Жизнь и произведения Сервантеса

Жизнь и произведения Сервантеса
Луи Виардо

«Вообще о каждом писателе и каждом художнике можно смело сказать, что его история сосредоточивается в его произведениях, что все, что он пишет, составляет его деяния, и что весь человек выражается в авторе. Но о Сервантесе этого сказать нельзя. Он был знаменитым человеком, прежде чем стал знаменитым писателем, и совершал великие дела, прежде чем написал бессмертную книгу. Его история была бы интересна даже без его прославленного имени, и жизнь его так же полна очарования и поучительности, как и его произведения…»

Луи Виардо

Жизнь и произведения Сервантеса

Вообще о каждом писателе и каждом художнике можно смело сказать, что его история сосредоточивается в его произведениях, что все, что он пишет, составляет его деяния, и что весь человек выражается в авторе. Но о Сервантесе этого сказать нельзя. Он был знаменитым человеком, прежде чем стал знаменитым писателем, и совершал великие дела, прежде чем написал бессмертную книгу. Его история была бы интересна даже без его прославленного имени, и жизнь его так же полна очарования и поучительности, как и его произведения.

Непризнанный до самой своей смерти и даже много времени спустя, Сервантес не мог иметь биографов в то время, когда современники, сосредоточивая все свое внимание на знаменитом человеке, с благоговейным старанием собирают все подробности его славной жизни. Понадобилось много труда со стороны поздно опомнившихся почитателей потомков, чтоб восстановить, столько же по преданию, сколько по подлинным документам, и столько же по догадкам, сколько по достоверным сведениям, здание долгой и полной жизни. Много осталось не пополненных пробелов, много невыясненных сомнений; но и того, что известно достоверно и что предполагается, как возможное, достаточно, чтобы дать нам понятие о том, какова была судьба одного из величайших гениев, которыми гордится человечество.

До сих пор еще не открыто, где находится могила Сервантеса, и долго не было известно, где он родился. Восемь городов спорили, как некогда в Греции о Гомере, а чести быть его родиной: Мадрид, Севилья, Толедо, Лусена, Эскивиас, Альказар де-Сан-Хуан, Консуэгра и Алькала де-Генарес. В этом последнем городе он и родился и был окрещен в приходской церкви Святой-Марии, 9-го октября 1547 г. Его семья, родом из Галисии, поселившаяся потом в Кастилии, хотя и не принадлежала к титулованному дворянству, но считалась в числе тех дворянских семей, которые назывались сыновьями чего-нибудь (hijos de algo или hidalgos). С XIII столетия фамилия Сервантес с почетом упоминается в испанских летописях. Во время великих завоеваний святого Фердинанда, при взятия Баэсы и Севильи встречались воины с этой фамилией. Они тоже получили свою долю при распределении земель в то время, когда заселялись христианами местности, покинутые маврами. Были Сервантесы и между завоевателями Нового Света, занесшими в эти отдаленные края ветвь с их родословного дерева. В начале XVI столетия Хуан де-Сервантес был коррехидором в Осуне. Его сын Родриго де-Сервантес женился около 1540 г. на донье Леоноре де-Кортикас, аристократке из Барахаса. От этого брака родились сперва две дочери, донья Андреа и донья Луиза, а затем два сына, Родриго и Мигель. Последний был младшим ребенком этой бедной, но почтенной семьи.

О детстве Сервантеса мало известно. Надо полагать, что, родившись в университетском городе, куда стекалась учиться молодежь из Мадрида, отстоящего от Алькалы де Генарес всего на четыре мили, он там же получил первоначальное образование. Достоверно известно о нем от него же самого, что он с самого раннего детства очень любил литературу и до того пристрастился к чтению, что подбирал даже на улице клочки печатной бумаги. Его склонность к поэзии и театру обнаружилась перед подмостками знаменитого Лопе де-Руэда, странствующего актера, основателя испанского театра, игру которого он видел еще одиннадцатилетним мальчиком в Сеговии и Мадриде…

Достигнув юношеского возраста, Мигель отправился в Саламанку, где считался в продолжение двух лет в числе студентов знаменитого университета. Известно, что он жил на улице los Moros. Там-то он и изучил студенческие нравы, так хорошо описанные им во многих местах его произведения и между прочим во второй части Дон-Кихота и в двух лучших его повестях: Лиценциать Видриэра и Мнимая тетка (la Tia fingida). Несколько позднее мы находим Сервантеса в школе одного довольно известного гуманиста по имени Хуан-Лопец де-Гонос. Этому директору коллегии было поручено мадридским муниципалитетом сочинять аллегории и девизы, которые должны были украсить в церкви las Delcaдяфы Reales мавзолей королевы Елизаветы Валуа, первой жены Филиппа II, в день великолепных похорон, состоявшихся 24 октября 1568 г. Гонос призвал на помощь лучших своих учеников, между которыми Сервантес упоминается первым. В напечатанном этим гуманистом Докладе, в котором подробно рассказывается о болезни, смерти и погребении королевы, Сервантесу, его любимому и дорогому, ученику, приписываются первая эпитафия в форме сонет, четыре redondillas (четверостишие), одна copia castellana (строфа с перекрещивающимися рифмами) и элегия из трехстиший, адресованная к кардиналу Дон-Диего де-Эспиноза, президенту кастильского совета и главному инквизитору.

Первые попытки Сервантеса встречены были одобрительно, и он, ободренный этим школьным успехом, вероятно в это же время, написал маленькую пасторальную поэму Filena, несколько сонетов, несколько романсов, rimas, т. е. разные стихи, о чем он упоминает к концу жизни в своем Путешествии на Парнась (Viage al Farnaso). Но об этих произведениях осталось одно только воспоминание.

Это было вскоре после того, как во дворце Филиппа II произошла таинственная, кровавая драма, поведшая за собой смерть инфанта Дон-Карлоса и королевы Елизаветы, пережившей его только на два месяца. Папа Пий V поспешил послать Мадрид нунция, чтоб выразить испанскому королю свое соболезнование (el pesame) и потребовать кстати некоторых прав для церкви, в которых Филипп отказал в своих итальянских владениях. Этот нунций был римский прелат до имени Джиудо Акквавива, сын герцога Атрийского, получивший по возвращении из Испании кардинальскую шапку. Его миссия не могла понравиться Филиппу, который строго запретил всем от принцев до последних подданных говорить с ним о его сыне, и который, несмотря на свое ханжество, никогда ни в чем не уступал римскому двору. Поэтому папский посол не долго пробыл в Мадриде: через два месяца после своего прибытия, 2-го декабря 1364 г., он получил необходимые бумаги с приказом немедленно вернуться в Италию через Валенцию и Барцелону. Так как Сервантес сам уверяет, что служил в Риме у кардинала Акквавивы в качестве camarero (лакея), то надо полагать, что римский нунций, которому молодой Мигель мог быть представлен в числе поэтов, воспевших смерть королевы, почувствовал расположение к нему и, тронутый столько же его бедностью, сколько талантом, согласился принять его в число тех, кто тогда назывался семьей сановника, чтоб не сказать прислуги. Это было, впрочем, в обычае у всех: много молодых испанских дворян поступали в услужение к римскому духовенству, кто для того, чтобы дешево проехаться в Рим, кто чтоб выдвинуться на духовной службе благодаря влиянию, своего натрона, и никто не считал этого предосудительным.

Сопровождая своего нового господина, когда тот возвращался в Рим, Сервантес побывал в Валенце и Барцелоне, которые много раз расхваливал в своих сочинениях, а также в южных провинциях Франции, которые описал в своей Галатее – в другие эпохи своей жизни он не мог там быть.

Несмотря на приятную праздность в передней римского прелата, и на еще более приятный случай предаваться своим поэтическим вкусам, Сервантес недолго оставался в услужении. На следующий же 1569 год он поступил в испанскую армию, которая занимала часть Италии. Для бедных дворян не существовало других каррьер кроме церкви и оружия: Сервантес предпочел оружие и стал солдатом. В те времена это слово не имело того значения, что теперь, это был первый военный чин, после которого можно было сразу сделаться прапорщиком (alferez) и даже капитаном. Поэтому не всякий мог сделаться солдатом: требовалось известное разрешение, и в Испании говорили: asentar plaza de soldado.

Для такого человека, как Сервантес, время было самое подходящее. Произошла ссора, грозившая схваткой между христианством и исламом. Селим II, нарушив договоры, в мирное время напал на остров Кипр, принадлежавший венецианцам. Эти последние обратились за помощью к Пию V, который сейчас же приказал самим галерам и испанским присоединиться под начальством Марк-Антония Колонны к венецианским галерам. Этот соединенный флот вышел в начале лета 1570 г. в восточным морям, с намерением остановить движение общего всем неприятеля. Но непонимание и нерешительность союзных генералов были причиной неудачи этого первого похода. Турки взяли приступом Никозию и завоевали весь остров, а христианские эскадры, раздробленные бурями, вынуждены были вернуться в порты, из которых вышли. В числе сорока девяти испанских галер, присоединившихся к папским под главным начальством Хуана-Андреа Дориа, находились и двадцать галер неаполитанской эскадры под командой маркиза де-Санта Круц. Их экипажи усилены были пятью тысячами испанских солдат, между которыми находилась и рота славного капитана Диего де-Урбина, выделенная из полка Мигеля де-Монкада. В эту-то роту и поступил Сервантес, которому пришлось при этом в первый раз испытать свое новое ремесло.

Пока он зимовал с флотом в неаполитанском порте, три южно-европейские морские державы деятельно подготовлялись к войне, а современная дипломатия клала основание союзу, который со временем должен был соединить их. Наконец, 20 мая 1571 г. подписан был знаменитый договор о Лиге между папой, испанским королем и Венецианской республикой. В самом договоре три договаривавшиеся державы назначили генералиссимусом своих соединенных сил незаконного сына Карла V, Дон-Жуана Австрийского, который незадолго до того прославился в самом начале своего военного поприща подавлением продолжительного восстания морисков в Гренаде.

Дон-Жуан поспешно стянул в Барцелону старые, уже испытанные им ранее войска и между прочим знаменитые tercios (полки) Дон-Мигеля де Монкада и Дон-Лопе де Фигероа и, немедленно отплыв в Италию, вошел 26 июня в Генуэзский рейд с сорока семью галерами. Когда войска и экипажи распределены были по судам, эскадра отправилась в Мессинский порть, куда должен был собраться весь соединенный флот. При этом распределении, на итальянские галеры Хуана-Андреа Дориа, находившиеся в то время на испанской службе, назначены были две новые роты ветеранов, взятые из tertio Монкады, Урбины и Родриго де Моры. Сервантес последовал за своим капитаном на галеру Marquesa, которой командовал Франческо Санто-Пиетро.

Союзный флот, по оказании помощи Корфу и после некоторого преследования неприятельского флота, настиг его 7-го октября утром при входе в Лепантский залив. Сражение начато было вскоре после полудня флангом Барбариго и, раскинувшись по всей линии, закончилось к вечеру одного из смертоноснейших и бесполезнейших побед, занесенных в летописи новой истории[1 - Великий визирь Селима шутливо говорил после Лепантской битвы: «Мы отрезали у вас один член – остров Кипр, а вы, разрушив наши суда, которые мы так скоро восстановили, отрезали у нас только бороду, и она на другой же день опять выросла.»].

У Сервантеса была в то время перемежающаяся лихорадка, и капитан и товарищи настоятельно упрашивали его уйти в пространство между деками; но великодушный потомок севильских победителей, хотя и ослабленный болезнью, не только не сдался на этот совет, но еще умолял капитана назначить ему самый опасный пост. Его поставили около шлюпки, между двенадцатью отборными солдатами. Его галера la Marquesa была в числе наиболее отличившихся в деле: она напала на главную Александрийскую галеру, убила на ней около пятисот турок и командира и захватила египетский королевский штандарт. В этой кровавой схватке Сервантес получил три ружейных раны – две в грудь и одну в левую руку, которая была раздроблена и изувечена на всю жизнь. Гордый тем, что принял такое славное участие в этой памятной битве, Сервантес ни разу в жизни не пожалел о потере руки, а напротив, не раз говаривал, что счастлив, что такой ценой заплатил за славу считаться в числе лепантских солдат. Он любил в доказательство своей храбрости, которую ценил больше, чем ум, показывать эти раны, «как полученные при самом блестящем случае, какой видели прошедшие и настоящие века и какой могут надеяться видеть будущие века… и как звезды, которые должны вести других на небо чести.»

Дон-Жуан хотел, продолжая победу, овладеть всеми Лепантскими укреплениями и блокировать турок в Дарданеллах; но наступление зимы, недостаток съестных припасов, множество раненых и больных, наконец приказания брата его Филиппа, всегда нерешительного и завистливого, вынудили его вернуться в Мессину, куда он прибыл 31-го октября. Войска расквартированы были в разных местах, и полк Монкады поместился на юге Сицилии. Сервантес, больной и раненый, не мог уехать из Мессины и с полгода оставался там в госпиталях. Дон-Жуан Австрийский, выразивший ему живейшее участие с первого же дня после битвы, когда посетил все корпуса морской армии, не забывал его в его печальном убежище. Есть записи о маленьких денежных пособиях, которые, по его приказанию, выданы были Сервантесу 16-го и 25 января и 9-го и 17-го марта 1572 г. морским интендантством (pagaduria). Наконец, когда Сервантес выздоровел, генералиссимус особым приказом от 29-го апреля офицерам плательщикам (oficiales de cuenta y razon) назначил большое жалованье в 3 талера в месяц солдату Сервантесу, присоединившемуся к одной из рот полка Фигероа.

Поход, последовавший за Лепантским, далеко не оправдал возлагавшихся на него больших надежд. Пий V, душа Лиги, умер: Венецианцы, задетые за живое в своей торговле с Востоком, успели охладеть к делу; одна только Испания продолжала воевать с турками, которые, поддерживаемые диверсией Франции в их пользу против католического короля и угрожавшей в год Варфоломеевской ночи испанской Фландрии, делали большие приготовления и в свою очередь угрожали Сицилии. Между тем, Марк-Антоний Колонна отплыл 6-го июня в Архипелаг с частью соединенного флота, в которой находились и тридцать шесть галер маркиза Санта-Круц, а следовательно, и рота полка Фигероа, к которой принадлежал Сервантес. 9-го августа Дон-Жуан Австрийский выехал с остальным флотом, но обе эскадры потеряли массу времени на тщетные поиски друг друга; когда же они наконец в сентябре соединились, то, по вине лоцманов, потеряли случай удачно аттаковать флот турок, которые были настолько неосторожны, что разделили свои силы по портам Наваринскому и Модонскому. После тщетной попытки взять приступом Наваринскую крепость, Дон-Жуан вынужден был снова посадить свои войска на суда и вернуться в начале ноября в Мессинский порт. Сервантес подробно рассказывает в истории о Пленномь капитане эту бесполезную кампанию 1572 г., в которой сам принимал участие.

Тем не менее Филипп II не оставлял своих планов. Он хотел весною следующего года стянуть к берегам Корфу до трехсот галер и так разбить оттоманский флот, чтоб он уже не мог оправиться. Но венецианцы, которые вели при помощи Франции тайные переговоры с Селимом, подписали в марте 1573 г. договор и мире. Это неожиданное отложение разрушило Лигу и вынудило прекратить всякие предприятия против Турции. Чтоб занять собранные Испанией силы, решено было сделать высадку в Алжире или Тунисе. И Филипп и Дон-Жуан выбрали последнее, но король хотел только свергнуть с престола турка Алух-Али, чтоб заменить его мавром Мулей-Могаметом, и срыть крепости, охранение которых ему дорого стоило; тогда как его брат, которому он отказывал в звании инфанта испанского, хотел сделаться королем этой страны, в которой испанцы владели со времен Карла V, Фортом Голетой.

Вначале экспедиция была удачна. Высадив свои войска в Голете, Дон-Жуан послал маркиза Санта-Круц во главе избранных рот взять Тунис, оставленный турецким гарнизоном и почти всем населением. Но Филипп, столь же встревоженный планами предприимчивого принца, сколько раздраженный его неповиновением, послал ему приказ немедленно вернуться в Ломбардию Дон-Жуан уехал, оставив небольшие гарнизоны в Голете и форте, которые в том же году были взяты турками приступом.

Сервантес, ездивший с маркизом Санта-Круц в Тунис в рядах знаменитого tercio Фигероа, который заставлял, говорить историк Вандер-Гамен, землю дрожать под своими мушкетами, вернулся вместе с флотом в Палермо. Оттуда он снова попал на корабль под команду герцога Сесского, который тщетно пытался помочь Голете, затем он отправился на зимнюю квартиру в Сардинию и вернулся в Италию на галерах Дориа. Тут он получил от Дон-Жуана Австрийского отпуск в Испанию, в которой не был уже семь лет.

Во время этих военных экспедиций Сервантес объездил всю Италию: он побывал во Флоренции, Венеции, Риме, Неаполе, Палермо и в Болонской коллегии, основанной для испанцев кардиналом Альборнозом. Он научился итальянскому языку и глубоко изучил литературу, в которой до него явились Боскан, Гарсилазо, Гуртадо де Мендоза, а в его время Меса, Вируэс, Мира де Амескуа и братья Леонардо де Ардженсола. Это изучение имело влияние на его последующие произведения и на его слог, в котором некоторые из его современников, противников Петрарки, находили плохо скрытые итальянизмы.

Сервантес, достигший в то время двадцативосьмилетнего возраста, изувеченный и расслабленный тремя походами, но все еще простой солдат, решил вернуться в отечество и в родную семью. К тому же, приблизившись ко двору, он мог надеяться на справедливое вознаграждение за свои блестящие заслуги. Его генерал Дон-Жуан дал ему не простой отпуск, а письма в своему брату королю, в которых, восхваляя раненого при Лепанте Сервантеса, настоятельно просил Филиппа вверить ему командование одною из рот, которые снаряжались в Испании для Италии или Фландрии. Вице-король Сицилии, Дон-Карлос Аррагонский, герцог Сесский, также рекомендовал благосклонности короля и министров солдата, остававшегося до того в пренебрежении и заслужившего своим мужеством, умом и примерным поведением уважение товарищей и начальников.

Снабженный такими сильными рекомендациями, обещавшими счастливый исход его путешествию, Сервантес отплыл в Неаполь на испанской галере el Sol (Солнце) со своим старшим братом Родриго, также солдатом, артиллерийским генералом, бывшим губернатором Голеты, Перо-Диец-Каррильо де Кезада и несколькими другими знатными военными чинами, также возвращавшимися в отечество. Но его ожидали новые испытания, и время отдыха для него еще не наступило. 26-го сентября 1575 г. галера el Sol была окружена алжирской эскадрой под командой арнаута Мами. Три турецких судна аттаковали испанскую галеру и между ними был один галион в двадцать два весла под командой греческого ренегата Дали-Мами, прозванного Хромым. После отчаянной и неравной битвы, в которой Сервантес проявил обычную храбрость, галера, вынужденная спустить флаг, с триумфом была отведена в Алжирссий порт, где победители разделили между собой пленных. Сервантес попал в руки того самого Дали-Мами, который взял в плен христианскую галеру.

Это был человек скупой и жестокий. Отобрав у Сервантеса письма, адрессованные Дон-Жуаном Австрийским и герцогом Сесским в королю, он счел своего пленника за одного из знатнейших и именитейших испанских дворян. Чтоб получить скорый и богатый выкуп, он заковал его в цепи, запер и подверг его всевозможным лишениям и пыткам. Так всегда поступали варвары-корсары со знатными пленниками, попадавшимися в их руки. Они мучили их дурным обращением, по крайней мере в начале плена, то для того, чтоб заставить их отречься от их веры, то чтоб они согласились заплатить за себя большой выкуп и настаивали чтоб их родные и друзья поскорее выслали деньги.

В этой борьбе с ежечасными страданиями, Сервантес проявил геройство, конечно, более редкое и более великое, нежели мужество – геройство терпения, «эту вторую людскую храбрость, как говорит Солис, и тоже дочь сердца, как первая.» Далекий от того, чтоб уступить, далекий от того, чтоб смириться, Сервантес тут же составил тот план о возвращения себе свободы помощью отваги и ловкости, на который столько раз после того отваживался. Он хотел дать свободу и своим товарищам, которых вскоре стал душою и руководителем благодаря превосходству своего ума и характера. Имена некоторых из них сохранены. Это были: капитан дон-Франциско де Менезес, мичманы Риос и Кастанеда, сержант Наваррет, некто Дон-Бельтран-дель-Сальто-и-Кастилья и другой дворянин по имени Осорио. Первым их намерением, до словам Гаедо (Historia de Argel) было – отправиться сухим путем, как сделали другие пленники, до Орана, который тогда принадлежал Испании. Им удалось даже выйти из Алжира под руководством одного туземного мавра, которого нанял Сервантес. Но этот мавр покинул их на другой же день, и беглецам оставалось только возвратиться к своим господам и принять наказание за попытку к бегству. Сервантес был наказан как глава заговора.

Некоторые из его товарищей, между прочими мичман Габриель-де-Кастанеда, были выкуплены в средине 1576 г. Этот Кастанеда взялся доставить родным Сервантеса письма, в которых оба пленных брата описывали свое плачевное положение. Отец их Родриго де-Сервантес тотчас продал или заложил небольшое наследство своих сыновей, свое собственное имущество, далеко не значительное, и даже приданое двух дочерей, которые еще небыли замужем, осудив таким образом всю семью на бедность. Но усилия эти были, увы! бесполезны. Когда деньги по продаже и займам дошли до Сервантеса, он захотел вступить в сделку со своим господином Дали-Мами; но ренегат на столько высоко ценил своего пленника, что не уступил бы его дешево. Его притязания были так непомерны, что Сервантесу пришлось отказаться от надежды деньгами купить себе свободу. Он великодушно отказался от своей доли в пользу своего брата, который, оцененный более дешево, и был выкуплен в августе 1577 г. Уезжая он обещал в скором времени добиться снаряжения в Валенции или на Балеарских островах вооруженного фрегата, который, подошедши в условленное время к африканскому берегу, и освободил бы его брата и других христиан. Он увез с собою настоятельные на этот счет письма от некоторых знатных пленников к вице-королям приморских провинций.

Этот проект связан был с планом, который давно был составлен Сервантесом. В трех милях от Алжира, в востоку, находился сад, или летний домик, принадлежавший канду Гассаву, греческому ренегату. Один из его рабов по имени Хуан, родом из Наварры, тайно прорыл в этом саду, который ему поручено было возделывать, нечто в роде погреба или подземелья. Там, по указаниям Сервантеса, с конца февраля 1577 г. последовательно попрятались различные христианские пленники. Число их ко времени отъезда Родриго в Испанию дошло уже до четырнадцати или пятнадцати. Сервантес, не покидая дома своего господина, управлял этой маленькой подземной республикой, заботясь о её нуждах и о безопасности её членов. В этом факте, свидетельствующем о разнообразии его изобретательного таланта, можно было бы усомниться, еслиб его не удостоверяло множество документов и свидетельств. В этом предприятии главными помощниками его были прежде всего садовник Хуан, исполнявший обязанности сторожа и никого не подпускавший к саду Гассана; затем другой раб, называвшийся золотильщиком (el Dorador), который в ранней молодости отрекся от своей религии, а поток снова стал христианином. Этому последнему поручено было относить съестные припасы в подземелье, откуда никто не выходил ранее ночи. Когда Сервантес сосчитал, что фрегат, посылаемый его братом должен скоро придти, он бежал с каторги у Дали-Мами и 20 сентября, простившись со своим другом доктором Антонио де-Соса, который был так болен, что не мог за ним последовать, и сам заперся в подземелье.

Его расчет оказался верен. Тем временем снаряжен был в Валенции или Майорке фрегат, командование которым поручено было некоему Виане, недавно выкупленному, деятельному и храброму человеку, прекрасно знакомому с Берберийским побережьем. Фрегат этот стал в виду Алжира 28 сентября и, прождавши в открытом море целый день, ночью подошел к условленному месту, настолько близко к саду, чтобы дать о себе знать пленным и в несколько минут забрать их всех. К несчастью, рыбаки, еще не покидавшие своей барки, узнали, несмотря на темноту, христианский фрегат. Они подняли тревогу и собрали столько народу, что Виане пришлось опять уйти в море. Позднее он опять пытался подойти к берегу, во попытка эта кончилась очень печально. Мавры были настороже: они захватили фрегат во время высадки, взяли в плен весь экипаж и разрушили таких образом план бегства.

До сих пор Сервантес и его товарищи, в надежде на близкое освобождение, терпеливо перевосили лишения, страдания и даже болезни, порожденные в их среде таким долгих пребыванием в сыром и темном жилище. Но скоро надежда их исчезла, на другой же день после пленения фрегата. Золотильщик, этот примирившийся с церковью ренегат, которому Сервантес так доверял, снова отрекся и открыл алжирскому дею Гассан-Аге убежище пленников, которых Виана должен был увезти. Дей, восхищенный этим известием, которое, по местному обычаю, давало ему право присвоить себе всех этих пленников, как потерянных рабов, отправил начальника своей гвардии с десятками тремя турецких солдат арестовать беглецов и скрывавшего их садовника. Солдаты эти под предводительством доносчика внезапно проникли с палашами в руках в подземелье. Когда они стали связывать пораженных христиан, Сервантес возвысил голос и закричал с благородной гордостью, что ни один из его несчастных товарищей не виноват, что он один заставил их бежать и скрыл их, и что так как он один виновник заговора, то и наказание должен нести он один. Удивленные таким великодушным признанием, которое навлекало на голову Сервантеса все раздражение жестокого Гассан-Аги, турки отправили одного всадника к своему господину с донесением о происшедшем. Дей приказал отвести всех пленников в особый острог, а вожака их немедленно привести к нему. Сервантес, закованный в цепи, приведен был пешком из подземелья во дворец Гассана, осыпаемый оскорблениями со стороны волновавшегося населения. Дей несколько раз допрашивал его; он пускал в ход самые заманчивые обещания и самые страшные угрозы, чтоб вынудить его выдать сообщников. Но Сервантес, глухой к соблазнам и недоступный страху, продолжал обвинять себя одного. Дей, утомленный его упорством и, без сомнения, тронутый его великодушием, ограничился тем, что велел заковать его в цепи и заключить в острог. Канд Гассан, в саду которого произошло это событие, явился к дею просить строгого наказания всем беглецам, а сам показал пример на своим рабе, садовнике Хуане, которого повесил собственными руками. Та же участь ожидала и Сервантеса с товарищами, если бы скупость дея не заглушила его обычной жестокости. К тому же, большинство пленников было вытребовано прежними их господами, и Сервантес также был возвращен Дали-Мами. Но потому ли, что он внушал дею недоверие, или потому что он казался человеком, за которого будет дан большой выкуп, тот вскоре откупил его за пятьсот эскудо.

Этот Гассан-Ага, венецианец по происхождению, которого настоящее имя было Андрета, был одним из кровожаднейших пиратов, когда-либо потрясавших Берберию своими кровопролитными подвигами. рассказы отца Гаэдо о совершенных им в свое правление жестокостях превосходят всякое вероятие и заставляют содрогаться от ужаса. Он был столь же страшен для своих христианских рабов, число которых доходило до двух тысяч, сколько для своих мусульманских подданных. По этому поводу Сервантесь говорят в своем Пленном капитане: «Ничто так не терзало нас, как вид неслыханных жестокостей, которые мой господин совершал над христианами. Каждый день он приказывал повесить одного из них. Одного сажали на кол, другому отрезали уши, и все это за такие пустяки или, лучше сказал, до того напрасно, что сами турки признавали, что он делал зло единственно из любви к искусству и потому, что от природы чувствовал потребность быть бичом рода человеческого.»

Сервантес был куплен Гассан-Агой в конце 1577 г. Несмотря на строгость заключения и на угрожавшую ему при каждой попытке к бегству опасность, он не переставал употреблять к тому все средства, доставлявшиеся ему случаем и его ловкостью. В течение 1578 г. он нашел средство послать одного мавра в Оран с письмами к генералу Дон-Мартину, губернатору Кордовы. Но этот гонец был настигнут в тот самый момент, когда уже приближался к цели своего путешествия, и приведен с письмами к алжирскому дею. Гассан-Ага посадил несчастного посла на кол, а Сервантеса приговорил к двум тысячам ударам кнутам. Несколько друзей, которых он приобрел между приближенными дея, стали ходатайствовать. за него, и дей на этот раз опять простил его. Такое милосердие было тем удивительнее, что этот варвар в то же самое время велел до смерти избить палками в своем присутствии трех пленных испанцев, которые пытались бежать тем же путем и которых туземцы вернули в острог.

Столько неудач и несчастий не отняли у Сервантеса решимости, и он все продолжал мечтать об освобождении для себя и своих любимых товарищей. Он познакомился в сентябре 1579 г. с одним испанским ренегатом, родившимся в Гренаде и называвшимся там лиценциатом Гироном, а потом принявшим вместе с тюрбаном имя Абд-аль-Рамена. Этот ренегат проявлял раскаяние и желание вернуться в свое отечество, чтобы примириться с церковью. С его помощью Сервантес подготовил новый план бегства. Они обратились к двум жившим в Алжире купцам из Валенции, из которых одного звали Онуфрием Экварком, а другого Бальтазаром де Торрес. Оба они вступили в заговор, и первый из них дал около 1500 дублонов на покупку вооруженного фрегата в двенадцать весел, приобретенного ренегатом Абд-аль-Раменом под предлогом предпринимаемого им путешествия. Экипаж уже был готов, и несколько знатных пленников, предупрежденные Сервантесом, ждали только сигнала к отъезду; но один негодяй предал их: доктор Хуан Бланко де Паз, доминиканский монах, как Иуда, соблазнился наградой и выдал дею план своих соотечественников.

Гассан-Ага предпочел сперва притвориться: он хотел, поймав пленников на месте преступления, присвоить их себе, как осужденных на смерть. Но донос стал известен, и купцы из Валенции узнали, что дей знает о заговоре, которого они были сообщниками и орудиями. Дрожа за свое состояние и жизнь, Онуфрий Экзарк хотел удалить Сервантеса, показания которого опасался, на случай если пытка вырвет у него признание. Он предложил выкупить его за какую бы то ни было цену и отправить его в Испанию. Но Сервантес, неспособный бежать, когда опасность грозила его товарищам, отклонил это предложение и успокоил купца, поклявшись ему, что ни пытки, ни смерть не заставят его обвинить кого бы то ни было.

В это время Сервантес, расчитывавший уехать на фрегате ренегата и бежавший для этого из острога, скрывался в доме одного из своих старых товарищей по оружию, мичмана Диего Кастельяно. Вскоре на стенах домов появился приказ дея возвратить ему его раба Сервантеса с угрозой смертью тому, кто дает ему убежище. Всегда великодушный, Сервантес освободил своего друга от такой ответственности: он сам явился к дею под покровительством ренегата из Мурсии, по имени Морато расс Мальтраппльо, который был в милости у Гассан-Аги. Этот последний потребовал, чтоб Сервантес назвал всех своих сообщников, и, с целью сильнее устрашить его, велел завязать ему руки назад и обернуть шею веревкой, как бы готовясь вздернуть его на виселицу. Но Сервантес остался по-прежнему тверд: он признал своими сообщниками только четверых испанских дворян, которые недавно возвратили себе свободу. Его ответы были так благородны и умны, что Гассам-Ага опять был тронут: он ограничился тем, что изгнал лиценциата Гирона в государство Фец, а Сервантеса велел заключить в мавританскую тюрьму, где несчастный протомился целых пять месяцев, закованный по рукам и по ногам. Такова была награда за его благородный поступок, который, по словам очевидца мичмана Луиса де Педрозы, заслужил ему славу честь и венец между всеми христианами.

Все эти происшествия, о которых сам Сервантес говорит, что они на многие годы останутся в памяти местных жителей, и о которых отец Гаэдо также говорит, что о них можно бы написать особую историю, внушили и христианам и маврам столько доверия к виновнику этих происшествий, что Гассан-Ага стал опасаться предприятия более серьезного и с большим числом участвующих. Уже и раньше двое храбрых испанцев пытались поднять восстание в Алжире, а Сервантес, поддерживаемый двадцатью пятью тысячами пленников, скопившимися в то время в столице государства, мог задумать то же самое. Один из новейших его биографов, Фернандец Наварет, действительно приписывает ему такой замысел и даже утверждает, что он мог бы иметь успех, если бы не недоброжелательство и неблагодарность, так часто предававшие его. Как бы то ни было, Гассан-Ага так боялся его мужества, изобретательности и влияния, которое он приобрел над своими товарищами по плену, что он говорил о нем: «Держа под хорошей охраной калеку испанца, я держу в безопасности мою столицу, моих рабов и мои галеры.» И несмотря на то (таково могущество истинного величия!), этот злодей обращался с Сервантесом сдержанно и с уважением. Последний рассказывает об этом сам, говоря о себе в Пленном капитане: «Один только ладил с ним. Это был испанский солдат, по имени такой-то, из Сааведры, делавший вещи, которые на многие годы останутся в памяти местных жителей, и все для получения свободы. А между тем, Гассан-Ага ни разу не ударил его палкой и не велел его бить и ни разу не сказал ему бранного слова; тогда как все мы, при каждой из многочисленных попыток к бегству, которые делал этот пленник, опасались, чтоб он не был посажен на кол, да и сам он не раз боялся этого.»

Сервантес, закованный в тюрьме, был не более достоин жалости, нежели рабы, называвшиеся свободными, положение которых становилось нестерпимо. Взяв в свои руки всю торговлю зерном и съестными припасами, Гассан-Ага вызвал такую нужду, что улицы города были завалены трупами местных жителей, умиравших от голода и болезней. Христиане, питаемые более из скупости, чем из сострадания, получали от своих патронов турок только безусловно необходимое; а между тем, их обременяли беспрерывными тяжелыми работами, так как большие приготовления, которые делал Филипп II к войне с Португалией, которой он объявил поход против Алжира, испугали правительство, и пленников заставляли день и ночь работать над исправлением укреплений и усилением флота.

В то время как Сервантес делал столько тщетных усилий вырваться на свободу, родители его в Мадриде пускали в ход все средства, чтоб вернуть ему свободу обычным путем выкупа. Истощив все свои средства в 1577 г. для выкупа старшего своего сына, они 17-го марта 1578 г. подали одному из alcades de corte прошение, в котором несколько свидетелей удостоверяли почтенные заслуги Сервантеса в восточных походах и полнейшую бедность его семьи, не могущей выкупить его своими средствами. К этому документу, который был передан королю, бывший вице-король Сицилии, герцог Сесский, приложил от себя нечто вроде свидетельства, в котором горячо рекомендовал своего бывшего солдата милости короля.

Смерть отца Сервантеса прервала эти хлопоты, погрузив опечаленную семью в более настоятельные заботы. На следующий год Филипп решил отправить в Алжир послов для выкупа. Эта миссия дана была Фраи Хуану Гилю, генеральному прокурору ордена Святой Троицы, носившему еще звание искупителя Кастильской короны, а в помощь ему дан был монах того же ордена, по имени Фраи Антонио де ла Белла. К этим монахам явились 31-го июля 1579 г. донья Леонора де Кортинас и её дочь, донья Андреа де Сервантес, чтобы вручить им триста дукатов для облегчения выкупа их сына и брата Мигеля Сервантеса – двести пятьдесят дукатов давала бедная вдова, а пятьдесят бедная девушка.

Отцы-искупители пустились в путь и прибыли в Алжир 29-го мая 1580 г. Они сейчас же приступили к своей почтенной миссии, но большие затруднения значительно затянули выкуп Сервантеса. Его господин, дей, требовал за него тысячу дукатов выкупа, желая получить вдвое против того, что сам за него заплатил, и грозил, в случае если сумма эта не будет немедленно выдана, увезти своего раба в Константинополь. Действительно получен был султанский фирман, которым назначался на его место другой правитель, и Гассан-Ага, готовый увезти с собой все свои богатства, уже держал Сервантеса закованным на одной из своих галер. Отец Хуан Гиль, тронутый состраданием и боясь, чтоб этот интересный пленник не потерял навсегда случая освободиться, пустил в ход столько просьб и ходатайств, что ему удалось выкупить его за пятьсот испанских золотых. Чтоб собрать такую сумму, ему пришлось сделать заем у нескольких европейских купцов и позаимствовать порядочную долю из общего фонда искупительных подаяний. Наконец, заплатив еще 9 дублей офицерам доставившей его на берег галеры, Сервантес высадился на землю 19-го сентября 1580 г., в тот самый момент, как Гассан-Ага отплывал в Константинополь. Таким образом Сервантес был сохранен для родины и для света.

Первое, на что он употребил полученную свободу, было самое убедительное и блестящее опровержение клевет, жертвой которых он незадолго до того сделался. Его подлый предатель монах Хуан Бланко де-Паз, ложно выдававший себя за папского комиссара, воспользовался строгим заточением Сервантеса и назвал его виновником ссылки ренегата Гирона и неудачи их последней попытки. Сервантес, как только освободился, стал умолять Хуана Гиля нарядить следствие. Апостолический нотариус Педро де-Рибера выслушал показания одиннадцати испанских дворян, самых знатных из пленников, в ответ на двадцать пять предложенных им вопросов. Это следствие, в котором подробно рассказываются все обстоятельства, сопровождавшие плен Сервантеса, дает кроме того интересные сведения о его уме, характере, чистоте нравов и той благородной преданности несчастным, которая приобрела ему столько друзей. Приведем одно из этих показаний, данное Дон Диего де Бенавидесом. На его вопрос, по прибытии в Алжир, рассказывал он, о главных пленных христианах, ему прежде всего назвали Сервантеса, потому что он был «честен, благороден, добродетелен, превосходного характера и любим всеми остальными дворянами.» Этот Бенавидес постарался добиться его дружбы и быль принят так сердечно, что нашел в нем «и отца и мать». Кармелитский монах Фраи Фелисиано Энрикес также говорит, что, когда несправедливость возведенного на Сервантеса обвинения раскрылась, он стал его другом, как и все остальные пленники «которых привлекали его благородные, христианские, честные и добродетельные поступки». Наконец, мичман Луис де Педроза показал, что изо всех живших в Алжире дворян «он не видал, чтобы кто-нибудь делал столько добра другим пленным, сколько Сервантес, и чтобы кто-нибудь так дорожил своей честью; что он вообще во всем отличается особенной привлекательностью, потому что так умен, так рассудителен, так благоразумен, что редко кто сравнится с ним».

Можно ли удивляться, читая о странных событиях, сопровождавших плен Сервантеса, что он на всю жизнь сохранил воспоминание о них, принял собственные свои приключения за сюжет для своих драм и повестей и почти во всех своих произведениях делал намеки, которые не были поняты, пока не восстановлена была история его жизни? Он не забыл и того, каким способом ему возвращена была свобода, и благодарность подсказала ему справедливую хвалу по адресу отцов-искупителей в его повести Испанка-Англичанка.

Запасшись протоколом о следствии от нотариуса Педро де Рибера и особым удостоверением от отца Хуана Гиля, он отплыл из Алжира в конце октября 1580 г. и испытал наконец, по собственному его выражению, «величайшую радость, какую можно иметь на этом свете, – здравым и невредимым вернуться после долгого рабства в отечество…. ибо – говорит он далее – на свете нет счастья, которое могло бы сравниться с возвращением потерянной свободы».

Нужда вырвала его, однако, очень скоро из родительского дома. В то время как он возвращался в Испанию, Филипп II только что начал оправляться в Бадахосе после смерти своей второй жены Анны Австрийской. 5-го декабря король приехал в Португалию, которую ему завоевал и по-своему усмирял герцог Альба. Испанская армия все еще занимала покоренную страну как для обеспечения её покорности, так и для усмирения Азорских островов, на которых приверженцы приора Ократского еще продолжали бороться. Родриго де Сервантес после своего выкупа снова поступил на службу, вероятно в прежний свой отряд, tercio генерала Лопе де Фигероа. Его брат присоединился к нему, и этот человек, которого дей боялся даже в оковах в остроге, снова взял в свою изувеченную руку мушкет простого солдата. Сервантес отплыл летом 1581 г. на эскадре Дон-Педро Вальдеса, которой поручено было подготовить аттаку Азорских островов и ограждать индийскую торговлю. В следующем году он участвовал в походе маркиза де Санта-Круц и в морском сражении, которое этот адмирал выиграл 25-го июля близ острова Терсеры, у французского флота, покровительствовавшего португальским инсургентам. Галеон San-Mateo, на котором находились ветераны Фигероа и между ними, без сомнения, Сервантес, принимали в этой победе деятельнейшее участие. Затем оба брата проделали вместе кампанию 1583 г. и участвовали во взятии Терсеры приступом. В этом деле Родриго де Сервантес отличился, бросившись одним из первых на берег, и возведен был по возвращении флота в чин прапорщика.

Несмотря на свое низкое положение в армии, возвышаемое благодаря отсутствию состояния, лишь собственными его заслугами, Сервантес был доволен своим пребыванием в Португалии, где его принимали во время зимней стоянки в самых аристократических домах. Здесь он прижил с одной лиссабонской дамой дочь, названную доньей Изабеллой де Сааведра, которую держал при себе всю жизнь, даже когда женился, так как других детей у него никогда не было.

Любовь возвратила Сервантеса к литературе. Он познакомился в маленьком Кастильском городке Эскивиас с девушкой из благородной семьи, по имени донья Каталина де Палагиос Саласар-и-Босмедиано. Он влюбился в нее и нашел возможность среди тревог солдатской жизни написать в честь её поэму Галатея. Эта поэма, которую он называет эклогой, представляет из себя пасторальную новеллу в духе того времени. В поэме этой он сумел рассказать часть собственных своих приключений, с похвалой отозваться о современных выдающихся умах, а главное, засвидетельствовать страстное и нежное поклонение предмету своей любви. Судя по примеру Родриго де Коты, автора Селестины, и Хорге де Монтемаиор, автора Дианы, а также благодаря формальному свидетельству Веги, нельзя усомниться в том, что Сервантес, скрывшись под именем Элисио, пастуха с берегов Того, изобразил свою собственную любовную связь с Галатеей, пастушкой, родившейся на берегах той же реки. Нельзя также сомневаться и в том, что остальные выводимые им пастухи: Тироис, Дамон, Мелисо, Сиральво, Лаусо, Ларсилео и Артидоро были никто иные, как Франциско де Фигероа, Педро Лаинец, Дон-Диего Гуртадо де Мендоза, Луис Гальвез де Монтальво, Луис Барагона де Сото, Дон-Алонсо де Эрсилья и Андрес Реи де Артиеда, все его друзья, все более или менее известные писатели того времени. Галатея которой сохранилась только первая часть, отличается замечательной чистотой слога, красотой описаний и нежностью изображения любви. Но пастухи Сервантеса слишком образованны, слишком философы, слишком красноречивы, и несколько беспорядочная плодовитость его ума заставляет его нагромождать эпизоды безо всякого порядка и вкуса. В этих недостатках Сервантес и сам сознается в прологе к своей пасторали и, наверное, избег бы их во второй части, которую много раз обещал написать, но так и не докончил.

Галатея, посвященная Сервантесом аббату церкви святой Софии, Асканио Колонне, сыну его бывшего адмирала Марк-Антонио Колонны, была напечатана в конце 1584 г., а 14-го декабря того же года Сервантес, достигший в то время тридцати семи лет, женился на героине своей поэмы. Отец доньи Каталины де Паласиос Саласар умер, а вдова обещала при помолвке дать своей дочери приличное приданое движимостью и недвижимостью. Обещание это выполнено было только через два года, а Сервантес в свою очередь в брачном контракте (carta dotal), заключенном 9-го августа 1586 г. у нотариуса Алонсо де Агилера, укрепил за своей женой сто дукатов, десятую часть своего состояния, как он заявил.

Выйдя из армии после стольких блестящих заслуг таким же простым солдатов, каким поступил в все, и сделавшись гражданином Эскивиаса, монотонная жизнь которого не могла удовлетворить его деятельной натуры, Сервантесь, вынужденный кроме того увеличить личным трудом свои чересчур скромные доходы, вернулся к первым мечтам и занятиям своей юности. Близость Мадрида позволяла ему часто ездить туда и почтя постоянно жить там. В это-то время он частью познакомился, частью возобновил знакомство с несколькими писателями того времени и между прочим с Хуаном Руфо, Лопецом Мальдонадо, и особенно с Висенте Эспине, автором романа Marcos de Obregon, которым так хорошо воспользовался автор Жиль-Блаза. Очень может быть, что Сервантес был даже принят в нечто вроде академии, которую незадолго пред тем открыл в своем доме один сановник, сделавший таким образом в царствование Филиппа II то самое, что знаменитый Фернанд Кортес сделал при Карле V. По крайней мере, Сервантес, говоря в одной из своих повестей об итальянских академиях, называет эту академию мадридской academia imitatoria.