Folie a deux

Folie a deux
Максим Ларин

Почти 3 столетия продолжается странствие Елены из древнего рода Дегаспари. Она вынуждена умирать и рождаться снова. Её счастье невозможно. Проклятая свои отцом, девушка смертельно ранит всех мужчин на своём пути. Макс не хотел своей судьбы. Он не выбирал её. Всё начинается в тот момент, когда в старом бараке он прикончил убийцу родного брата. Месть свершена, но чем обернётся для него путешествие, в которое его увлекает жизнь? Убийства в Москве продолжаются даже после того, как виновный в них задержан и помещён в психиатрическую клинику. Как ему продолжать свою месть и готов ли он посмотреть в глаза своему прошлому… Италия, Германия, Россия, Норвегия – Ганс идёт по странам из века в век под разными личинами и именами. Для кого-то он ласков и великодушен, кто-то погибает от встречи с ним. Он – связующая нить в трёх мирах – Бог и Дьявол. Герои романа вдруг встречаются за одним столом, и каждый перестает быть тем, кем являлся ещё накануне.

Максим Ларин

Folie a deux

Семье Лариохиных… вы были первыми, кто принял меня просто и без условий… я благодарен…

– Я не понимаю, чего ты раскис? Ты просил Бога дать новых людей, обстоятельства, возможности, дороги… Он обрушил на тебя все это спустя сутки, чего тебе ещё надо?! 

– Не та формулировка! Я просил Бога дать мне то, в чем я нуждаюсь сейчас больше всего на свете, и он дал… 

– Так что же? 

– Плакать хочется, Джошуа… плакать… а слез – нет…

Все оттого, что новое во мне наступило, а старое ещё не выброшено

– Ну и глупо…

ПРОЛОГ

… Тишина вдруг наступила. И не было никакой возможности укрыться от неё. По правде говоря, произошедшее секунду назад было, словно, и не со мной вовсе. Я лишь наблюдал за тем, как зверь, зализывая раны, пятился внутрь меня. Он будто вышел без спроса, чтобы, получив увесистую оплеуху, взвизгнув, отпрянуть от тяжёлой руки, но все же он был зверем. Я и сам не представлял, как опасен этот хищник. Я был уверен, что обуздать его – не составит труда. Невероятная ярость, в которую я вложил вовсе не желание отомстить. Я слепо надеялся, что, расправившись с ублюдком, что теперь неподвижно лежал у моих ног, я смогу вернуть к жизни человека, которого он убил в пьяной бессмысленной бойне три года назад. И вот тишина наступила… секунда… две, пять… двадцать. Мне все казалось, что дверь в старый барак отворится и войдет брат – спокойно, уверенно, монументально…

Я сел на холодный пол, закурил. Я вспомнил все слова, все заветы, я вспомнил все вечера, проведенные с ним. Я просто захотел ещё хоть раз увидеть его. Я захотел ещё хоть раз обнять человека, который всю свою жизнь исступленно меня любил.

Так вышло, что он воспитывал меня – не потому, что у меня не было родителей, а потому что так вышло. И в детстве мне казалось, что у нас колоссальная разница в возрасте – семь лет. И в эти семь лет умещалась моя беспомощность и его бесстрашие, моя слабость и его мудрая сила, мой умственный беспорядок и его строгая логика. Он был лучшим братом на свете. Мы были самими лучшими братьями…

Я лег на пол рядом с человеком, который поставил точку. Я лёг на пол рядом с человеком, для которого эта точка теперь стояла в равной степени, что и для моего брата. Лег так близко, чтобы рассмотреть каждую деталь: его мертвые глаза, его отвратительное глупое лицо, на котором играли ярость и недоумение. Я лишь об одном сожалел – хищник сработал ловко и методично, но не успел объяснить – за что…

– Пойдем домой…

– Подожди, Джошуа… Ещё минуту… ещё одну минуту… я хочу запомнить… просто запомнить…

И стоял октябрь… дурацкую халупу мы покидали вдвоём – и это ничего, что все вокруг могли видеть лишь меня. Джошуа – так звали звери, уверенно шагал рядом и скалил свою отвратительную пасть, между делом, слизывая следы боя – что сделано – не воротишь – повторял он…

– Эй, старлей…

– Не называй меня так…, – я разговаривал в голос с тем, кто обитал лишь в моем сознании, не боясь завоевать у редких прохожих репутацию полоумного…

И была ночь… Так, должно быть, наблюдают за волками – со стороны, не нарушая дистанции – я наблюдал за хищником, который свернувшись калачиком, вылизывал свой пораненный бок. Бесстрашно, с чувством выполненного долга, не отвлекаясь ни на кого и ни на что.

… И для меня это вовсе не было никаким предопределением или знаком свыше, как это обычно описывается в романах или показывается в фильмах. Просто так вышло. Стоял октябрь. Я вошел в большой город с единственной целью – забыть. Когда получено образование, ты свободен от семьи и обязательств перед родными – всегда есть право выбора – кем быть, в кого верить. На прежнем месте меня больше ничего не держало. Устав от тягостной бреди, я отправился прочь от прошлого. Ветер гнал на север. И я податливо подставлял лучам умирающего солнца своё лицо. К ночи я пересек границу своего нового места жительства. Я знал, что не останусь без работы, знал, что писательский талант обязательно позволит получить заработок. Мне следовало лишь перекантоваться где-то до утра. Я стоял посреди огромного города, который не утихал даже ночами…

– Добрый вечер, простите за поздний звонок, мы общались вчера… Помните?

Человек на том конце громко раскашлялся и сразу же перешёл к делу – назвал свой адрес, объяснил, как миновать пост охраны.

Я, было, уже почти собрался подняться в квартиру, как вдруг дверь подъезда распахнулась и на пороге появилась женщина… Она сделал пару шагов, но подвернув ногу на высокой шпильке и не успев ухватиться за перила, нелепо подалась вперед, как-то беспомощно выставила руки и на коротком выдохе начала падать. Весь процесс занял не больше двух секунд, но я наблюдал за происходящим будто в рапиде, словно покадрово отсматривал материал на видеоплёнке. Она упала на колени и пару сантиметров проскользила по гранитному покрытию. Нас разделяли всего несколько шагов. И она сидела и смеялась над собственной беспомощностью. А я не знал, как реагировать. Иногда так бывает – внутри все обжигает сначала жалостью, затем улыбкой, но сдвинуться с места ты не в силах. Просто стоишь и смотришь…

– Да уж… я ещё никогда не падала перед мужчинами на колени, – произнесла она, будто в оправдание и подняла на меня глаза, полные улыбки и слез…

Я замер… ведь никогда прежде не видел никого прекраснее… и эта беспомощность делала её в сто крат женственнее и очаровательнее… Этот взгляд – томный, полный печали и желания что-то вернуть – ускользающее, непостижимое, вот бы подарить ей невесомый подарок – подумал я… При всей устроенности и уверенности в себе она была лишена покоя – так мне показалось в ту секунду. Незнакомка вполне могла бы претендовать на должность Маргариты. В поисках своего Мастера она шла верной дорогой к покою…, – о чем я думал, глядя на неё в ту секунду? Я думал о том, что красота женщины может уничтожать мир вокруг шпилькой каблука, а ещё о том, что эта красота способна созидать жизнь – спокойной хандрой с чашкой кофе у раскрытого эркера-окна. И состояние – после сна, когда глаза многократно красивее, потому что не проснулись ещё. Она сидит. Медленно переводит взгляд с одного предмета на другой и неспешно размышляет в оглушающих неумолимо лучах рассвета. Всегда постоянна. Всегда на стороже. Незримая стена вокруг сердца, к которому так просто было бы найти ключ, но так сложно – ибо не каждому по зубам колоссальная ответственность – сохранить…

Об этом я успел подумать пока она поднималась на ноги и отряхивала колготки от пыли…

За её походку можно отдать жизнь – ровная, строгая, уверенная, роковая – идеальная в движении бедер – я смотрел ей вслед, я смотрел как она садится в свой автомобиль, как трогается с места… в ней все было идеально – ни одного изъяна… бывает же так…

И прежде, чем зайти в подъезд, я закурил…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «

ГАНС

»

ГЛАВА 1

Господин со странным именем Ганс – кажется, немец по происхождению и истинный еврей по своему нраву, а возможно, все наоборот, как бы то ни было – к восьмидесяти смог скопить неплохое состояние, пустив с молотка нефтяные акции. Собственно, совершенно не важно, каким образом ему удалось обеспечить себе безбедную старость. Было два факта. Первый – он умирал от рака – кажется, врачи давали ему не больше полугода. Второй факт интересовал меня куда больше первого – Ганс мог подарить мне единственный и основной доход в чужом городе. Однажды, отыскав меня через колоссальную цепочки людей прошлой жизни, он обратился ко мне со странной, на первый взгляд, просьбой. Это был поздний телефонный звонок. Назвав меня по имени, Ганс представился сам, а после, со свойственной ему прямолинейностью задал вопрос:

– Вы можете стать моим биографом?

– Простите? – я уже хотел было развернуться на каблуках своих лакированных штиблет, и послать чудаковатое предложение в корзину, но он, словно, осторожно взял меня на за плечо своей сухой остывающей рукой на том конце провода, – Не подумайте ничего дурного – я не извращенец, меня не интересуют молоденькие мальчики вроде вас. Я просто…

– Что вам надо? – сумма, о которой шла речь приличная, такие деньги не платят за всякую ерунду.

– Для вас это будет сущей ерундой, а для меня… Я хочу, чтобы вы написали книгу о моей жизни. Всё просто – я щедро буду оплачивать ваше проживание, любые расходы, соглашайтесь…

– Но раньше мне никогда не приходилось заниматься такими вещами…, – поначалу эта идея мне совсем не показалась такой уж впечатляющей.

– Не страшно. Я буду рассказывать вам историю, а вы фиксировать её на бумаге…

Когда мы, наконец, встретились с Гансом в тот памятный для меня вечер, я долго не мог сложить своего представления об этом человеке. С одной стороны, он располагал к общению, был спокоен, немного угрюм, но таилось во всем его образе какая-то нестыковка. Такие всякий раз отмечаешь, складывая первое впечатление. А после забываешь о них до тех пор, пока червоточина не вскрывается в самый неожиданный момент. Я наблюдал весь вечер за его интонацией. Я изучал этого стройного чудака, который выглядел лет на двадцать моложе своего истинного возраста. Его легкие и острые фразы западали в мой разум, и я отмечал метафоричность его речи и, должно быть, тягу к искусству. В конце я дал согласие сотрудничать. Каждый второй день недели мы договорились встречаться в его квартире в центре города для детализации биографии. При мне был блокнот. Для пущей уверенности в своих силах я прихватил ещё и диктофон – так, на случай ярких деталей. Я примерно представлял о какой работе речь. Не понимал лишь зачем ему – богатейшему человеку континента, понадобилось выносить на широкую публику все свою подноготную.

Это был наш первый вторник. И он начал его строго и неожиданно. Карандаш сломался о бумагу, когда я услышал, сказанное им:

– Я убил собственного сына…, – повисла пауза. Так вот в чем дело… Ганс налил себе янтарного цвета алкоголь – я не силен в напитках. Сделал глоток, – Вижу, вы поражены. За это я плачу вам деньги, так что не надо ничему удивляться.

– Отнюдь, – мне пришлось взять себя в руки, – Я убил обидчика своего брата, прежде чем перебраться в этот город.

– Что ж, интуитивно я чувствовал, что нас многое роднит.

Старик сделал ещё один глоток и погрузился в далекую эпоху, собирая воедино разрозненные воспоминания.

Корни мои здесь, в России, а, впрочем, раскиданы по всему земному шару. Я был юн, когда началась война, и я попал в Германию. Евреям тогда приходилось несладко. Мою мать расстреляли немцы. Отцу удалось бежать. Я знал, что он наводил справки, дабы отыскать меня. Двадцать шест недель я провел в концентрационном лагере. Впрочем, это лишь слова. Так и подчеркни в своем жалком блокнотике – сл-о-ва… Надзирателями были юнцы. Время от времени они неразборчиво бранились по-русски. Я отчетливо запомнил лишь одно слово – «мисткерль». Оно означало что-то вроде «мудак», «сука». Всякий раз, когда я слышал это слово, я старался спрятаться глубоко под нары. Туда, конечно, тоже долетал удар немецкого сапога, но все же можно было сохранить голову и пах.

– Это было война?