– Не стреляйте! Они без оружия! Мы сдаёмся!
– А ты кто такой? – крикнул в ответ Галкин.
– Я советский солдат. Был ранен под Минском, попал в плен. Я помог вашему мальчику. В пещере никого нет, я убил там троих. А эти сдаются. И я сдаюсь.
– А где мальчик? – крикнул Галкин.
– Не знаю. Он выходил уже.
– Я здесь, товарищ лейтенант! – издал голос Султан из-за кустов. – Я ранен!
– Сильно ранен?
– Нет, не сильно! В ногу ранен!
– Лежи! Не высовывайся! – скомандовал Галкин.
Прогремел одиночный выстрел. Лежавший на земле тяжело раненый капитан выхватил кольт и выстрелил в солдата осетина, оформив свой выстрел словами: «Oh, du russisches Schwein! Ах ты, русская свинья!» и сам отключился, видимо навсегда.
Галкин подскочил, короткой очередью добил капитана, пропустил ещё одну очередь над головами лежачих, оставшихся в живых после взрыва солдат, и крикнул бешено:
– Всем сложит оружие! Руки вверх!
Фашисты медленно поднимаются без оружия, руки поднимают вверх.
– Петров, собрать оружие! – дал команду солдату, а сам держал фашистов на мушке.
Солдаты собрали оружие, отвели в сторону пленных, Галкин приказал им сидеть на земле, и крикнул потом Султана:
– Султан, отзовись! Ты где?
– Я здесь, товарищ лейтенант!
Галкин побежал в сторону крика и застал Султана лежачим с раненной ногой весь в крови и тихо стонущим:
– Ты что это, парень, умереть вздумал? А ну-ка покажи, что с тобой.
– Нога. Ранена нога. Больно.
Галкин разрывает штанину брюк, и смотрит рану.
– Будешь жить, друг мой. Царапина, а не рана. Щас перевяжу.
Галкин на руках выносит Султана на поляну, кладет на землю и перевязывает ногу и отходит в сторону пленных, бросив на ходу:
– До свадьбы точно заживёт!
– Тут мой друг должен быть, среди солдат. Он не фашист. Он осетин. Он помог мне, кричит Султан, но Галкин уже его не слышит.
– Я здесь, Султан, – издал слабый голос осетин, услышав слова Султана.
Султан сразу приполз к солдату осетину.
– Ты ранен?
– Я умираю, Султан.
– Нет, ты не умрешь. Мы тебя вылечим.
– Позови лейтенанта.
Султан видел, сколько крови вытекло из рану в груди осетина, взялся его за руку, чтобы успокоить, и крикнул:
– Товарищ лейтенант, подойди сюда.
Галкин подходит к Султану и солдату.
– Слушаю.
– Товарищ лейтенант, я умираю. Исполни последнюю волю умирающего. Я не сдавался в плен, меня схватили раненного, без сознания. Моим родителям будет позор, если узнают, что я был в плену. Я прошу вас, не пишите это родным. Не огорчайте их. Отец сильно расстроится. Мать не вынесет. Напишите, что я погиб на фронте. Обещайте мне. В кармане у меня листок. Там адрес, моя фамилия и где я служил. Обещайте.
– Хорошо, солдат. Я обещаю. Ты искупил свою вину. Хотя, где там вина твоя…Султан, а кто стрелял тут в фашистов?
– Не знаю, я думал, что вы стреляли.
Из леса выходит Насыр с поднятыми руками и со шмайсером в руках.
– Я стрелял. Я их убил. И сдаюсь я.
Галкин машинально достал пистолет и держит его наготове.
– Сдать оружие! – сказал спокойно Галкин.
Насыр бросает шмайсер на землю, становится на колени…
Аба только совершила обеденный намаз, как заскрипели ворота, и она выбежала во двор. Она ждала, ждала сына пребывая в тревожном ожидании уже третий день, надеясь, веря, что сын живой, что ничего с ним не случилось. Немногословный Иса молчал, он не пытался успокоить жену, не трогал тему, чтобы она опять не расплакалась; она и так тайно от мужа без конца вытирала слёзы; не корила мужа, не упрекала, понимала, что не его вина, вернее, не только его вина в том, что случилось, что время такое, – идет война эта проклятая.
Галкин вошёл во двор держа за узды лошадь, на котором сидел Султан. За ними солдаты завели пленных фашистов и закрыли ворота от любопытной детворы, которая провожала колонну через всю деревню.
Аба, увидев перевязанную ногу Султана, то ли от радости, что вернулся сын живой, то ли от сострадания за рану, заплакала и прибежала к нему.
– О, аллах! Что с ним?
– Не плачь, Анай! Мне не больно, – поторопился успокоить её сын.
Галкин молча снял Султана с лошади, перенёс его на скамью, сам сел рядом, обнял Султана за плечи и трогательно отметил:
– Ваш сын настоящий герой, Аба! Настоящий! Вы можете гордиться им. Спасибо тебе, Султан. Я даже не знаю, что это было… А рана, – ерунда. Царапина по сравнению с тем, что могло быть, если… Если бы мы их пропустили. До свадьбы заживёт.