Золотой крейсер, или Как куклы стали птицами. Часть 1

*****

– Возможно – хомяк! – пожала плечами Споменка, когда некто, с крупную псину, потревоженный, визжа, то ли взмыл в темноту среди ветвей, то ли пронырнул где-то под ними.

– Ну да! Недоношенный бегемотик! – нервно улыбнулась Зюка, – К тому же летающий!

– Бегемот, сын бегемота! – торжественно произнесла Ингрид.

– В любом случае, пока на нас никто не нападает! – ответила дриада. Ее утомляли споры, сейчас же она буквально чуяла, как из-за каждой реплики подруг торчат ушки нервного срыва. Она сохраняла, по крайней мере, видимость спокойствия, однако, кто решил, что она стоик?

«Сама, сама! Ты сама шагнула в кроличью нору!» – с горечью укорила она себя, взглянула на Жужу.

– Именно! – подметила Птичка, – Пока что!

– Тебя не скушали, меня не скушали – чудненько! – Зюка держала в руке обломок веточки, и постукивала ею, совсем как мальчишка, по утоптанной земле, чем и справлялась, по крайней мере, отчасти, со страхами, так и лезущими изо всех дыр.

– Все образуется, – устало вздохнула Споменка, – Да, Жужик?

Она попыталась взять Жужу за руку, но та никак не отреагировала – вялые пальцы механически сжали ладонь Споменки, разжались, и безжизненная рука ударилась о бедро. Ни ответа, ни, хотя бы взгляда в ответ – никак не похоже было, что она в ближайшее время оправится от шока. После того, как они с большим трудом поправили оставшийся глаз, она ушла в себя, и брела, больше похожая на сонную галлюцинацию.

– Мы не вкусные! Ни один зверь не идентифицирует нас, как фрагмент пищевой цепочки, – менторски, как Мальвина на единственном уроке Буратино, изложила свое понимание вопроса Жануария.

– Как жизнерадостно! – Птичка от возмущения даже остановилась, – Скажи на милость – а чего это вышла последняя заминка?

– Кошки и коты любят играть, – дриада пожала плечами, – а мы – игрушки, как ни крути!

– Не хуже того мышонка, – мрачно заметила Марго.

– Ой, ой! Не напоминай! – запротестовала Пуговка, – Бедненький!

– Мне одной показалось, или он действительно исчез, пока мы устраивали дискотеку? – спросила Ингрид, не раз уже прокрутив в голове происшедшее. Оказалось, что на его пропажу обратили внимание только Споменка и Мурочка.

– Ничего странного, – с сарказмом ухмыльнулась Зюка, – мы были поглощены игрой!

– Игрой! Дурацкий кот! Дурацкий! – проворчала Пуговка, потеребив некрасиво торчащие из кофточки нити, – Эдак от нас одни детальки, да обломки останутся!

– Плоть – темница, все нити – прах! – изрекла Ингрид, обратив внимание на движения ее пальцев.

– А волки? – спросила Маргоша.

– Что волки? – устало обернулась к ней Споменка.

– Если волки тоже любят играть?

– Какие волки! Тут – цивилизация! Вон – мусор на каждом шагу, – Зюка стукнула по сплюснутой пластиковой бутылке, – Это ж тебе не лес!

– Да, но… Всякое в голову лезет. Не то, что волки – крокодилы мерещатся!

– Остерегайся паранойи, Марго! – натянуто улыбнулась Мишель, и тут же испуганно дернулась от очередного треска в ветвях, от чего вверх вскинули головы и подруги, – Впрочем, может, крокодилы, и вправду вышли на наш след!

– И, не исключено, что летающие, – согласилась Зюка, глядя на неизвестное созвездие, похожее на костлявую руку, выплывшую из дыры между облаков.

Ингрид опустила взгляд, и, слева, в сумраке под большими листьями увидела нечто, похожее на каменный шарик. Ей почудилось, будто оно движется. Она приподняла тяжелый лист.

Нечто, не обращая внимания на куклу, продолжило движение, проползло между ног, медленно выползло на тропу. Ингрид поняла, что впервые в жизни видит улитку.

Когда-то, лет сто назад, их в компании была кукла. Шарнирка, как и все они, но – гибрид, как Олененок. Человеческий торс и руки дополняли рожки, раковина и нога улитки, которую кроме нее самой никто никогда ногой не называл.

«Вероника» – улыбнулась Ингрид.

«Какое же у нее было прозвище?» – задалась она вопросом, присматриваясь и разглядывая, как рябь рисунка на раковине скупо отвечает свечению звезд и облаков.

Подруги обступили необычное существо, которое плыло, беззвучно, прямо по земле.

Своенравным существом была она, эта Вероника. Нельзя, впрочем, сказать, что характер у нее был тяжелый. Даже напротив – совсем детский голосок, мягкий и текучий, скорее он и отражал всю ее внутреннюю суть, но…

«Но!» – криво усмехнулась Ингрид.

Что-то покрытое сумраком было внутри Вероники. Старательно укрытое, как этот ползучий полу-камень – полу-субстанция, одетое только в тень, живущее в тени.

«Скрывающее себя – настоящее – за рябью мутного узора раковины».

Она могла сказать: «белое», а немного погодя, то ли делая вид, то ли действительно, уже думая иначе, с легкостью выдавала: «черное».

«Зачем?» – всегда задавалась вопросом Ингрид, не смогла ответить и сейчас.

После общения с ней казалось, что ты потеряла уйму времени на выворачивание ленты Мебиуса. Ты ей о психологических проблемах хранителей, к примеру. А она, поддержав разговор двумя-тремя репликами, словно перематывает файл на другую временную отметку, и невпопад рассказывает о загадочном острове Гозо, на котором никогда не была, и быть не могла, но, словно истоптала его вдоль и поперек, получив право на ностальгию, вспоминает и вспоминает, перебирая, как четки, события, которых не было, и быть не могло. И, уже не обсуждение свежих событий спальни хранителей занимают тишину комнаты, а бесхитростные рассказы о монсиньоре Джозефе, благополучно вступившем в должность в столице острова, с красивым названием – Виктория.