Трое

– Умирают и молодые и дети… Умирают здоровые.

– Значит, не здоровы, коли умирают…

– А зачем живут все?

– Повёз! – насмешливо восклицал Илья. – Затем и живут, чтобы жить. Работают, добиваются удачи. Всякий хочет хорошо жить, ищет случая в люди выйти. Все ищут случаев таких, чтобы разбогатеть да жить чисто…

– Так это – бедные. А богатые? У них всё есть… Им чего искать?

– Ну, голова! Богатые! Коли их не будет – на кого бедным работать?

Яков подумал и спросил:

– Значит, все для работы живут, по-твоему?

– Ну да… Не совсем – все… Одни – работают, а другие просто так. Они уж наработали, накопили денег… и живут.

– А зачем?

– Да – чёрт! Хочется им, или – нет? Ведь тебе жить хочется? – кричал Илья, сердясь на товарища. Но ему было бы трудно ответить, почему он сердится: потому ли, что Яков спрашивает о таких вещах, или потому, что он плохо спрашивает?

– Ты зачем живёшь, – ну? – кричал он товарищу.

– Вот я и не знаю! – покорно говорил Яков. – Я бы и умер… Страшно… а всё-таки – любопытно…

И вдруг он начинал говорить голосом ласковым и упрекающим:

– Ты сердишься, а – напрасно. Ты подумай: люди живут для работы, а работа для них… а они? Выходит – колесо… Вертится, вертится, а всё на одном месте. И непонятно, – зачем? И где бог? Ведь вот она, ось-то, – бог! Сказано им Адаму и Еве: плодитесь, множьтесь и населяйте землю, – а зачем?

И, наклоняясь к товарищу, Яков таинственным шёпотом, с испугом в голубых глазах сказал:

– Знаешь что? Было и это сказано, сказано было – зачем? А кто-нибудь ограбил бога, – украл и спрятал объяснение-то… И это сатана! Кто другой? Сатана! Оттого никто и не знает – зачем?

Илья слушал бессвязную речь товарища, чувствовал, что она захватывает его, и молчал.

А Яков говорил всё торопливее, тише, глаза у него выкатывались, на бледном лице дрожал страх, и ничего нельзя было понять в его словах.

– Чего бог от тебя хочет – знаешь? Ага?! – вдруг выделялось из потока произносимых им слов торжествующее восклицание. И снова из его уст сыпались бессвязные слова. Маша смотрела на своего друга и покровителя, удивлённо раскрыв рот. Илья сердито хмурил брови. Ему было обидно не понимать. Он считал себя умнее Якова, но Яков поражал его своей удивительной памятью и уменьем говорить о разных премудростях. Уставши слушать и молчать, чувствуя, что у него в голове вырос тяжёлый туман, он, наконец, сердито прерывал оратора:

– Ну те к чёрту! Зачитался ты, сам ничего не понимаешь…

– Да я же про то и говорю, что ничего не понимаю! – с удивлением восклицал Яков.

– Так прямо и говори: не понимаю! А то лопочешь, как сумасшедший… А я его – слушай!

– Нет, ты погоди! – не отставал Яков. – Ведь ничего и нельзя понять… Примерно… вот тебе лампа. Огонь. Откуда он? Вдруг – есть, вдруг – нет! Чиркнул спичку – горит… Стало быть – он всегда есть… В воздухе, что ли, летает он невидимо?

Илью снова захватил этот вопрос. Пренебрежительное выражение сползло с его лица, он посмотрел на лампу и сказал:

– Кабы в воздухе он был, – тепло всегда было бы, а спичку и на морозе зажжёшь… Значит, не в воздухе…

– А где? – с надеждой глядя на товарища, спросил Яков.

– В спичке, – подала голос Маша.

Но в разговорах товарищей о премудростях бытия голос девочки всегда пропадал без ответа. Она уже привыкла к этому и не обижалась.

– Где? – вновь с раздражением кричал Илья. – Я не знаю. И знать не хочу! Знаю, что руку в него нельзя совать, а греться около него можно. Вот и всё.

– Ишь ты какой! – воодушевлённо и негодуя говорил Яков. – «Знать не хочу!» Эдак-то и я скажу, и всякий дурак… Нет, ты объясни – откуда огонь? О хлебе я не спрошу, тут всё видно: от зерна – зерно, из зерна – мука, из муки – тесто, и – готово! А как человек родится?

Илья с удивлением и завистью смотрел на большую голову товарища. Иногда, чувствуя себя забитым его вопросами, он вскакивал с места и произносил суровые речи. Плотный и широкий, он почему-то всегда в этих случаях отходил к печке, опирался на неё плечами и, взмахивая курчавой головой, говорил, твёрдо отчеканивая слова:

– Несуразный ты человек, вот что! И всё это у тебя от безделья в голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом – не велика важность. Ты и простоишь всю жизнь столбом. А вот походил бы по городу, как я, с утра до вечера, каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках не думал бы… а о том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя и голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли – маленькие, от них голова не вспухнет…

Яков слушал его и молчал, согнувшись на стуле, крепко держась за что-нибудь руками. Иногда его губы беззвучно шевелились, глаза учащённо мигали.

А когда Илья, кончив говорить, садился за стол, Яков снова начинал философствовать:

– Говорят, есть книга, – наука, – чёрная магия, и в ней всё объяснено… Вот бы найти книгу такую да прочитать… Наверно – страшно!

Маша пересаживалась от стола на свою постель и оттуда смотрела чёрными глазами то на одного, то на другого. Потом она начинала позёвывать, покачиваться, сваливалась на подушку.

– Ну, спать пора! – говорил Илья.

– Погоди… вот я Машутку укрою да огонь погашу.

Но, видя, что Илья уже протянул руку и хочет отворять дверь, Яков торопливо и жалобно попросил:

– Да погоди-и! Я боюсь один, – темно!..

– Эхма! – презрительно воскликнул Лунёв. – Шестнадцать лет тебе, а всё ты ещё младенчик. Как это я ничего не боюсь, а? Хоть чёрта встречу – не охну!

Яков молча суетился около Маши, потом торопливо дул на огонь лампы. Огонь вздрагивал, исчезал, и в комнату отовсюду бесшумно вторгалась тьма. Иногда, впрочем, через окно на пол ласково опускался луч луны.

Однажды в праздник Лунёв пришёл домой бледный, со стиснутыми зубами и, не раздеваясь, свалился на постель. В груди у него холодным комом лежала злоба, тупая боль в шее не позволяла двигать головой, и казалось, что всё его тело ноет от нанесённой обиды.

Утром этого дня полицейский, за кусок яичного мыла и дюжину крючков, разрешил ему стоять с товаром около цирка, в котором давалось дневное представление, и Илья свободно расположился у входа в цирк. Но пришёл помощник частного пристава, ударил его по шее, пнул ногой козлы, на которых стоял ящик, – товар рассыпался по земле, несколько вещей попортилось, упав в грязь, иные пропали. Подбирая с земли товар, Илья сказал помощнику:

– Это незаконно, ваше благородие…

– Ка-ак?.. – расправив рыжие усы, спросил обидчик.

– Драться нельзя…

– Да? Мигунов! Отведи его в часть! – спокойно приказал помощник.

И тот же полицейский, который позволил Илье стоять у цирка, отвёл его в часть, где Лунёв и просидел до вечера.