Панург и его бараны

– Почему же пусто? Я есть, вы пришли. Говоря, что у меня пусто, вы либо желаете мне этого, либо пытаетесь оспорить очевидное. И мимоходом, сами того не замечая, называете себя пустым местом. Зачем же вы так? – он был красноречив, склонен философствовать, и немного отстранён, как и любой бармен. – Так что вам налить? – и вежливо мне улыбнулся. – Или вы зашли просто погреться?

Я не был уверен, в том, чего я хочу, но …

– Пожалуй, всё-таки выпить, – вырвалось у меня.

– Прекрасный выбор, – покачал он одобрительно головой, глядя на меня с уважением. – Хотя, если бы вы ответили погреться, я бы принял и этот ответ. Впрочем, я любой ответ счёл бы правильным, даже: "Не знаю". Он, кстати, является самым распространённым и самым верным. Это ведь не просто признание, это честное и искреннее обозначение своего статуса. Даже, если вы знаете, чего хотите, но отвечаете, что не знаете, это лишь означает, что вы готовы принять и чужую точку зрения. Что вы согласны выслушать и другое мнение. Это характеризует вас как человека, который ещё способен учиться, а не закостенел в догматах, которые вдолбили ему в школе. Говоря, что вы чего-то не знаете, вы оставляете для себя открытыми все двери разом. В выборе напитков стоит придерживаться той же точки зрения.

Нет, я не имею ничего против клиента, который решительно направляется к стойке бара, требует виски Jameson и заказывает его вновь и вновь, пока не свалится со стула или пока супруга не вытащит его из заведения – это значит, что он уже сделал свой выбор и не в силах его изменить. Я говорю о напитке, а не о его жене, хотя она – тоже его выбор. Я не имею ничего против трезвенников, пусть живут они долго и счастливо. Они заказывают чай и кока-колу, безалкогольный мохито и даже, прошу извинить, молочные коктейли – всё это также приносит мне доход. Я не могу им уже ничем помочь, но могу поскорбеть вместе с ними, или вместо них. Но те, кто так поступает, обессмысливают мою профессию. Им не нужен бармен, им нужен священник. А разве мой бар похож на церковь? Разве я надеваю на работу рясу или подрясник? Кто-нибудь видел, чтобы священник обсуждал с прихожанами, что именно он будет читать на службе: Тору или Коран, Новый завет или Бхагавад-гиту? Ни в коем случае! Если он позволит себе подобное вольнодумство, паства поколотит его. Собственные прихожане побьют его камнями. Я не одобряю подобные методы, но не вижу, как бы они могли поступить ещё. Конечно, клиенты иногда рассказывают мне истории из своей жизни, и это напоминает исповедь. Тайны я умею хранить не хуже Папы римского. Но разве я отпускаю им грехи? Наоборот, я подталкиваю их к новым. Одной только похоти этот бар видел не меньше, чем апартаменты Борджиа в Ватикане. Но всё же главная моя задача смешивать напитки. Кстати, мы заболтались, а вы так и не сказали, что будете пить.

Я, конечно, мог бы ему ответить, что заболтались не мы, а он, и что если бы я даже сделал свой выбор, то все равно не смог бы вставить ни звука, поскольку он не делал пауз между словами, куда можно было бы поместить название напитка. С другой стороны, я так заслушался, что напрочь забыл о том, что мне надо выбирать. Видимо моя растерянность отразилась на моём лице, потому что бармен тут же продолжил говорить:

– Замечательно! – воскликнул он, расплывшись в улыбке умиления, и даже всплеснув от избытка чувств. – У меня сегодня, поистине, хороший день! Я впервые, за долгие годы, встречаю такого вдумчивого посетителя. В вас виден недюжинный ум и склонность к анализу, вы неторопливы и рассудительны, как все великие люди. Скажите, вы любите одновременно есть, читать, смотреть телевизор и размышлять?

– Ну… Когда у меня был телевизор…

– Именно! Я был в этом уверен. Вы не рубите сплеча, а тщательно обдумываете каждое слово. Если вы умеете и любите делать несколько дел одновременно, то вам стоит заказать Лонг-Айленд.

Я не успел поразиться такому нетривиальному и глубоко осмысленному подходу к выбору напитка, как высокий бокал с оранжевой жидкостью, уже стоял передо мной, а к моим губам тянулись сразу четыре коктейльные трубочки.

– Я могу включить телевизор, лёгкую музыку, принести что-нибудь закусить, и мы сможем нормально поговорить, – предложил бармен. Я задумался.

– Нет? – ещё больше обрадовался он. – Вы, несомненно, человек целеустремлённый и не любите размениваться на пустяки. Пить одновременно водку, джин, ром и холодный чай, и при этом требовать закуски – это всё равно, что ехать на осле через Альпы и читать книгу, – сказал он и включил телевизор.

– Да… – протянул бармен. – Ох уж эти женщины!

Переход был довольно неожиданный, и я посмотрел на него с удивлением.

– Прошу извинить, но я добавил в ваш коктейль слишком много рому и недостаточно холодного чая, так что спешу перейти к сути, минуя предисловия. Все разговоры, так или иначе, сводятся к этой теме, так чего же болтать попусту?

Глава III

Девушка и космос

– Сложность таких разговоров в том, что все слова уже давно сказаны и не по одному разу, а решение так и не найдено. И не будет найдено, смею вас уверить!

Я слушал бармена, и моя голова растворялась в бокале, стоящем передо мной. Три крепких напитка, смешанные в коктейле, плавили кубики льда, и вместе со льдом таял мой мозг и всё что в нем было. Мне грезилось, что время, натянутое до предела, сорвалось с крюка сегодняшнего дня и отбросило меня на двадцать с лишним лет назад. Я и мои мечты как-то разом помолодели. К ним вернулась сила, и они готовы были вот-вот взлететь. Они несли меня, давая мне храбрость и надежду. Они готовы были умирать и разбиваться – как много их было! Я видел тех, кто ушёл; давно убитые, они окружили меня и хлопали по плечам, как старые фронтовые товарищи.

– Фантазии, только во вне! Никогда не внутрь себя! – говорили они и хлопали меня по плечам.

– Мечты не должны умирать внутри! – кричали они боевой клич и поднимали бокалы!

– На прорыв! – громыхнуло у меня в голове, и молодые лица и смокинги менялись на окровавленные повязки и рваные мундиры.

Мне виделось поле, усеянное умирающими, а тех, кто ещё был жив, косил пулемётный огонь, но они упорно шли вперед, вооружённые старинными шпагами и игрушечными ружьями. А я, тот, кто оставил их беззащитными и неготовыми к этой бойне, стоял позади и просто провожал взглядом всё новые резервы, уходящие на прорыв.

– Дай сигарету, – кто-то коснулся моего плеча, и я вернулся назад в полутьму бара. Увидел стойку, с пустым бокалом, в котором оставался только лёд.

Рядом со мной стояла та самая девушка, которую я уже видел сегодня в лесу.

Звездолёт Аэлита

– Внимание! Корабль входит в зону высокой радиации!

Система оповещения надрывалась во всех отсеках: в каютах экипажа и пассажиров, в коридорах и зонах отдыха, в трюмах и на верхней палубе. Но ни экипажа, ни пассажиров на судне не было. На ходовом мостике в кресле капитана сидел ребёнок лет десяти и устало смотрел в обзорный иллюминатор рубки – он не знал, что полагается делать в таких случаях.

– Аэлита, выключи его, – сказал он, подняв голову куда-то наверх, но не обращаясь ни к кому конкретно.

– Что ты хочешь, чтобы я выключила, Антон? – раздался тихий женский голос.

– Этот звук. Чего он надрывается? Я уже всё понял, – мальчик, которого компьютер назвал Антоном, тяжело вздохнул.

– Я не могу. Прости. Чтобы его выключить, придётся перезагрузить систему, а значит не буду работать и я. Мне кажется, тебе не стоит сейчас оставаться одному. Я могу закрыть шлюз, и ты не будешь слышать оповещение. Не хочешь перед этим ничего взять из своей каюты?

Антон задумался. В последние несколько дней он почти не покидал ходовой рубки и принёс сюда все вещи. Что же он мог забыть? Он посмотрел на место вахтенного офицера, где лежали его пожитки и покачал головой.

– Нет, Аэлита, пока мне ничего не надо.

– Хорошо, если вдруг ты передумаешь, я открою шлюз. Но напоминаю, что ты и сам можешь это сделать, набрав порядок цифр на панели, которая находится с обоих сторон шлюза. Бумажка с кодом лежит у тебя в верхнем кармане комбинезона.

От этих слов, мальчик вздрогнул. Он понимал, что означало это напоминание: бортовой компьютер мог отключиться в любой момент, и тогда маленький капитан останется один на один с огромным потерявшим управлением кораблём.

– Пожалуйста, – сказал он совсем тихо. – Аэлита, миленькая, потерпи ещё немножко. Осталось ведь совсем чуть-чуть. Мы почти добрались – ты сама говорила.

– Конечно, Антон. Я никуда не уйду. Я сказала это на всякий случай, – этот голос разговаривал с ним так, как никто до этого. Он был добрее и мудрее всех голосов, которые Антон, когда-либо слышал, и потерять его означало ещё раз остаться одному, но на этот раз – навсегда.

– Это Земля? – спросил Антон, глядя на планету, которая росла перед ним.

– Да, мы проходим сейчас внешний радиационный пояс, который находится на высоте 17000 километров от самой планеты. Через несколько часов мы либо окажемся на её орбите, либо войдем в атмосферу земли.

– Аэлита, – мальчик замолчал, пытаясь подобрать слова, – я могу ещё раз попытаться развернуть парус?

– Нет, Антон. Всё что мог, ты уже сделал. Теперь нам остаётся только ждать.

Это было не так – он ничего не сделал тогда, когда надо было надеть скафандр и выйти в открытый космос, чтобы устранить неисправность системы раскрытия фотонного паруса. Звездолет потратил всё имеющееся топливо маршевого двигателя на межзвёздный прыжок и теперь для маневрирования в Солнечной системе ему нужен был парус, чтобы с его помощью изменить траекторию полёта и направиться к одной из лун Юпитера, Европе. На этом спутнике была вода, необходимая для работы ядерного двигателя корабля, и посадка была необходима. Но без паруса, с пустыми баками и неработающим двигателем, звездолёт пролетел орбиту Юпитера, и теперь почти неуправляемый приближался к земле под таким углом, что, скорее всего, не сможет выйти на орбиту планеты, а на всей скорости войдёт в её атмосферу и либо сгорит в ней, либо разобьется при посадке.

На корабле не было скафандра на десятилетнего ребёнка для работы в космосе, а тот, что подходил Антону по размеру, не имел ни обуви с магнитной подошвой, ни крепления для страховочного троса. Он годился только для того, чтобы спасти от аварийной разгерметизации или недолгой прогулки от корабля до шлюза жилого модуля на какой-нибудь внешней луне без атмосферы. И когда понадобилось выйти из корабля, Антон растерялся. Он вертелся, обвязанный тонким тросиком вокруг пояса, и мог думать только о том, что, если узел развяжется, то он улетит в открытый космос и никогда уже не сможет вернуться на корабль. Надо было всего лишь протянуть руку и ухватиться за железную скобу на обшивке корпуса, потом ещё за одну и ещё и в итоге добраться до заклинившей мачты паруса. Но у него не получалось взяться за перекладину скобы: он промахивался, бил беспомощно рукой по обшивке корабля и от этого крутился, отлетал от корабля на расстояние фала, которым был обвязан. Тот натягивался, и Антон плыл в обратную сторону, стукался о корабль, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, и от удара об обшивку его опять отбрасывало от корабля. Не успевал! Он всё делал слишком медленно. Это было похоже на драку, в которой соперник кружит вокруг тебя, и ты не успеваешь по нему попасть, а только бессмысленно машешь руками. Наконец в шлеме раздался голос Аэлиты: " Антон, у тебя заканчивается кислород – надо возвращаться".

– Аэлита, – сказал Антон, вернувшись мыслями на капитанский мостик, – у нас получится затормозить и выйти на орбиту Земли?

– Ты уже спрашивал, Антон. Я несколько раз проверила расчёты и уверена, что у нас получится. Тебе надо будет перейти в спасательный челнок, на всякий случай. Если вдруг, что-то пойдёт не так, то я отстрелю его, и ты опустишься на Землю в нём.

– А ты? Я не хочу спускаться на Землю без тебя!

– Я останусь на орбите. Корабль не сможет сесть на планету, ты же знаешь – он разобьётся.

– А если ты пролетишь мимо? Если ты не сможешь выйти на орбиту?

– Я полечу дальше. А ты попросишь помощи у жителей Земли и догонишь меня. Я буду ждать тебя, мой капитан.