Третья смена

Под крыльцом было темно, не видно даже собственных лап. Но в этой темноте тут и там шныряли белые шарики. Один из них отскочил от широкой ступени и больно ударил по носу. Чертовка вскинулась и отступила глубже, проползла под комнатой сторожа. Сверху раздавались монотонные голоса, чей-то плач, шаги. Сверкнуло. В бледном свете силуэты предметов врывались в сознание зловещими статуями.

Она ползла дальше. Над головой поскрипывали половицы. Из щели между досок доносился слабый запах мыши. Затхлый и серый. Впереди снова замельтешили белые шарики, дохнуло свежестью.

Но в этой свежести было что-то ещё. Еле уловимое, тяжёлое, прогорклое. По небу прокатился гром.

Чертовка проползла ещё немного. Перед ней тёмными силуэтами выступали стебли любимого куста, за ними, чуть слева в тёмной шелестящей завесе терялся пруд. Было хорошо слышно, как лопаются сотни пузырьков на его поверхности. Где-то там за ним сарай. И калитка.

Чертовка прижала уши, напряглась. Сердце внутри трепыхалось, как голубь в острых когтях. А потом замерло. Монотонный, безразличный шёпот непогоды нарушил скрип калитки, а в запахи ночи влился тот самый смрад.

Всё, на что хватило сил – это забиться в угол, где тянулись трубы и валялись старые тряпки. Иногда сверху слышались голоса, шёпот. Тогда Чертовка вздрагивала, шерсть на спине вставала дыбом.

Как он вошёл? Теперь его запах был повсюду, но что-то в нём изменилось. Лишь одна нота. Не хватало запаха мокрой шерсти.

Чертовка всю ночь прислушивалась. Огромная зверюга наверняка наделала бы шуму в усадьбе. Но ночь прошла спокойно.

Рассеянный, тусклый свет с трудом просочился в её убежище. В животе неприятно ныло. Конечно, первое время можно перебиться мышами. Хотя что в них есть-то?! Шкура да кости. А Вера? Он же и до неё доберётся.

Чертовка аккуратно, прислушиваясь на каждом шагу, подползла к крыльцу. Наверху раздавались шаги, потянуло кашей. На молоке. Она уже хотела было рвануть к кусту под окном кухни, но дверь сверху открылась, и кто-то огромный ступил на лестницу. Ступени скрипели, стонали, прогибались. Чертовка замерла.

– Идиоты малолетние! Погулять им вздумалось! Провоняли все. – Чертовке казалось, что говорит великан, так грохотал голос. – А вы! У вас на сайте написано: круглосуточная охрана! Это, по-вашему, круглосуточная?!

Между ступеней мелькали руки.

– Семён Петрович, мне так жаль. – Судя по голосу, следом скатился директор. – Вы же понимаете, мальчики, ну что с них взять. А в качестве извинения, я готов вернуть всю уплаченную сумму за Лёшеньку…

– И Славу… – тихо сказал ещё один мужчина.

– Вы и так только аванс внесли, – голос директора растерял любезные нотки. – Но хорошо, хорошо.

– Я к вам загляну ещё разок, скажем в субботу. Имейте в виду.

– О, да. Непременно. Буду рад,. – Директор нервно хихикнул.

– Лариса, хватит его тискать, ей-богу! В следующий раз ремня схлопочешь, понял, дармоед?

Видимо, эти слова предназначались тому, кто стоял в широких дверях.

– Семён Петрович, меня подбросите? – Второй мужчина тоже спустился. Но довольно аккуратно, изящно даже.

– Куда вас?

– В Чертаново.

– У Речного высажу, сами там дальше.

Великан направился к воротам. Следом мимо директора пропорхнула женщина, за ней струился убойный аромат чего-то цветочного. Чертовка наморщила нос.

Ворота за троицей бесшумно закрылись.

Как только несносный запах жены Семёна Петровича перестал мучить нос, Чертовка высунула голову из-под ступеней. Директор стоял перед крыльцом, что-то лепетал себе под нос. Со стороны кухни пленительно тянуло молочной пенкой. Чертовка протиснулась под самой нижней ступенью, легко переступила через ноги директора. Голод брал своё, а довольное мурлыканье бабы Нины сулило хорошую порцию объедков. У самого куста Чертовка обернулась.

У ступеней по-прежнему переминался с ноги на ногу директор. Он что-то говорил двум мальчикам, стоящим в дверях. Тем самым мальчикам, что исчезли за калиткой ночь назад. Один из них, тот, что не хотел идти – кажется, Слава – был очень бледен. Его подбородок упёрся в грудь, он вздрагивал при каждом слове директора и прижимался к двери. Второй стоял немного ссутулившись, смотрел на директора исподлобья и всё время ухмылялся.

Чертовка попыталась принюхаться, но нос был занят запахами кухни. Лёшка повернул голову и посмотрел прямо на неё. Его ухмылка на миг стала шире, мелькнули зубы. И тут он кивнул ей. Кивнул, как старой знакомой. Чертовка подалась назад, выгнула спину, уши прижались к голове.

Тем временем директор замолк и поспешил внутрь, за ним последовали и мальчики. И только, когда дверь усадьбы захлопнулась, Чертовка бросилась под укрытие куста сирени.

***

– Сегодня, ребята, хочу прежде всего поблагодарить вас за помощь в поисках. Мы переживали. Надеюсь, все учли этот неприятный опыт и впредь нарушать правила не будут. – Директор достал из кармана брюк платок и вытер лоб.

Баба Нина гремела посудой. Вера, подперев ладонями подбородок, наблюдала из окна за происходящим на лужайке, где выстроились в два ряда оболтусы. Впереди стояли вожатые, в числе которых Чертовка разглядела рыжую шевелюру Миши.

– Итак, раз всё закончилось благополучно, – продолжил директор, – мы решили продолжить программу и сегодня отпраздновать Иванов день. Вожатые отрядов распределят обязанности…

Дальше слушать его не стали. Поднялись шум, гам, крики, смех. Оболтусы ринулись за своими вожатыми. Странный мальчик Лёша наблюдал за детьми, стоя в стороне под кроной рослого дуба. Тени листвы дёргались на его лице. От этого Чертовке становилось не по себе. Она всё пыталась поймать его взгляд, понять, не почудилось ли? Неужели в голубых глазах этого упрямого оболтуса поселился зверь?

Недалеко от дуба топтался Слава. Он прижимал обе руки к груди, словно баюкая их. Голова то и дело дёргалась.

– Чертовка, иди сюда. – Вера спешила к ней от крыльца с тарелкой в руке. – Вот. Угощайся.

Тонкие пальцы почесали загривок. Чертовка непроизвольно замурлыкала. Странный взгляд, ухмылка-оскал, всё осталось позади. Это что, рыбка?

***

Вечером вдоль берега пруда зажгли костры. Вода замерцала игривыми всполохами. Они так и притягивали взгляд, хотелось схватить, смять, прервать эту дикую рыжую пляску. Но для этого нужно было для начала встать. А после сытного обеда это казалось непосильным. Поэтому Чертовка решила наблюдать. В конце концов, в этом и есть отличие кошки и глупого котёнка. В приоритетах.

Над забором со стороны часовни с голубями небо заалело, облака зарумянились, а воздух наполнился тишиной и запахом горящей хвои. Вера помогала отряду Миши готовиться к празднику, плела венки с девочками. Чертовка пробовала умоститься у её ног, но Вера сосредоточенно не обращала на неё внимания. Зато девочки постоянно норовили взять на руки и тискали, тискали, противно улюлюкая. Они что, кошек не видели?!

Поэтому Чертовка предпочла наблюдать за праздником из-под крыльца. И вот сейчас, когда угасло небо, и навалились сумерки, тем более ощутимые за пределами пламени костров, Чертовка краем глаза уловила движение. Кто-то быстро шёл вдоль полотна забора.

Поднялся лёгкий ветерок. Он раздувал пламя костров, острые искры взмывали в темноту, не рассеивая её, наоборот, сгущая. Силуэты вокруг костров притихли, смолк смех. Среди людей возникло нечто чужое, необъяснимое, могущественное. Оно окутало их душным облаком, оно жило в существе, которое уже успело скрыться за углом. Чертовка всё продолжала смотреть на этот угол. Сегодня фонари в усадьбе не зажигали. Наверное, так интереснее. Хотя, что может быть интересного в прыганье через огонь и пускание травы по воде?

Она резко поднялась и заскользила вдоль стены. Перед тем как завернуть за угол, остановилась. Внутри тяжёлым комом набухал страх. Стрекот безумных сверчков, песни, шёпот ветра в кронах, всё заглушил стук её собственного сердца. Она всё никак не решалась сделать шаг, заглянуть за угол – что, если он стоит с той стороны и ждёт? Она повела носом.

Воздух пропитался дымом, он путал другие запахи. Чертовка медленно заглянула за угол, и тут же вскинула голову – сверху беспокойно заворковали голуби. Шаг, замереть, снова шаг. Дверь в часовню была приоткрыта. Пахнуло ветошью и пылью. И чем-то резким, неуловимо знакомым, и всё же другим. Точно. Так пахла та женщина – жена Семёна Петровича. Только теперь запах напоминал смолу.

Чертовка медленно просунула голову в щель, на площадке было пусто. Запахло птичьим помётом. Вверх уходили ступени, теряясь в темноте. Лапы коснулось что-то мягкое, Чертовка тут же отдёрнула её и замерла. Это просто перо. Перья устилали пол, парили в спёртом воздухе. Одно приземлилось прямо на нос, липкое, вовсе не невесомое. Она смахнула его лапой.

– Здравствуй, киса. – Из-за двери шагнула тень. – Тебе не спится?

Странный голос для оболтуса. В нём чувствовались опыт и отстранённость, презрение и злоба. Чертовка хотела юркнуть обратно в щель, но не могла пошевелиться. Лапы будто опутало корнями или… водорослями холодными, липкими. Но он не двигался, не нападал. Всего лишь мальчик или уже нет?

– А может ты, как и я, голодна? – Он протянул руку. На ладони лежало что-то тёмное, неживое. Голубь.

Она по-прежнему не могла найти в себе силы убежать. А он продолжал:

– Хотя, кормят здесь хорошо. Тебе ли не знать, – он хмыкнул. – Вот только я не привык ко всем этим изыскам. Но, признаюсь, мне интересно. Так много людей я не видел с тех пор, как вошёл в деревню. К человеку человек, к зверю – зверь. Тогда я допустил ошибку, не рассчитал, не подумал. Вот и пришлось довольствоваться теми, кто остался. Твои братья погибли зря, в них совсем не было мяса. Но сейчас… я, похоже, выбрал правильного мальчика.