Закон и честь. Часть вторая. Иллюзия закона

Аткинс их прекрасно понимал. И всячески желал им успеха, преследуя собственные цели. Хотят свержения парламента, возвращения жёсткой монаршей власти? Бог им в помощь. Аткинс был готов поддерживать этих людей пока их планы не шли в разрез с его собственными. Они думали, что приобрели ценного союзника в его лице. Он же просто использовал орден по своему усмотрению. Форгентум был тайной организацией, но не сказать, чтобы о нём никто не знал. Формально вреда они никакого не несли. Министр не видел угрозы с их стороны. Ну захотелось обиженным на весь белый свет дворянам поиграть в заговорщиков, ну да и пусть. Намного больше кабинет министров беспокоила АНА, куда как более серьёзная и проблематичная организация. Реальной силы, способной опрокинуть существующий порядок, за орденом не было, не смотря на его более чем пятидесятилетнюю историю. Члены Форгентума сменялись одни за одними, на место умерших лидеров становились другие, но ничего не менялось. Из года в год на собраниях ордена разбирались и обсуждались одни и те же планы, высказывались одни и те же гневные речи, звучали набившие оскомину обвинительные реплики. Менялись лишь люди.

Аткинс дал Форгентуму то, в чём они так нуждались. Он дал им надежду. Ловко лавируя в мутных водах подковёрных интриг, Аткинс добился высокого положения в ордене, поднявшись до статуса одного из лидеров. Он обещал, клялся, с самым честным лицом и горящими подлинным гневом глазами рассказывая о своём видении нового мира, который они обязательно построят. Ему было нужно только одно. То, чего он не мог получить из своих обычных источников. Члены Форгентума снабжали его по мере сил и возможностей необходимым материалом и деньгами. Он же кормил их надеждой, щедро сдобренной горячими словами, разжигающими огонь в жилах. А это ох какое вкусное блюдо!

Владея знаниями Виго Шанийского, поддерживая связи и с отверженными, и с правящими, Абрахам Аткинс строил собственные планы, взращивая и накапливая ту силу, что могла основательно изменить все современные научные достижения. Он собирался выдвинуть психиатрию и алхимию на лидирующие позиции современного мира. Несомненно, инженерия, механика, физика дают очень много. Последние открытия в области этих наук действительно перевернули весь мир. Но Аткинс считал, что он сможет перевернуть его ещё раз. Причём в одиночку. Вылепить его таким, каким он видит. Построить новый порядок согласно своим вкусам. Идея абсолютной власти отнюдь не претила ему. Собственно, ему было наплевать, кто станет у руля. Он всего то и хотел, что находиться рядом и указывать рулевому направление курса. А для этого у Абрахама Аткинса имелось всё необходимое. И потраченные годы не пройдут зря. И он в конце концов получит то, чего так жаждал. Свободу. Разумеется, во благо всего остального мира.

Аткинс был гением и умнейшим человеком, способным на большие свершения. И он был безумцем. Но разве безумец признается в том, что он ненормален?! Абрахам Аткинс, врач-психиатр, директор лечебницы для душевнобольных Мерсифэйт, пятидесяти двух лет отроду, видный и импозантный мужчина в самом рассвете сил, считал себя абсолютно нормальным. Даже более того, он считал себя самым нормальным человеком на свете. Аткинс самозабвенно верил в то, что только ему одному видна вся подноготная этого бренного мира. И лишь он один сможет сделать его лучше.

АНА хочет скинуть парламент, чтобы отдать, по их словам, всю власть народу, дабы он сам избирал своего лидера. Правящую коалицию более чем устраивает нынешнее положение, когда премьер-министр, будучи наделённый практически неограниченными полномочиями, управляет страной. Представители королевской династии, лишь на бумаге являющиеся правителями, довольствуются тем, что имеют. Форгентум хочет возвращения абсолютной монархии. Церковь призывает всех к смирению, но при этом чутко держит нос по ветру. В этом государстве каждый, каждый хотел немного больше, чем другие, и каждый был уверен в своей правоте. И при этом же каждый из обещающих новую жизнь гарантировал, что завтра обязательно будет лучше, чем было вчера. Каждый в полной мере выдавал щедрые посулы и нерушимые клятвы. Всяк из желающих урвать кусок власти якобы переживал исключительно о благе народа.

Абрахам недоумевал, насколько большими глупцами нужно быть, чтобы верить во всю эту провокационную пропагандистскую ересь? Да их всех надо лечить! Да, только масштабная принудительная терапия сможет помочь всем несчастным и заблудшим душам, что готовы повестить на ложь и мыльные иллюзии. Народ нуждается в пастыре, в том, кто сможет думать за него и решать, что будет для него лучшим. Аткинс был готов взвалить на себя столь нелёгкое бремя. Он способен вынести на своих плечах все людские страдания и чаяния. Он может дать людям облегчение и спасение. Он же врач, он тоже давал клятвы. Он обязан, просто обязан помочь всем страждущим, под которыми подразумевал всех жителей страны.

Именно поэтому Аткинс сотрудничал с Форгентумом. Выполнял спецзаказы армии и флота, с пониманием относился к Освободительной армии. Сочувствовал бастующим и хаял правительство. Пользовался особым расположением у членов парламента. Он наблюдал и выжидал. Ждал своего часа. Ему было выгодно столкновения противоборствующих сторон, ему был нужен хаос. И он был тем, кто был готов посеять его зёрна на этой бренной земле. Он поддерживал всех, сам оставаясь в тени и протягивая дружескую руку каждому, кто его просил. Он был серым кардиналом, нашептывающим на ухо, хитрым пауком, плетущим витиеватые узоры заговора. Он пользовался всеми доступными средствами и способами. Везде и для всех он был своим. И каждый был уверен, что доктор поддержит исключительно его.

Легко можно было и ошибиться. Аткинс понимал, что плавает в бассейне, наполненном акулами. Опасности окружали его сплошь и рядом. Далеко не все те, заявляющие, что готовы на всё, так считали на самом деле. И, находя понимание у одних, он рисковал угодить в немилость у других, к примеру, не вовремя откройся у них глаза. Своими тайными экспериментами он вызывал благоговейный трепет у членов Ордена, давал дельные советы АНА. Он выполнял сложнейшие эксперименты по заказу армии, а те мирились с этим, утешая себя тем, что действуют во благо страны. Но стоит ему дать всего одну осечку, как глаза уже откроются сразу у всех. И тогда ему несдобровать. Пока он не готов, никто не защитит его от ярости сотен тысяч.

Абрахам давно понял, что в этом мире доверять можно только себе и что никто не поможет тебе так, как ты сам. Был, правда, один выход – заставить людей делать то, что хочется тебе. И он знал, как это сделать. Существовало множество способов, недоступных для большинства обывателей. Именно за некоторые из этих способов его ждала верная дорога на каторгу. Тайные знания Виго Шанийского угрожали самой сути человеческой природы. Они нарушали существующие законы. И разрушали их. Нужен был лишь тот, кто может удержать все эти нестабильные реакции в крепкой и твёрдой руке. Аткинс считал себя именно таким человеком.

Он часто думал, как смог бы измениться мир, будь великий Виго смелее. Сто лет немалый срок. За это время стало бы совершенно очевидно, к чему бы привели, в конце концов, его открытия, наберись он храбрости применить их ещё тогда. Аткинс понимал, что рискует. Но его цель оправдывала любые риски. Разве можно поступиться выпавшей возможностью? Виго не хватало решительности в заключительных действиях. Он обладал невероятной целеустремлённостью, он проникал в такие дебри, из которых далеко не каждому дано вернуться. Но нырнув столь глубоко, он испугался. Он поспешил вычеркнуть эти главы из своей жизни, а записи всех исследований (своё самое главное и важное наследие) постарался спрятать так надёжно, что их смогли обнаружить лишь много лет спустя, хотя поиски загадочных дневников великого врача никогда не прекращались.

Абрахам давно превзошёл своего учителя, умершего за полсотни лет до его рождения. И у него хватило храбрости пойти дальше. И, самое главное, хватит смелости не останавливаться. Аткинс никогда не сомневался, имеет ли он право. Ему подобная мысль даже в голову не приходила. Кто, если не он?! У кого ещё в этом мире хватит знаний, чтобы показать людям все возможности грядущих изменений? Он не собирался ставить себя выше монархов. Ему было всё равно, кто победит. Он в любом случае будет стоять над победителем. Он скрытый кукольный мастер, а все эти глупцы, грызущиеся за власть, будут его послушными марионетками. Обретя свободу действий, он сделает этот мир лучше. Человеческий разум способен на большие дела.

Аткинс не хотел власти. Он хотел свободы. Свободы во всём. Никого не бояться, не опасаться, не оглядываться через плечо, не ловить косые взгляды и не сомневаться. Ни капли сомнений, ни тени страха. Он хотел улучшений мира. А став на положенную ему эволюцией ступень, он обретёт вседозволенность, что даст ему неограниченные ресурсы, позволяющие воплотить в жизнь все его замыслы. Не таясь, и не думая, что скажут об этом сильные мира сего. Это будет революция. Революция разума и силы человеческой мысли. Создание чего-то нового. Говорят, что бог создал этот мир. Что ж, может, и так. Но Аткинс был готов его улучшить.

Кабинет директора Мерсифэйт был обителью преуспевающего человека, но не кичащегося своим богатством. Убранство гармонично сочетало подчёркнуто холодный медицинский аскетизм и элементы современного интерьера. Никаких ковров, никаких паласов. Сплошь стекло, дерево и сталь. Ослепительно белые стены, высокий поток, электрические светильники, множество развешанных по стенам стальных полочек и застеклённых шкафчиков, уставленные книгами стеллажи. Свободное пространство стен украшали рамочки с портретами знаменитых врачей, соседствующие с усыпанными печатями и заковыристыми подписями грамотами и служебными инструкциями. В центре кабинета располагался огромный письменный стол, вырезанный из куска цельного дуба, за которым и восседал в удобном кожаном кресле доктор Аткинс. Напротив него стояло два металлических стула с мягкими сидениями. За спиной Аткинса почти на всю стену раскинулось большущее окно, забранное декоративной стальной решёткой и завешенное прямыми однотонными шторами, из-за которых выглядывали чугунные трубы парового отопления.

В углу кабинета стояли старинные напольные часы, изображающие одну из башенок Мерсифэйт в миниатюре с круглым циферблатом вместо окошка. Часы показывали полшестого вечера. Но Аткинс не торопился включать основное освещение, ему хватало настольной лампы. Ему нравилась вдумчивая сумрачная атмосфера, захватывающая кабинет в вечерние часы. За исключением посменных работников весь персонал уже разошёлся по домам, прозвучал отбой для находящихся на излечении пациентов. Можно спокойно заняться собственными делами, не тревожась, что тебя продолжат отвлекать по разным пустякам.

Аткинс откинулся на спинку кресла и вытянул под столом ноги. Взгляд его ненароком упал на один из шкафчиков, где за матовым стеклом выстроилась целая батарея заманчивых на вид бутылок. Бывало, Абрахам любил пропустить после напряжённого рабочего дня стаканчик другой добротного бренди. Но сегодня ему ещё предстояли некоторые неотложные дела. Он не мог позволить себе ограниченный строго определёнными часами обычный рабочий график. Зачастую он засиживался в кабинете до наступления ночи. А если приходилось совершать поздние обходы своих сокрытых в каменных стенах лечебницы владений, то время начинало лететь с умопомрачительной скоростью. Впрочем, личное время не имело для Аткинса никакого значения. Зачастую он и ночевал в лечебнице, считая её своим вторым домом. Иногда он просто не мог поступать иначе. Абрахам Аткинс был очень загруженным человеком и, не задумываясь, посвящал каждую свободную минуты работе. И не только ей. Работа врача-психиатра занимала едва ли треть в его жизни. У него всегда хватало и иных проблем, которые требовалось решать. Многие рассчитывали, надеялись на него. Он же был тем, кто дарил надежду!

Штат больницы насчитывал почти полсотни человек, включая неприступных медсестёр, здоровенных санитаров, работающих с пациентами специалистов, круглосуточно дежуривших вооружённых охранников и технического персонала. Это, опять-таки, была видимая для общественности сторона медали. Мало кому было известно, что помимо числящихся в бухгалтерии и налоговых листах фамилий, под крышей лечебницы находилось ещё несколько десятков лиц, которые не имели к пациентам никакого отношения. Личные телохранители Аткинса, и просто люди, привыкшие решать любые проблемы. Абрахам тщательно поработал над каждым из них, чтобы быть стопроцентно уверенным, что в нужный час эти люди не подведут. Никто не мог, за исключением директора, точно сказать, какова их численность, и лиц их никто не видел…

Находящихся же на излечении больных в гостеприимных стенах Мерсифэйт, согласно официальным документам насчитывалось двести четырнадцать человек. У каждого из пациентов был свой срок отбывания в палатах, совсем как в тюрьме. Впрочем, условия в лечебнице были немногим лучше. Аткинс не раз подчёркивал, что в столь щепетильном деле, как лечение душевных расстройств, нельзя миндальничать. Необходимо всегда следовать строгим правилам и без устали работать с пациентами, стараясь добиться результата, а не создавать им курортные условия.

Существовали, естественно, и исключения. Личности, которые находились здесь и при этом не числились ни на одной бумажке. Бывало, что у некоторых просто возникала срочная необходимость побыть в лечебнице в силу определённых специфических обстоятельств. Аткинс никому не отказывал, особенно учитывая компетенцию этих особых пациентов и толщину их кошелька. Разумеется, для содержания столь важных «больных» была разработана особая программа. Да и обитали они в специально отведённом для них крыле здания, где располагались палаты повышенной комфортабельности… Многие из находящихся на временном лечении господ вызвали бы кучу вопросов у некоторых структур, но опять-таки Аткинс никому не отказывал и умел хранить тайны. Право пациента на сохранение инкогнито неприкасаемо, как тайна исповеди.

Но находилась в лечебнице ещё одна категория людей, о которых знали лишь избранные. Сам директор и небольшая горстка его наиболее приближённых ассистентов. Об этом невидимом, самом упрятанном и скрытном дне Мерсифэйт больше не было ведомо никому. И об этих людях никто не знал, кроме тех, кому было дозволено Аткинсом. Те же, кто случайно, либо по воле случая что-то видел или услышал, давно перестали вообще что-либо видеть и слышать. В подобных вещах Аткинс всегда действовал быстро, жёстко и эффективно, предпочитая решать проблемы сразу, в зародыше, а не по мере их появления и дальнейшего нарастания.

О каждом из своих тайных пациентов, а их было, к слову сказать, не так уж и много, Аткинс мог написать целую научную диссертацию и с упоением, часами рассказывать о невероятных особенностях их заболеваний. Они не относились к его детищам, навроде личной охраны. Нет, в данном случае Аткинс был совершенно не при чём. Таковыми их создала сама природа. Одни из них обладали уникальными способностями. Другие же просто представляли для любознательного врача-исследователя чисто научный интерес. О других же он и сам до сих пор не мог составить полного представления, невзирая на весь свой колоссальный опыт и недюжинный ум. Эти особенные пациенты составляли тайный бестиарий доктора Аткинса. Изувеченные жестокостью мира бедолаги, при виде некоторых из них слабонервные люди штабелями хлопались бы в обмороки. Отверженные. Аткинс же по-своему любил их и дорожил ими. В своё время, уже добившись признания коллег и уважения власть имущих, став директором лечебницы, Аткинс исколесил полмира, посетив самые дальние и экзотические страны. Путешествия и исследования были его страстью. Гоняясь по всему миру за обрывками дневников Виго Шанийского, доктор Аткинс, бывало, сталкивался с диковинными и необъяснимыми с точки зрения современной науки явлениями. Он встречал людей, которых и язык не повернулся бы назвать таковыми. И он начал их коллекционировать. Собирать. И за годы Аткинс собрал уникальную коллекцию людей и человекообразных существ, похожих на цирковых балаганных уродцев. Они и составили его уникальный бестиарий.

Но были среди этих несчастных и воистину уникумы. К одному из них, точнее одной, у доктора Аткинса было особое отношение.

Взгляд доктора, цепкий, пронзительный, всевидящий, остановился на сложенных в аккуратную стопочку исписанных рукой Виго листах. Ещё одни страницы дневников великого исследователя глубин человеческого подсознания. Абрахам был единственным человеком в мире, который мог бы похвастаться тем, что у него есть почти все страницы этих уникальных дневников, содержащие воплощённые на бумаге мысли давно умершего гения. Насколько было известно Аткинсу, всего Виго оставил после себя четыре дневника, разделённые им же на отдельные страницы и раскиданные по всему свету. Аткинс не раз задавался вопросам – если Виго так боялся своих же открытий, то почему просто не уничтожил эти записи? Зачем было всё настолько усложнять, превращать своё наследие в объект для охоты ограниченного круга лиц, в игру-головоломку. Аткинс думал, что знает ответ на этот вопрос. Виго хотел сохранить своё наследие, даже через века, чтобы его знания не пропали, а были с толком использованы в будущем. Самым достойным, самым умным, самым настойчивым. Тем, кто сможет собрать все дневники вместе.

Абрахам Аткинс был этим человекам. Целеустремлённым, честолюбивым и знающим, чего он хочет от жизни. Однако для полноты Абрахаму не хватало почти трети четвёртого по счёту дневника. Ещё не все страницы были им найдены и тщательнейшим образом изучены. Но он ни грамма не сомневался в том, что рано или поздно все потерянные заветные листочки будут лежать в этом кабинете, перед ним, сложенные в аккуратную стопочку на письменном столе. Это всего лишь вопрос времени.

Абрахам удовлетворённо хмыкнул, открыл ящик стола и достал завязанную на шнурок папку в кожаном переплёте. Листочки были бережно упрятаны в папку и убраны в ящик. В тишине кабинета тихо звякнул в замке ящика маленький ключик, что Аткинс всегда носил при себе. В кабинете директора лечебницы был встроенный в стену сейф, замаскированный под один из навесных шкафчиков, внутри которого находилось немало интересных и ценных вещей. Но свои личные и наиболее важные документы доктор Аткинс хранил в ящиках огромного письменного стола. Стол был ничем не хуже любого сейфа. Массивный, тяжеленный, сочетающий в себе элементы стали, железного дуба и стекла, огнеупорный, он выглядел очень технологично и сверхсовременно. Каждый ящик стола запирался своим ключом и был не по зубам большинству взломщиков. Собственно, Аткинс мог держать бумаги в любом месте своего кабинета, где угодно, даже у всех на виду. Внутри клиники он чувствовал себя в полной безопасности, будучи точно уверенным, что никто из работающих и находящихся здесь людей не покусится на его вещи. А от посторонних существовала иного рода защита. Мерсифэйт была своего рода неприступной крепостью, сам надёжным и защищённым местом в мире. Ни одной банковской ячейке Аткинс не доверял больше, чем обычному ящику своего письменного стола.

Абрахам поднялся, скрипнув кожей кресла, и одёрнул длиннополый пиджак. Что ж, настало время спуститься на нижние ярусы больницы. Время у него ещё есть, ехать домой, в расположенный на престижнейшей Ройал-стрит шикарный особняк совершенно не хотелось. Дома он просто бывал, а здесь, в лечебнице, которой он посвятил годы и силы, он творил. Здесь он чувствовал себя свободным и всемогущим. Его настоящий дом был здесь.

На нижние ярусы вело два хода. Одним пользовались сотрудники техперсонала и он был нанесён на все планы экстренной эвакуации. Другой был тайным и начинался прямо в кабинете директора. Этот ход вёл на нижние ярусы в обход всем известным коридорам и дверям, и нырял ещё глубже, проникая в скальное основание фундамента, на котором высилось огромное здание больницы. Туда вход был заказан для всех, кроме Абрахама и трёх-четырёх человек, в которых ни капли не приходилось сомневаться.

Сейчас Аткинс решил воспользоваться тайным ходом. Этим вечером он хотел опуститься на самые нижние уровни. Он давно не навещал её. Вряд ли она соскучилась по его обществу. Но Аткинсу было, в общем-то, наплевать на её мнение. Ему нравилось разговаривать с ней. Она была интереснейшим собеседником, когда находилась при памяти. Она была единственным человеком, к словам которой он прислушивался. Единственным человеком в мире. Аткинс до сих пор не знал, можно ли верить всему, что она говори. Он одновременно восхищался ею и ненавидел, жалел и боялся. Она вызвала в нём бурю обычно уверенно подавляемых эмоций. Она была уникальной. Жемчужиной его коллекции. Украшением его бестиария. Недосягаемая, непознаваемая, невозможная, она, тем не менее, существовала и одним своим существованием подтверждала старую истину, что в этом мире порой случаются настоящие чудеса.

Она была настоящим чудом. Внушающим страх, вызывающим сочувствие. Она была его собственностью. Он дорожил ею. Использовал её. Но при всём этом, наверно, по-своему и любил.

Она не знала, как её зовут. Абрахам Аткинс дал ей имя древней богини, обладающей даром предвидения. Фрея.

Глава 2

Элен проверила, заперла ли она дверь. В последнее время ей казалось, что двери в особняке Гиллроев обладают особыми свойствами. Словно живут собственной жизнью. Открываются и закрываются по своей прихоти, невзирая на запертые замки. Во всяком случае, уже не раз и не два она могла поклясться, что дверь в её спальню оказывалась незапертой, хотя она сама лично, всегда замыкала её на ключ перед сном и когда переодевалась.

Не зная, что и предположить, девушка стала тщательней следить за окружающими её вещами и постоянно напоминать себе, что в этом доме даже у стен есть уши и, судя по всему, глаза. Уж больно много всяких странностей проявляется в родовом гнезде Гиллроев в последнее время. И Элен совсем не радовалась тому, что в её спальню может кто-нибудь проникнуть, невзирая на дверной замок.

Запасные ключи от всех дверей, разумеется, имелись у дворецкого. И, конечно же, он наведывался в её комнату, когда у Элен выпадал законный выходной. В остальное же время она была полновластной владычицей отведённой ей спальни. Нет, тут определённо было что-то другое. Девушке казалось, что по странному стечению обстоятельств двери сами собой открываются именно тогда, когда она находилась в доме. Когда она принимала ванну, или же крепко спала, разметавшись на мягкой постели. А утром, подходя к двери, она обнаруживала, что она не заперта.

С недавних пор Элен стала оставлять ключ в замочной скважине. А ещё ей иногда мерещилось, что за ней следят. Она часто ловила на себе чей-то невидимый взгляд. Пугливо оборачивалась, слушая, как гулко колотится испуганно сжавшееся сердце, и встречала вокруг себя лишь пустоту. Но ощущение от слежки со временем возникало вновь. В коридорах, на лестничных площадках, в детской комнате, гостиной, столовой, холле. Ощущение слежки исчезало, когда она находилась в своей комнате. Но тогда оживали двери… Элен хотелось верить, что с вставленным в замочную скважину ключом ситуация несколько изменится.

Девушка понимала, что, скорее всего, все её страхи абсолютно беспочвенны и не имеют в своей основе ничего, кроме её разыгравшегося воображения и пошаливающих нервов. Да, наверняка всё дело именно в этом, в её личностных переживаниях и череде нелепых случайностей. Но некоторые моменты она всё же не могла объяснить, пользуясь доводами холодного рассудка. А то, что невозможно объяснить и понять, пугает вдвойне.

Элен зачастую не понимала поведения хозяев, не могла понять действий Шатнера, ловила себя на том, что её начинает пугать сам дом. Будто особняк и впрямь был огромным живым существом, выжидающе наблюдающим за ней. И уж точно она не забывала о грязных лапах доктора Аткинса, его крайне подозрительных подарках Стефану и упорном молчании четы Гиллрой о ночном визите Джека Спунера. Всё это по отдельности, вероятно, не выглядело настолько странно и загадочно, чтобы вызвать вопросы, но всё вместе заставляло крепко задуматься…

И ещё Элен поняла, что с нетерпением ждёт воскресенья. Она была бы рада и просто лишний раз прогуляться по городу, выполняя какое-нибудь поручение. Но ей было строго наказано поменьше выходить наружу и побольше уделять времени детям. На просьбу сопровождать их в школу Катрин ответила вежливым отказом, с неизменной холодной улыбкой на мраморных губах. С её слов, она слишком дорожит своей нянькой и не хочет нагружать её излишними заботами. Дворецкий, наверняка следуя указаниям той же Катрин, больше не просил её ходить за покупками. На улице же холодало с каждым днём, то и дело с неба в мареве промозглого дождя срывались первые снежинки, почти не переставая дул пронизывающий ветер. И посему детям так же возбранялось находиться на улице дольше, чем необходимо, чтобы добежать от паромобиля до входных дверей и обратно. А вместе с детьми уличных прогулок лишалась и Элен. Огромный особняк постепенно превращался в узилище.

И ей ничего не оставалось, как жить дальше, приспосабливаться к новой, полной странностей и загадок жизни. И только оставаясь наедине с собой в спальне и заперев двери, она могла вздохнуть с облегчением. Ощущение слежки тут же исчезало, а все треволнения оказывались отрезанными. И конечно непоседливые двойнята были тем якорем, что держал её здесь и той причиной, что придавала ей сил стоять и дальше с высоко поднятой головой, не сгибаясь и не подавая виду, что её что-то беспокоит.

Она только-только уложила детвору в кроватки, рассказав на скорую руку сочинённую сказку. С недавних пор двойнята стали настойчиво требовать от своей няньки ежедневную историю на ночь. И, похоже, не собирались ни под каким предлогом отступать от зародившей традиции. Элен никак не могла устоять перед большущими детскими глазами, с надеждой и обожанием глядевшими на неё. Что ж, сказки, значит, сказки. Она ничуть не возражала. Тем более что, какой-никакой опыт у неё имелся. Тони тоже любил всяческие интересные и захватывающие истории. А их Элен знала множество. Да и придумать новую не составляло для неё труда…

Но этим вечером в голову настойчиво лезли тревожные мысли, и сказка получилась на редкость короткой и сумбурной. Однако двойнята остались довольны и послушно запрыгнули в кровати. Расцеловав детей в умытые мордашки, Элен пожелала им спокойной ночи и отправилась в свою комнату. Том и Сью хором сказали, что любят её, и, повизгивая, начали зарываться под одеяла.

Убедившись, что дверь и в самом дел заперта, девушка проверила, хорошо ли сидит ключ в замочной скважине и только потом позволила себе расслаблено упасть на кровать. Повернувшись на бок, Элен подложила под голову ладошку и замерла. Её взор устремился на платяной шкаф, где в самом низу, под свисающей с вешалок одеждой находилась обувная коробка, в которой она спрятала отобранные у Тома пузырьки с хитрыми глазными каплями, превращающими глаза в непроглядные мутные озёра. Эти капли не давали ей покоя. Она постоянно в мыслях возвращалась к ним. К Стефану. И к доктору Аткинсу.

Стефан опять куда-то запропастился. Она не видела его весь остаток дня. Наверняка прячется где-нибудь, или же закрылся в своей комнате, до глубины души потрясённый недавним визитом Элен. Порой девушка начинала задумываться, что она испытывает к этому странному юноше? Какие-то чувства она определённо питала. Но что это было? Жалость? Сострадание, сочувствие, дружеское участие? Или нечто большее? Но что может быть больше, если не любовь?

Перевернувшись на спину, Элен прикрыла глаза. В спальне были задёрнуты шторы и вечерние сумерки начали ютиться в углах комнаты, постепенно затягивая всё пространство тёмным рассеянным пологом. Элен понимала, что Стефан ей нравится. Как бы это ни чудно звучало. Но чтобы чувствовать к нему нечто большее? Любовь? Она не знала, что это – любовь женщины к мужчине. Из чего она зарождается? Вдруг, из этих самых, вроде бы вполне обыденных чувств?

Но Стефан… Он же не такой, как все. Он ведь… Элен распахнула глаз, глядя в высокий, начинающий сереть потолок. Ведь Стефан же ненормальный! Разве можно испытывать чувства, сродни любви, к тому, у кого не в порядке с головой? А если так, то в порядке ли она сама?! Элен никогда не считала себя красавицей или очень интересной для молодых людей особой. А все комплименты в свой адрес считала в лучшем случае игривыми шутками. Понятно, что многие были бы не прочь залезть ей под юбку, но при чём, в таком случае, здесь любовь?!

Девушку окутывала тишина. Тишина и сгущавшиеся сумерки. А вместе с проникающей в комнату тьмой, этим предвестником неумолимо надвигающейся ночи, девушку всё больше пронизывала непонятная смутная тревога. Как наверняка сказал бы Джек Спунер, она задницей чувствовала жаренное. Так, стоп, о заднице лучше не думать вовсе. Элен горько усмехнулась, прямо-таки ощутив на своей пятой точке мерзкую отвратительную клешню директора Мерсифэйт, по-хозяйски сжимающего её ягодицу. В отношении этого человек Элен была абсолютно уверена, что чувствует к нему исключительно ненависть. Ту уж двух мнений быть не могло. А если это подонок ещё и каким-то гнусным образом травит Стефана… Элен с силой стиснула в кулачках накинутое на постель покрывало.

Но что она может? Она обычная девчонка из самой простой трудовой семьи, вынужденная работать на состоятельных людей, чтобы иметь возможность купить себе чулки с трусами, не залезая при этом в довольно тощий родительский кошелёк. Она такая, как все. Подобная сотням и тысячам населяющих столицу самых простых людей. Винтик в механизме современного индустриально высокоразвитого города. Что она может? Элен закусила нижнюю губу, упрямо выдвигая подбородок. Случается, что и винтик, брошенный во вращающиеся шестерни, способен остановить и сломать любую, даже самую надёжную и безотказную машину. Правда, от винтика после такого обычно ничего не остаётся…

Готова ли она, если понадобится, стать этим самым винтиком? Элен и на этот вопрос не могла дать однозначного ответа.

Ладно, время позднее, пора бы уже и готовиться ко сну. А то не ровен час, её сморит на неразобранной кровати в тщательно отутюженном форменном платье. Нетушки. Необходимо следить за внешностью и соответствовать занимаемой должности. Она не может попустительствовать себе в том, что требует от Тома и Сью. Нянька не должна выглядеть замарашкой. Элен поднялась с постели и в два отработанных приёма выскользнула из платья, оставшись в чулках и нижней рубашке. Платье было аккуратно расправлено и повешено в шкаф. Переобувшись в тапочки, Элен поставила туфли в изножье кровати и направилась в ванную комнату, напоследок бросив ещё один пристальный взгляд на входную дверь. Ключ по-прежнему сиротливо торчал из замочной скважины.

Нашарив на стене справа от себя выключатель, Элен щёлкнула тумблером, зажигая подвешенный к потолку электрический светильник и прикрыла за собой дверь, оставив небольшую щель между дверным полотном и косяком. Так, на всякий случай.

Присев на краешек чугунной ванны, и открыв краны с горячей и холодной водой, девушка скинула тапки, стянула чулки и пошевелила пальцами ног. Ступнями она по праву гордилась. Они были маленькими, узкими, а пальчики аккуратными и даже на вид весьма симпатичными, с ровно подстриженными розовыми ногтями. Если бы и всё её тело соответствовало тому, что было ниже лодыжек… Девушка распустила завязанные в хвост волосы, дав им свободно рассыпаться по плечам, и сбросила рубашку, оставшись в одном нижнем белье.