Трое

Протянув свою длинную руку с большим, крепким кулаком на конце, он потряс им в воздухе и опустил руку.

– Скажите мне – что вы за люди? Зачем живёте? Крохоборы вы… сволочь какая-то…

– Ты! – крикнул Кирик. – Молчать!..

– Сам молчи! А я поговорю… Я вот смотрю на вас, – жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга… никого не любите… чего вам надо? Я – порядочной жизни искал, чистой… нигде её нет! Только сам испортился… Хорошему человеку нельзя с вами жить. Вы хороших людей до смерти забиваете… Я вот – злой, сильный, да и то среди вас – как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе… Вы – везде… и судите, и рядите, и законы ставите… Гады однако вы…

В это время телеграфист отскочил от стены, как мяч, и бросился вон из комнаты, проскользнув мимо Лунёва.

– Эх! упустил одного! – сказал Илья, усмехаясь.

– За полицией! – крикнул телеграфист.

– Ну, зови! Всё равно… – сказал Илья.

Мимо него прошла Татьяна Власьевна, шатаясь, как сонная, не взглянув на него.

– Ушиб! – продолжал Лунёв, кивая на неё головой. – Она стоит того… гадина…

– Молчать! – крикнул Автономов из угла. Там он стоял на коленях и рылся в ящике комода.

– Не кричи, дурачок! – ответил ему Илья, усаживаясь на стул и скрестив руки на груди. – Что кричишь? Ведь я жил с ней, знаю её… И человека я убил… Купца Полуэктова… Помнишь, я с тобой не один раз про Полуэктова заговаривал? Это потому, что я его удушил… А ей-богу, на его деньги магазин-то открыт…

Илья оглядел комнату. У стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал в груди презрение к ним, обиделся на себя за то, что сказал им об убийстве, и крикнул:

– Вы думаете – каюсь я перед вами? Дожидайтесь. Смеюсь я над вами, вот что.

Из угла выскочил Кирик, красный, растрёпанный. Он размахивал револьвером и, дико вращая глазами, кричал:

– Теперь – не уйдёшь! Ага-а! Ты – убил?

Женщины ахнули. Травкин, сидя на лежанке, заболтал ногами и захрипел:

– Господа-а! Я больше не могу! Отпустите… Это ваше семейное дело…

Но Автономов не слышал его голоса. Он прыгал пред Ильей, совал в него револьвером и орал:

– Каторга! Мы тебе покажем!..

– Да ведь и пистолетишко-то, чай, не заряжен? – спросил его Илья, равнодушно, усталыми глазами глядя на него. – Что ты бесишься? Я не ухожу… Некуда мне идти… Каторгой грозишь? Ну… каторга, так каторга…

– Антон, Антон! – раздавался громкий шёпот жены Травкина, – иди…

– Я не могу, матушка…

Она взяла его под руку. Рядом друг с другом они прошли мимо Ильи, наклонив головы. В соседней комнате рыдала Татьяна Власьевна, взвизгивая и захлёбываясь.

В груди Лунёва как-то вдруг выросла пустота – тёмная, холодная, а в ней, как тусклый месяц на осеннем небе, встал холодный вопрос: «А дальше что?»

– Вот и вся моя жизнь оборвалась! – сказал он задумчиво и негромко.

Автономов стоял пред ним и торжествуя вскрикивал:

– Не разжалобишь!

– Да я и не пытаюсь… чёрт вас всех возьми! Я сам скорее собаку пожалею, чем вас… Вот если бы мог я… уничтожить вас… всех! Ты бы, Кирик, прочь отошёл, а то глядеть на тебя противно…

Гости тихонько выползли из комнаты, пугливо взглядывая на Илью. Он видел, как мимо него проплывают серые пятна, не возбуждая в нём ни мысли, ни чувства. Пустота в душе его росла и проглатывала всё. Он помолчал с минуту, вслушиваясь в крики Автономова, и вдруг с усмешкой предложил ему:

– Давай, Кирик, поборемся?

– Пулю в башку! – заревел Кирик.

– Да нет у тебя пули! – насмешливо возразил Лунёв и уверенно добавил: – А как бы я тебя шлёпнул!

Потом, оглянув публику, он просто, ровным голосом сказал:

– Кабы знал я, какой силой раздавить вас можно! Не знаю!..

И после этих слов он уже не говорил ничего, сидя неподвижно.

Наконец пришли двое полицейских с околоточным.

А сзади них явилась Татьяна Власьевна и, протянув к Илье руку, сказала задыхающимся голосом:

– Он сознался нам… что убил менялу Полуэктова… тогда, помните?

– Можете подтвердить? – быстро спросил околоточный.

– Что ж? Можно и подтвердить… – ответил Лунёв спокойно и устало.

Околоточный сел за стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову. Стало тихо, скрипело перо на бумаге, за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер в угол комнаты и сказал околоточному:

– Савельев! Дай ему по шее и отпусти, – он сумасшедший.

Околоточный взглянул на Кирика, подумал и ответил:

– Н-нельзя… эдакое заявление!

– Эх… – вздохнул Автономов.

– Добрый ты, Кирик Никодимыч! – презрительно усмехаясь, сказал Илья. – Собаки вот есть такие – её бьют, а она ласкается… А может, ты не жалеешь меня, а боишься, что я на суде про жену твою говорить буду? Не бойся… этого не будет! мне и думать про неё стыдно, не то что говорить…

Автономов быстро вышел в соседнюю комнату и там шумно уселся на стул.

– Ну-с, вот, – заговорил околоточный, обращаясь к Илье, – бумажку эту можете подписать?

– Могу…