Живая летопись Красноармейска: от села Муромцева до наших дней

Так было, но пришло другое, недоброе время – началось глумление над храмами. В 1929 году в селе Муромцеве объявились безбожники-энтузиасты, назначенные в «эти должности» кем-то, и принялись они разрушать Храм.

Сельчане были против такого самоуправства, но активисты-безбожники с транспарантами, укрепленными на двух палках, ходили по селу и вокруг церкви, крича: «Бога нет! Долой попов!» А что было написано на красном полотне, сельчане не помнят.

У тех людей, которые разрушали и растаскивали всё, что относилось к Храму, было ещё «звание» – «борцы», так называли они себя сами. Вряд ли знали эти «борцы», за что боролись, а вот в глазах оставшихся в живых сельчан, спустя несколько десятилетий, просматривается ненависть и страх от той «борьбы», которую им пришлось пережить.

Помнят сельчане, как в 1929 году те же «борцы» снимали колокола с церковной колокольни. Сначала – большой. Опустили его на пол колокольни, а потом сбросили на землю. Говорили, будто бы он разбился. Малые колокола тоже сбрасывали на землю, но они остались целыми. А что с ними было потом, никто не помнит.

Русь Святая

Русь святая! Храни свою веру,
Православную веру храни!
Лжи и зла ты изведала меру —
Распрямись, и слезы смахни.

Было. Было над верой насилье,
Было – с храмов снимали кресты.
Слава Богу! Прозрела Россия —
Вновь наладила к храмам мосты.

Веру в правду мы не износили,
Мы её приглушили, скорбя,
А у Бога прощенья просили
За себя, каждый сам за себя.

После снятия колоколов сельская церковь продолжала действовать, но уже без звона. Продолжал править приходом отец Николай Петрович Поспелов, а старостой церковным был Николай Васильевич Мягков.

Примерно в то же время разрушили и Коськовский монастырь, располагавшийся примерно в двух километрах от села Муромцево. По рассказам старожилов, в монастыре, кроме Храма были два жилых деревянных дома. Один из них – двухэтажный, другой – одноэтажный. В этих домах жили монахини, служители Храма и монатырские служащие. При монастыре было небольшое подсобное хозяйство и постройки для содержания небольшого количества домашнего скота. При монастыре также работала и кузница.

При монастыре был и содержался в хорошем состоянии плодоносящий фруктовый сад. Вокруг всего сада был вырыт пруд.

1930-е годы. Жилой деревянный дом Коськовского монастыря. На балконе видны монахини – жители этого дома. Хорошо виден ухоженный двор с ровно постриженными кустами. За домом начинался фруктовый сад.

В монастырском хозяйстве существовали два пруда. Один пруд называли Чистым – Священным. В нём купались, и его берега были обложены камнями. Вокруг Чистого пруда в священные праздники монахини совершали религиозные обряды, во время которых они одевались в длинные белые рубахи. Второй пруд, находившийся во фруктовом саду, имел дурную славу. Говорят, что там находили утопленных младенцев…

После разрушения Храма монахини некоторое время продолжали жить в двух монастырских домах. Выселили их перед началом Великой Отечественной войны в связи с тем, что монастырская территория вошла в «трассу» строящегося испытательного полигона. А для строительства полигона стали приезжать люди из разных областей: Калужской, Вологодской и др. Расселяли их в близлежащих сёлах, в том числе и в монастырских домах.

В 1929–1930 годах в стране началась коллективизация. Не замедлила она прийти и в наше село. Председателем колхоза избрали жителя села Борисова Николая Васильевича.

В это время много произошло событий, связанных с нарушением жизненного уклада людей и их судеб. До коллективизации сельчане имели в округе землю – каждый свой надел. Сеяли рожь, овёс, выращивали овощи, были и травяные угодья – заготавливали сено для домашнего скота.

То время жатвой называли —
Когда в делянках хлеб созрел,
И уходили жать серпами
Сельчане, каждый свой надел.

Но всё это было нарушено. Для организации колхоза сельчан обязали сдать всю живность, что имелась в личных подворьях, в общий колхозный скотный двор. И сельчане вели: коров, лошадей, овец и несли нажитый ими нехитрый крестьянский скарб. На окраине села сами же сельчане и построили общий скотный двор, но далеко не все горели желанием отдать всё, что наживалось десятилетиями.

В селе были многодетные семьи и каждый хозяин спрашивал себя: «Чем кормить семью?» Ответа не было. На этой почве были распри и разлады в семьях. Не приходили к общему мнению в этом деле взрослые сыновья с отцами: сыновья – за коллективизацию, отцы – против. Некоторые сельчане бросали всё и уезжали из села навсегда, некоторых раскулачивали и выселяли. В селе было таких три дома: Большаковы, Трындины и Алонцевы – их раскулачили и выслали, а куда?!. Конфискованный дом купца Алонцева определили под сельскую школу-четырёхлетку. В доме Трындина, который стоял на возвышенном месте против церкви, – разместился сельский совет. Председателем сельсовета вначале был А. Подуваев – из рабочих. В дальнейшем – житель села Муромцево А.М. Лапутин.

Дом Большакова кто-то купил из сельчан. Это была обычная сельская изба, но Большаков имел в этой избе свой магазин и снабжал сельчан всем необходимым: сахаром, спичками, солью и др. мелким товаром. Покупки он отпускал в долг, если нечем было расплатиться покупателю. Должники записывались в специальную книгу, а при возможности расплачивались. Сельские дети, в свою очередь, помогали держателю лавки: приносили воду из колодца, выпалывали сорняки в огороде.

Одним словом, жили люди просто – без затей, есть самое необходимое на сегодня – и хорошо!

В каждой сельской избе была русская печка, а хлебу, испечённому в русской печке, нет сравнения ни с каким другим хлебом.

1931 год. Жители села Муромцева.

Верящий ряд (слева направо): Новиков Александр, мой брат Лапутин Александр Михайлович, Дубов Петр Васильевич.

Нижний ряд (слева направо): Рослов Петр Михайлович, Савин Пётр Макарович, Шашанов Анатолий Иванович, Рухманов Иван Яковлевич.

Тех из селян, кто поверил в Советскую власть и колхозы, кто считал своим долгом работать в коллективном хозяйстве, их не надо было агитировать. Вступившие в колхоз активисты начали строить новое село. Они на фото.

Эти люди хотели, чтобы село продолжало жить, и они строили эту жизнь. Строили скотные дворы, силосную башню и сельский клуб. Силосная башня стоит по сей день за ограждением из колючей проволоки (так же, как и Храм). Строителей этих уже нет в живых. Но, вглядываясь в их лица, хочется думать, что они верили в лучшее будущее и строили его.

В 1939 году, когда на предприятии (в то время – Софринский полигон об этом будет сказано дальше), возникла необходимость расширять трассы и строить рабочие объекты, в это время судьба села Муромцева решалась не в пользу сельчан. Судьба осталась судьбой. Но было вынесено решение о сносе населенных пунктов, которые оказались в зоне будущего оборонного предприятия. Итак, по сложившимся обстоятельствам, начался снос сёл: Муромцева, Коськова, Лукьянцева и деревень: Кресты, Ряплово и других.

Половину села Муромцева успели снести до начала войны. Этой половиной были дома тех, кто был связан с колхозом. И переселили их в село Царёво. А колхоз сельский, как-то механически, перешёл в подсобное хозяйство полигона.

Вторая половина села просуществовала на своём месте все военные годы и, потом до 1951 года, и все эти годы действовала церковь. Настоятеля Храма о. Николая (Поспелова Николая Петровича) сменил ещё перед войной или в первые годы войны о. Владимир Тростин, родной брат о. Евгения Тростина – известного и почитаемого местными православными людьми священника Спасской церкви села Петровского. А в начале 1950-х годов в церкви стал служить другой, молодой священник – отец Леонид (к сожалению, фамилию его сейчас вряд ли кто знает). Зато все запомнили, что он был молод и красив собой. Да и приход пополнился: в церковь стало ходить много молодёжи, ранее не верующих. Все церковные обряды совершались: крестили младенцев, венчались супружеские пары, отпевали усопших. У работников поселкового совета, что располагался на территории фабрики, с молодым служителем церкви контакта не получилось. С их стороны оказывалось давление и на сельский совет о прекращении службы, но церковь действовала до сноса второй половины села. Все эти годы люди ходили в Храм и молились. И всё-таки, прослужил о. Леонид недолго. Вызванный им ажиотаж среди местных жителей, и особенно молодёжи, не понравился властям, и его быстро убрали с нашего прихода. Говорят, что его отправили служить срочную службу в армию.

Пришло время к сносу второй половины села. Шёл 1951 год. Лето.

Прежде собрали сельский сход – собрание посреди села. На собрании присутствовал директор полигона – Д.Н. Иванов. Сельчанам не нравился грубый подход к ним – переселение выглядело насильственным. Ломали дома, не предоставив временного жилья людям. Они стояли и не знали, куда им деться. Сельчане пытались изложить свои требования, но все требования были отвергнуты. Это привело к инциденту: «поговорили кулаками». Но вскоре этот шум был приглушён. А у людей не было выбора, – они же работали на полигоне.

Ломали их дома. Ломали судьбы людские уже надломленные коллективизацией и военным лихолетьем.

Одновременно с переселением второй половины села началось и повторное глумление над Храмом и над земельными угодьями вокруг Храма и села.

Очередные «борцы» тащили из Храма всё. Люди были присланы, как говорили сельчане, не только с полигона. А может, и не посылал их никто, а самозванцы во все времена были. Они сняли два креста с церковной башни. Из воспоминаний приближенных к церковной службе существовали такие данные: 56 кг серебра в одном кресте и около 70 кг в другом. Кто имел отношение к разорению храмов, тем, видно, пригодилось и это.

Пробовали разрушать стены Храма, но церковь не поддалась. При этих разбойных «работах» один человек из присланных упал с высоты колокольни и погиб. Старушки тихо шептали: «Бог наказал». Можно ли переиначить то, что было?!

Что было – то было.

Церковь была обнесена массивной чугунной оградой. Разобрали и её. В этой ограде были захоронения знатных сельчан. Были богатые, из чёрного гранита, фамильные памятники – надгробья, кресты. Всё нарушено.

Нарушено и сельское кладбище, что было на крутой горе. Когда на этой горе работал экскаватор, то из ковша вместе с землёй сыпались кости. Вспоминают всё это сельчане, а по телу – мурашки, ведь это кости их предков. Жутко. Но это было.

Было

Прохожу, где село моё было…
Загражденье колючее там.
Это боль мою разбередило:
За колючей оградою – Храм.

Храм, в котором меня окрестили,
Православной меня нарекли,
Кроме стен – всё из Храма тащили —