Тайная тетрадь

ЦIороб сухIбатIа свери бахъизе.

ЦIудулги тIинчIани, я Расулуллагь,

Белоканий росулъ гьудул йихьизе…

В подстрочном переводе звучит примерно так:

Родиться бы мне орлом, о Всевышний,

Чтоб полететь над Белоканом,

Быть бы хоть птенцом орла, о Посланник,

Чтобы увидеть любимую

на цорском сухбате (вечеринке).

На смену летней безбашенности приходила зимняя трезвость; но, не выдержав уныния, душа опять начинала тосковать по веселью и солнечным дням. Все ждали наступления весны…

Так было раньше. Ныне же и в горах, и в Цоре, к большому сожалению, весна – долгожданная встреча с возлюбленными – в сердцах молодых людей не наступает, их уже не радует оттаявший перевал. Граница на замке. Нас навсегда разделили пограничники. Осталась лишь память… память и брошенные пустые аулы, заросшие крапивой; места, где раньше бурлила жизнь, влюблялись молодые, молились пожилые, пели песни, читали молитвы, встречались и снова провожали друг друга люди…

Для чего кинжал?

Был знойный август 1986 года. Я, шестиклассник, с утра пошёл купаться к речке и вернулся домой только после обеда. Двери дома оказались заперты – все на сенокосе. Нашарил ключи (мама прятала их в специальных потайных местах) и уже собирался войти, как услышал сзади цокот копыт. У порога стояли двое мужчин средних лет с лошадьми вороного цвета на поводу.

– Дом Исмаила? – спросил коренастый с бегающими глазами.

– Да…

– Ты, должно быть, его сын. Позови отца.

Не успел я ответить гостям, как во двор вошёл отец. Поздоровался с гостями, узнал, из каких они краёв, завёл в дом. Мне поручили заняться лошадьми. У отца была небольшая кунацкая с отдельным выходом во двор, гости там расположились. Судя по разговору, отец ранее не был с ними знаком. Может быть, кто-нибудь сказал: «В Салда остановитесь у Исмаила», – вот и пришли. Так принято в горах: когда люди пускаются в далёкий путь, то останавливаются у кунаков.

Отец быстро организовал скромный стол для гостей, положил хлеб, сыр, сушёное мясо и что-то ещё. Чтобы компенсировать скудную трапезу, графин кахетинского тоже поставил. Гости перекусили, по рюмочке пропустили, и пошёл разговор об общих знакомых, какой обычно бывает у малознакомых людей. Я, сидя в соседней комнате, подслушивал их через приоткрытую дверь. Была у меня такая слабость в детстве, хотя за неё мне часто попадало.

Один из кунаков поднял бокал и долго говорил, какой замечательный человек мой отец и как его везде уважают. Голос этого человека был хриплый, говорил он очень тихо, из-за чего трудно было разобрать его речь, только отдельные фразы. Другой кунак, сухощавый и высокий, был шумный, весёлый и открытый человек, скажет отец что-нибудь – и дом дрожит от громкого заразительного смеха гостя. Гости дали понять отцу, что ночевать не остаются, хотят, пока не стемнело, пройти перевал и спуститься в Белоканы.

Видно было, что отец чувствует себя неловко перед гостями, мамы дома не было и пришлось довольствоваться сухомяткой. Чтобы положения выправить, отец начал рассказывать им:

– Как-то к одному горцу в гости пришли путники, он, как и положено по закону гор, посадил кунаков у очага и решил угостить. Положил перед ними две панкъа (тонкую лепёшку), воду и насыпал щепотку соли. Больше у него и не было ничего в то время. Когда гости приступили к трапезе, горец вдруг положил среди двух лепёшек большой кинжал. Путники были в недоумении и в раздумьях – тут резать нечего, ни мяса, ни сыра нет. Зачем же кинжал?

Поели, поблагодарили Аллаха и горца, который их угостил, и собрались уходить. Перед прощанием один из путников спросил:

– Скажи, добрый человек, не поняли мы, для чего ты к лепёшкам кинжал положил? Что это означает?

– Вах! – сказал горец.?– Если я знал бы, что вы настолько недалёкие люди, я бы вам и панкъ с солью не дал бы. Неужели не поняли?

– Нет,?– ответили путники.

– Это древний обычай, кинжал с едой должен быть в таких случаях. Чтобы вы могли меня ударить, если я пожалею для кунаков то, что имею. А если вы возгордитесь и не примете того, что я даю, я вас должен был ударить. Для нашего стола тоже, как и у того горца, не хватает кинжала,?– сказал отец. Шумный гость долго смеялся, а толстый долго что-то отцу говорил.

Перед закатом они сели на лошадей и направились в Цор, а я, голодный с утра, набросился на еду и съел то, что осталось от гостей. Когда мать вернулась с сенокоса, почти стемнело, ей предстояло ещё готовить ужин мужчинам…

Как меня увольняли с работы

Было лето 1989 года. Мне исполнилось 16. Это трудный возраст – ты себя считаешь взрослым, а окружающие не в курсе. По этой причине очень часто случались дома недоразумения. Когда я выходил из-под контроля матери и старших братьев по домашним хозяйственным делам возникали скандалы. После очередного вмешался «верховный главнокомандующий» – отец, что бывало крайне редко по правилам нашего дома. Он жёстко объявил, что я «уволен с работы». Потом повернулся к маме и братьям и сказал, чтобы никакой работы по дому мне не поручали.

Слово отца для дома – закон, обсуждению и пересмотру не подлежит. И вот все идут на работу, кто на сенокос, кто по дрова, кто по другим делам, один я сижу дома. Вечером все возвращаются, умываются и садятся за стол. Отец первым делом спрашивает у мамы: «Сына накормила? Накорми его, за нас не беспокойся, вот его накорми сперва». Еду мне приносили в отдельную комнату, где я целый день, изнывая от безделья, валялся на диване и читал газеты, журналы, книги. Никто со мной не разговаривал, маму отец строго предупредил, чтоб кроме как о еде никаких других бесед со мной не вела.

Прошла неделя. Весь аул – стар и млад – на сенокосе и другой работе: кто на лугу, кто в лесу. Работает мой отец и домашние тоже, один я дома. Топор, косу и прочие инструменты отец закрыл на замок в сарае, чтобы я самовольно работать не пошёл. Мне ужасно стыдно перед односельчанами, такое ощущение, будто меня весь аул осуждает. И не расскажешь же про «увольнение», многие и не поймут, что это такое и каково моё положение. Ведь у каждого дома свои порядки.

Я мучился почти двадцать дней. И как-то утром попытался поговорить с матерью. Чуть ли не в слезах просил, чтобы пустили меня работать. Дверь комнаты была приоткрыта, а в соседней спиной к нам на диване лежал отец, книгу читал. Но разговор наш слышал. Через несколько минут он позвал мать, а вернувшись, она передала мне отцовское распоряжение:

– Иди работать, но он говорит, если ещё раз откажешься делать, что тебе поручили, тебя уволит навсегда…

Каким счастливым я был, когда на следующий день вернулся домой уставший, запылённый, с ноющей от работы спиной и, умывшись, сел ужинать за общий стол с родителями и братьями.

Из отцовских рассказов

Снегопад в Джурмуте

Приехала старшая сестра с гор. Отец по привычке спрашивает о погоде. Для нас это непривычно – сейчас любую информацию можно получить через Интернет за секунды. Все в курсе всего. Отец же со своими газетами, книгами и разговорами с живыми людьми застрял в прошлом веке.

– В горах тепло, как никогда тепло, скот пасётся ещё на пастбищах, не закрыли. Ясные солнечные дни и лунные ночи. Изредка дождь, снег только на вершинах гор,?– рассказывает сестра.

– Дождь в декабре – это нехорошо… Это может ударить снегами среди лета. Не зря предки говорили «хорошо, когда зима похожа на зиму»,?– сказал отец и замолчал. Я не понял, почему тепло в декабре грозит холодом летом.

– Какая тут связь, может, и летом будет тепло? – спрашиваю.

– Было однажды такое… Почти сто лет назад. Одна за другой шли тёплые зимы, и не было снега. Потом резко сменилась погода. Снег выпал такой, о каком не слышали даже седые старики,?– говорит отец.

Снег выпал в начале сентября. Выпал, когда ещё природа цвела. Стада были на пастбищах, отары овец и табуны лошадей – в горах. Пошли сперва холодные проливные дожди, они не прекращались долго, температура упала ниже нуля. На два месяца раньше, чем обычно, пошёл снег. Он не прекращался несколько суток ни на минуту. Это застало Антратль врасплох. Люди были в растерянности, кругом белый океан, в котором невозможно разобрать, где небо, где земля. Грохот снежных лавин поглощал рёв скота, блеяние овец, ржание лошадей, мольбы и крики людей. Снег падал и падал, не было конца и края; изредка из аула в аул, с гор в низины спускались люди, встречались и ночами обсуждали, как спастись от неожиданной беды.

Отары овец и лошади должны были на зиму спускаться в Цор, в Алазанскую долину, но снег перекрыл Большой Кавказский хребет и отрезал всех от мира. Через несколько дней собрались представители пяти обществ верхнего Антратля и решили, что нужно открыть дорогу через Большой Кавказский Хребет в Цор, иначе все помрут в горах. Люди вышли против стихии с одними лопатами для расчистки снега. По узкой, расчищенной ими тропке медленными шажками шли овцы, люди и лошади – тянулись, словно ниточка за иголкой. Некоторые лошади срывались с кручи и летели в бездну, остальные прокладывали дальше дорогу. Из всех отар Антратля даже половина не спустилась в Цор – всё, что пало в пути, досталось голодным волкам и медведям Цора и Джурмута. Это мне рассказывал покойный дядя Али (Губур Али из Салда звали его в Джурмуте – человек авторитетный, зажиточный), ему лет 30 тогда было,?– сказал отец и взял паузу. Перед моими глазами мелькали знакомые с детства места. Сложно было представить, как по тем узким тропинкам, где с одной стороны отвесные скалы, с другой – пропасть, где страшно идти даже летом, могли пройти люди при большом снеге. Один неверный шаг – полетишь в бездну.

– И что дальше, откуда, по какой дороге они направились в Цор? – спрашиваю я, возвращая отца к теме.

– Они пошли по самому сложному перевалу через Машкал Ор – он хотя и высокий, но самый короткий. Расчёт был верным, но и оттуда не смогли они перейти без больших убытков. Дядя Али рассказывал, что, когда они спускались из Верхнего Хутора в Машкал Ор, отары овец встали как вкопанные. Буря не давала открыть глаза, слышен был непрекращающийся гул лавин, и те, что шли сзади, не могли понять, что случилось. Была тяжелейшая, безысходная ситуация – опасно и вперёд идти, и вернуться невозможно. А если на месте остаться, был риск замёрзнуть. Вот так мучились несколько часов, потом очень медленно отара продолжила путь. Чтобы перейти перевал с такой скоростью, нужны как минимум ещё день и ночь, а они не прошли ещё и полпути. Когда спускались к речке, поняли, наконец, почему так долго стояли в одном месте. По краям узкой тропинки громоздились туши мёртвых овец. Спускались сумерки, люди и животные шли из последних сил, стараясь до наступления темноты успеть к месту, где расщелина образовала естественное укрытие в скале. Там можно было спрятаться от бури и переждать ночь. Дядя Али сделал пару шагов вниз по склону, чтобы вытолкнуть на тропинку отбившегося барана, и наткнулся на сидящего человека. Глаза его были полуоткрыты, он был мёртв. Видимо, устал, сел в снег, так и замёрз. Дядя Али крикнул идущим впереди, чтоб остановились, тут, мол, человек умер.

– Ты следуй за нами, мы завтра вернёмся к нему, иначе все вместе с отарами замёрзнем тут,?– ответил ему человек из общества Тлянада. Он был прав: чем поможешь мёртвому, когда живые с трудом передвигаются?

В ту ночь все представители верхнего участка общества Антратль – Анцросо, Богнода, Тлебел, Тлянада, Джурмут – собрались под скалой, чтобы переждать ночь и бурю. Считать овец и разбираться, где чьи – не было ни сил, ни смысла. Решили, что вместе пойдут в Цор, а там уже каждый по метке честно отберёт своих овец, если же не найдёт – на то воля Всевышнего. Утром часть людей и овцы направились в Цор, другие вернулись к покойнику, чтобы его забрать и похоронить. Кто-то признал его, оказалось, это чабан из общества Тлянада.

На следующий день перевал был пройден. Голодные, обессилевшие овцы спускались, падая от слабости на колени,?словно высыпанный из мешка рис, медленно ползли по склону.

Как люди отбирали своих овец, как поделились, мне неизвестно,?– говорит отец,?– но известно, что люди тогда были набожные и честные, редко кто претендовал на чужое.

– Наверное, каждого обязали дать клятву на Коране, что не взял чужих животных,?– выдвигаю я свою версию,?– иначе все передрались бы. Только Коран и клятва могли вопрос решить.