Лабрум

Я: «А полиция?»

Сергей: «Уже говорил – дружина охраны правопорядка. Тоже, видно, не местные. Это не патрули, появляются по требованию или заявлению. Их можешь узнать по оранжевым комбинезонам, увидишь не часто».

Я: «По сути дела, местное население не принимает участия в принятии каких-либо решений».

Сергей: «Уроды – тоже».

Рабские условия жизни, но это, судя по всему, нисколько не угнетает Сергея и остальное население. Невероятная добровольная покорность…

Сергей: «Уроды работают на производствах, на заводах. Там производят какую-то технику, механизмы, детали, по слухам, еще и оружие. Местные жители на заводах не работают, не допускаются (не сильно-то и надо – вкалывать от звонка до звонка), мы работаем в сферах обслуживания (коммунальное хозяйство, строительство и ремонт), ну и еще на парочке фабрик, где делают разные вещи, необходимое в быту, например одежду. Выбить у урода информацию о том, что происходит на заводе или откуда он родом – невозможно, так как они имеют установку не раскрывать это, либо их мозг действительно узкоспециализирован. Спросишь его: «Что ты делаешь на заводе?» Ответит: «Я работаю во благо страны», – и все, другого не добьешься. Или спросишь: «Ты откуда и зачем приехал сюда?» Одно и то же у всех: «Я здесь для того, чтобы трудиться, меня здесь любят, обо мне заботятся», – в таком духе».

Я: «А ты где работаешь?»

Сергей: «Я работаю в коммунальном хозяйстве, на КНС. Это канализационно-насосная станция, грубо говоря, говно качает, с туалетов туда стекает, а я дальше перекачиваю его. Работа такая: прийти, открыть задвижки, включить насос, выкатать резервуар – и все. Определенного графика нет, главное чтоб резервуар не переполнился. Раз в месяц надо вымыть резервуар, разобрать насос и почистить его крыльчатку. Обычная работа, ничего интересного. Вонь только, но привыкаешь, ничего. Можно не работать, не заставляют, только тогда в продовольственном фиг что получишь».

Я: «Но мне же выдают…»

Сергей: «Сразу меня это тоже насторожило, видимо, так вышло в силу того, что ты не зарегистрирован, поэтому и в списках тунеядцев не числишься. Редко кто не работает, самогонщики, например».

Я: «Кто?»

Сергей: «Самогон гонят, ну то есть спиртное подпольно производят. Потому что, как ты мог заметить, в продовольственном его нет и не было никогда».

Мы сидим в квартире Сергея, окруженные книгами, похоже, сегодня он очень настроен рассказывать, естественно, я не перебиваю и не останавливаю его.

Сергей: «Детей видел?»

Я: «Нет».

Сергей: «Потому что их в городе нет, они живут в лагере. На другом конце города есть закрытый лагерь, наших детей направляют туда, посещать их родителям можно лишь раз в неделю. Его организовали, когда сгустился туман, объявили, что это для их безопасности и сохранения здоровья. У меня самого детей пока нет, у друзей есть. После родов женщины месяц находятся в лагере, потом возвращаются с ребенком в город, до года он воспитывается дома (на улицу выходить противопоказано), а потом его забирают туда на все время; в восемнадцать лет ребенок выходит из лагеря, получает паспорт. Уроды тоже создают семьи, хотя и не часто, они в основном по одному живут, но если создают и у них появляются дети, то женщину с ребенком вывозят из зоны.

Я: «Как же они размножаются?»

Сергей: «Новых завозят. Слушай, тебе не кажется, что меня поперло слегка? Как бы в центр собирались, а я тут без умолку балаболю, вражескому шпиону все секреты выкладываю, гы-гы-гы».

Я: «Ничего, в центр в другой раз можно».

Сергей: «Да, сегодня не охота уже. Это у меня знаешь… Короче, напился я вчера порядочно, больше бутылки получилось, так сегодня, как можешь видеть, имею помятый вид, усталость на лице, но ясный ум и разговорчивость, аж не заткнуть. Это так всегда после попойки, сам почувствуешь. Кстати, пора тебе пить начинать, не дуреешь еще?»

Я: «Не знаю… Как понять?»

Сергей: «Поймешь… Знаешь, мне в зоне больше всего два момента нравится, первое – пункты выдачи, социализм этот».

Я: «Коммунизм скорее».

Сергей, после паузы: «Ты не подумай, что мы тут какие-нибудь слаборазвитые, необразованные. Если я с виду такой и говорю так, и перегар у меня… Мы читаем… Но ты прав – коммунизм».

Я: «Не хотел тебя обидеть…»

Сергей: «Забудь, фигня. Второй момент – пьешь себе во благо. Пить не просто рекомендуется, пить надо обязательно. Мы, конечно, все алкаши получается, но ничего не поделаешь – пей, если не хочешь сойти с ума».

Я: «Как производится спиртное?»

Сергей: «Я ж тебе говорю – умельцы есть. Между прочим, уважаемые люди. Сахар, дрожжи в продовольственном есть, ну и все – идет дело. Путем дистилляции получается сорока- или более градусный продукт, водка по-вашему. Качество зависит от мастерства производителя и технического уровня аппарата. Самогонщики не работают, меняют свой эликсир, гы-гы, на продукты, одежду, технику, на все. Формально эта деятельность запрещена, раньше они глубоко в лесу прятались, сейчас по подвалам, по пустующим домам. Далеко в лес ходить нельзя, но заборов нет. По первому времени сельские жители, кого в город переселили, не могли отвыкнуть от земли и ходили в лес, делали там огородики, грядки, потом постепенно свыклись с городской жизнью, да и зачем – все в продовольственном есть. Они же, кстати, и самогоном в основном занимаются».

Я: «Сейчас за городом только лес?»

Сергей: «Недалеко от города, там в одном месте, есть какие-то склады и ангары. Еще я знаю о железной дороге, она проходит через всю территорию зоны с запада на восток, но к ней не подойти: охраняется и по большей части поезд идет в тоннеле, в трубе».

Я: «Я по этой железной дороге как раз сюда и пробрался».

Сергей: «Тебе повезло. Поезда ходят редко, может раз в два – три месяца».

Я: «Знаю, изучал расписание. И там суперскоростные поезда, они только на границе снижают скорость, а так движутся очень быстро».

[…]

в городе ориентировочно пятьсот тысяч жителей, это всех, из них нормальных, то есть местных, что-то около двухсот тысяч. Но это не точно, навскидку, точных цифр не знаю».

Я: «Совсем мало по сравнению с численностью до катастрофы».

Он: «Да уж, тут безлюдно, некоторые районы совсем

[…]

поэтому так получается, мож…

[…]

для, как ты выразился, проведения досуга больше ничего нет. Только кинотеатры, по одному в каждом районе, но и туда попасть можно только по очереди, по записи. Мы, правда, своей компанией ходим чаще – есть способ. В кинотеатрах показы с пленки, старая технология: киноаппарат, мощной лампой просвечивают пленку с увеличением. Все фильмы старые – это классика, в основном русская, еще времен СССР. У тебя опять может возникнуть вопрос: почему мы такие безынициативные, как терпим, почему безразлична не только жизнь окружающих, но и своя? Скажешь, что надо бороться за свою жизнь, за свои права. Так вот, я тебе отвечу, что такое свойство есть в каждом человеке на Земле, а при определенных условиях оно проявляется и становится основополагающим. Про уродов я не говорю – это отдельная тема. Сначала сильное потрясение, стресс, потом информационный вакуум, потом ограничение обитаемого пространства, потом безусловное обеспечение питанием и основными материальными потребностями, и пьянство. Что еще надо… И кроме того, привычка, ведь не сразу все разом, постепенно жизнь менялась после катастрофы. Мне вот самому чего хочется – побольше книг, новых, а так что еще – ничего, все вроде есть. Как-то так и живем. При всем при этом, продолжительность жизни нормальная, шестьдесят – семьдесят лет где-то, с такими-то экологическими условиями, с пьянством, согласись – вполне нормальная».

Я: «В этих условиях – да. Это у местных, а уроды?»

Сергей: «В среднем их возраст от двадцати до сорока лет. Но их же новых привозят, некоторых наоборот увозят, сложно определить».

Сергей замолчал, прошелся по комнате, достал одну из книг, полистал.

Сергей: «Ладно, хватит мне трындеть, расскажи лучше теперь о том, что там в мире происходит у вас. Расскажешь? Чего достигли, к чему стремитесь…»

Я долго, допоздна рассказывал о «том» мире Сергею. Он очень удивил меня своими познаниями, вопросами, признаюсь, я не ожидал от него такого уровня образованности. Больше его интересует наука и литература, очень сильно – философия. Вообще, в его понимании наука – это и есть нечто ближе к философии, чем физические, технические открытия и эксперименты. То есть факты, события, достижения он в первую очередь подвергает философскому осмыслению, притом проявляет в этом деле такую логику, глубину мышления, что мне кажется, я разговариваю с профессором, пусть и с самоучкой, но профессором. Я не могу сложить в одном человеке его поведение, внешний вид, манеру общения и его мышление, ум (не эрудицию, а именно ум), особенно когда дело касается философии. И мне очень даже понравился такой подход к науке, если разобраться, то философия – это первонаука, наука наук в стремлении человека познать мир.

[…]

Нельзя уверенно назвать это тоталитаризмом. Это некое ранее не встречавшееся образование ноосферы – к этой мысли меня склонил Сергей в своих рассуждениях, согласен с ним. Пока сложно сделать определенные выводы, не хватает информации, например, об уродах, как формировалось их сознание. Потому что тут можно выделить две новых формации: местные, коренные жители и «уроды». И если местных жителей хоть в какой-то мере еще можно охарактеризовать, то с уродами значительно сложнее, поскольку их сознание формировалось за пределами Лабрума. Пока ясно одно, уроды – существа разумные, люди, но имеющие упрощенное мировоззрение и потребности, их интеллектуальное развитие направлено по определенному вектору, однако кто или что его задает – еще не известно.

Здесь, в Лабруме, все гораздо более сложнее, чем мы могли себе представить.

35.