Трое

– Господа, оставим это! Право же – неинтересно! Кирик, да попроси же…

Кирик растерянно хлопал глазами и просил:

– Пожалуйста!., ну их к богу, реформы, проформы и всю эту философию…

– Это не философия, а по-ли-ти-ка-с! – хрипел Травкин. – Люди, рассуждающие подобным образом, именуются по-ли-ти-че-ски не-благо-надёжными-с!

Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, – это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.

– Называйте меня, как желательно вам, – вы человек образованный, но я от своего не отступлюсь!.. Разумеет ли сытый голодного?.. Пусть голодный – вор, но и сытый – вор…

– Кирик Никодимович? – захрипел Травкин. – Что такое? Это-с…

Но Татьяна Власьевна просунула свою руку под его и, увлекая за собой возмущённого человека, стала громко говорить ему:

– Любимые ваши тартинки – селёдка, яйца вкрутую и зелёный лук, растёртый со сливочным маслом…

– М-да! Это – я знаю-с! – обиженно воскликнул Травкин, громко чмокнув губами. Его жена уничтожающе посмотрела на Илью и, подхватив мужа под другую руку, сказала ему:

– Не волнуйся, Антон, из-за пустяков…

А Татьяна Власьевна продолжала успокаивать дорогого гостя:

– Стерлядки маринованные с помидорами…

– Нехорошо, молодой вы человек! – вдруг обернувши голову к Илье и упираясь ногами в пол, заговорил Травкин укоризненно и великодушно. – Надо уметь ценить… надо понимать, да-с!

– А я не понимаю! – воскликнул Илья. – Оттого и говорю… Почему Петрушка Филимонов – хозяин жизни?..

Гости проходили мимо Лунёва, стараясь не коснуться его. А Кирик подошёл вплоть к нему и сказал грубо, обиженно:

– Чёрт тебя дери, болван ты – и больше ничего.

Илья вздрогнул, у него потемнело в глазах, как от удара по голове, и, крепко сжимая кулаки, он шагнул к Автономову. Но Кирик быстро отвернулся от него, не заметив его движения, и прошёл к закуске. Илья тяжело вздохнул…

Стоя в двери, он видел спины людей, тесно стоявших у стола, слышал, как они чавкают. Алая кофточка хозяйки окрашивала всё вокруг Ильи в цвет, застилавший глаза туманом.

– Мм! – мычал Травкин. – Это удивительно вкусно… удивительно!..

– Хотите перцу? – спросила хозяйка нежным голосом.

«Я тебе задам перцу!» – с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову, в два шага стоял у стола. Схватив чей-то стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей:

– Выпьем, Танька!..

Это подействовало на всех так, как будто что-то оглушительно треснуло или огонь в комнате погас и всех сразу охватила густая тьма, – и люди замерли в этой тьме, кто как стоял. Открытые рты, с кусками пищи в них, были как гнойные раны на испуганных, недоумевающих лицах этих людей.

– Выпьем, ну! Кирик Никодимович, скажи моей любовнице, чтобы пила она со мной! Что там?.. Зачем всё втихомолку пакостничать? Будем открыто! Вот я решил – открыто чтобы…

– Негодяй! – резким, визгливым голосом крикнула женщина.

Илья видел, как она взмахнула рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в руке какую-то рыбку за хвост и мигал глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов:

– Ты-ы… врёш-шь… врёш-шь… – шипела она, вытягивая шею к Илье.

– А хочешь – я скажу, какова ты нагая? – спокойно говорил Илья. – Сама же ты все родинки твои мне показала… Муж узнает, вру я или нет…

Раздался чей-то подавленный смех. Автономова взмахнула руками, схватила себя за шею и без звука упала на стул.

– Полицию! – крикнул телеграфист.

Кирик обернулся к нему и вдруг, наклонив голову, пошёл, как бык, на Лунёва.

Илья вытянул руку, толкнул его в лоб и сурово сказал:

– Куда? Ты сырой… я ударю тебя – свалишься… Ты – слушай!.. И вы все, тоже – слушайте… Вам правды негде услыхать.

Но, отшатнувшись от Ильи, Кирик снова нагнул голову и пошёл на него. Гости молча смотрели. Никто не двинулся с места, только Травкин, ступая на носки сапог, тихо отошёл в угол, сел там на лежанку и, сложив руки ладонями, сунул их между колен.

– Смотри, ударю! – угрюмо предупреждал Илья Кирика. – Мне обижать тебя не за что! Ты – глупый… безвредный… Я не видал худого от тебя… отойди!

Он снова оттолкнул его уже сильнее и сам отошёл к стене. Там, прислонясь спиной, он продолжал, поглядывая на всех.

– Твоя жена сама на шею мне бросилась. Она умная… Подлее её женщины на свете нет! Но и вы тоже – все подлецы. Я в суде был… научился судить…

Он так много хотел сказать, что не мог привести в порядок мыслей своих и кидал ими, как обломками камней.

– Я ведь не Таньку обличаю… Это так вышло… само собой… у меня всю жизнь всё само собой выходило!.. Я даже человека удушил нечаянно… Не хотел, а удушил. Танька! На те самые деньги, которые я у человека убитого взял, мы с тобой и торгуем…

– Он сумасшедший! – радостно крикнул Кирик и, прыгая по комнате от одного к другому, он кричал тревожно и радостно:

– Видите? Сошёл с ума!.. Ах, Илья!.. ах ты! А-ах, братец!

Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло…

Татьяна встала, пошатываясь, подошла к Фелицате Егоровне и вздрагивающим голосом говорила ей:

– Я видела давно… он давно уже… дикие глаза… страшный…

– Если сошёл с ума, нужно позвать полицию, – внушительно сказала Фелицата, присматриваясь к лицу Лунёва.

– Сошёл, сошёл! – кричал Кирик.

– Перебьёт всех ещё… – прошептал Грызлов, беспокойно оглядываясь. Они боялись выйти из комнаты.

Лунёв стоял рядом с дверью, и нужно было идти мимо него. Он всё смеялся. Ему приятно было видеть, что эти люди боятся его; он замечал, что гостям не жалко Автономовых, что они с удовольствием стали бы всю ночь слушать его издевательства, если б не боялись его.

– Я не сумасшедший, – заговорил он, сурово сдвигая брови, – только вы погодите, постойте! Я вас не пущу никуда… а броситесь на меня – бить буду… насмерть… Я сильный…