В краю несметного блаженства

– Тебе и начисляют больше, – приуныл сержант. – А у меня семья, которую кормить надо.

– Хочешь, – взбодрилась фуражка, – хочешь поменяемся званиями? Придём мы с тобой в штаб Надзора, и я скажу: забирайте звезду, срывайте её с моих погон, забирайте её и отдайте моему другу, ибо ему она нужнее!

– Если бы, хе-хе.

– Почему «если бы»? Думаю, такой вариант вполне возможен.

– Твоя утопичность меня и вдохновляет, и одновременно поражает. Если бы существовала возможность меняться друг с другом званиями, тогда в Надзоре бы давным-давно царил сущий разлад и наш глава менялся бы каждый день.

– Эх, скорее всего, ты прав, но знай, если тебя это утешит: я бы без лишних слов отдал тебе своё звание, будь у меня такая возможность.

– Спасибо… утешил.

– Не благодари. В альтруистическом обществе принято так поступать.

– Мы живём в альтруистическом обществе? Не знал. Честно говоря, как мне кажется, сегодняшнее солнышко – единственный яркий предмет, который нас окружает. Всё остальное, включая людей, серое и тусклое. Видел бы ты, с каким лицом мне выдают деньги в отделе заработной платы в конце месяца. До сих пор не вижу смысла в этих бумажках. Даже раньше альтруизма было больше, когда ты мог спокойно прийти в столовую и бесплатно поесть, когда мог бесплатно сходить в кино, в библиотеку, в парк, когда ты мог заглянуть в лавку с одеждой и бесплатно взять то, что тебе нужно. Сейчас – плати или умри.

– В альтруистическом обществе мы не живём и, что важно, не жили никогда, это стоит учитывать. Человеческая сущность хоть и изменчива, но на всём протяжении истории она находилась где-то внизу, на пороге безнравственности. Однако значит ли это, что мы не должны стремиться к альтруизму? к добру? к утопии? Отнюдь нет. Должны и ещё как. Нам суждено продвинуться по крайней мере на один миллиметр выше нашей текущей нравственной позиции, чтобы самим себе доказать, что мы жили не зря, что мы чтим наших предков, но что мы в то же время воздвигаем на фундаменте, оставленном ими, свой общий дом, что мы не стоим на месте!

Мы живём в переходное время, в переломный момент нашей нравственности, и людям предначертано поменять самих себя в угоду новым реалиям и испытаниям, привыкнуть к новым условиям. Ясное дело, за короткий промежуток люди не успеют поменяться. Они только приспосабливаются. Оставь их в покое на пару лет: пускай сперва они будут ходить серыми и тусклыми, но вскоре ты заметишь, что они наконец приспособились и теперь счастливы. Не требуй от них большего, чем они способны тебе предоставить в эмоциональном плане, не переусердствуй.

Старый «альтруизм», построенный на принципах бесплатности, оказался неприспособленным к современным условиям. Стоило пошатнуть его ужасной кинопремьерой, как в людях пробудилась дикая, животная жадность. Я уже однажды размышлял на тему того, что люди не готовы быть свободными. В них пробудились инстинкты, но я их не осуждаю. Инстинкты – основа человеческого бытия на определённых его этапах, в частности – в период борьбы за выживание. Народ ринулся грабить, убивать, штурмовать и сгребать всё с полок. Многие заведения опустели. Несмотря на нынешнюю стабилизацию обстановки, в людях продолжает гореть тогда не использованная до конца энергия, посему весьма опасно возвращаться к бесплатности, иначе полки заведений вновь окажутся пустыми. Инстинкты требуют времени на затухание. Когда мы вернёмся к бесплатности и вернёмся ли мы к ней в принципе? – решит власть. У неё все инструменты, она продуманнее и рациональнее нас.

– Надеюсь, что вернёмся…

– А мне без разницы. Наличие денежных бумажек не мешает оставаться человеком, помогать другим, творить добро и защищать порядок. Более того, наличие или отсутствие денег статистически не изменит людских повадок. Изменение повадок – дело рук самих людей. Рекомендую и тебе мыслить так же.

– Я постараюсь. Боюсь, жена мой образ мыслей не приемлет: детей одними словами о добре и взаимопомощи не накормишь.

– Вразуми её, что всё не так плохо и что ваши дети не останутся голодными. Я верю, вы сумеете договориться.

– Да, она у меня умная, понимающая. А у тебя есть кто-то?

– Работа. – Лейтенант улыбнулся во весь рот, но широкая улыбка его заставила сержанта содрогнуться от внезапного приступа непонятного ужаса.

Вдруг к надзорщикам подбежали бойцы из группы уничтожения и сообщили:

– Внимание, в Здании Правительства чрезвычайное происшествие. Ничего особенного, но нам приказано полностью освободить Центральную Площадь и все подходы к ней. Отправляйтесь охранять главные ворота. Сопровождайте к выходу всех посетителей. Выполнять приказ сейчас же. Бегом!

Сержант с младшим лейтенантом побежали к главным воротам, мимолётно обращая внимание на то, что вслед за ними скорым шагом покидают Центральную Площадь все доселе гулявшие здесь люди.

– Как ты думаешь, это что-то серьёзное? – спрашивал на бегу сержант.

– Сказали же – ничего особенного. Может, простая проверка безопасности.

– Я на это рассчитываю.

Они рассчитывали на простую проверку, а уже через три дня стояли на всё той же Центральной Площади в одном ряду с другими надзорщиками и поддерживали порядок на похоронах величайшего главы партии «Нарост», гениального управленца, народного лидера, стойкого и могучего мистера Крауди, к сожалению, безымянного, но самостоятельно отчеканившего себе имя своей благой и непрерывной государственной деятельностью. Военные музыканты и певцы из разных оркестров поочерёдно исполняли гимн в его честь. Центр столицы, помимо музыки, был также наполнен слёзными всхлипами жителей, оплакивавших скоропостижно скончавшегося лидера. По официальной версии, он умер от остановки сердца, сидя за работой, не выдержав нагрузки. На его месте, в элитном позолоченном гробу, выставленном напоказ на специальном деревянном возвышении напротив Здания Правительства, лежал старик, тоже мёртвый, в традиционной одежде лидера и в буквальном смысле вылитая его копия: седые волосы, густая борода и старческие морщины на лбу. Цвет глаз отличался от привычного серого цвета мистера Крауди, но они у него были закрыты. Бледные сомкнутые губы не выражали никаких эмоций. Именно к нему, к этому неизвестному старику с улицы, точнее к гробу с ним, и были обращены все заплаканные взоры, именно к нему лились в этот траурный день все неисчислимые народные страдания, пока истинный (продырявленный) владелец гроба гнил, будучи закопанным в сырую землю далеко за городом. Страдал и младший лейтенант, и в некоторой степени сержант, страдали все надзорщики, стоявшие за высоким металлическим забором и охранявшие гроб, страдали и высокопоставленные чиновники, прибывшие принять участие в проводах. В высших эшелонах власти, курированных Вторым Правительством, временно было решено доверить управление страной Правительственному Совету, пока не найдётся нового достойного лидера. Означало ли это, что вслед за данным решением должны были произойти существенные перемены в государственных делах? – вопрос, уже выходящий за рамки нашего и без того продолжительного повествования, а ответ на него желательно найти вышеописанным гражданам и поскорее: либо – улучив выгодный для себя момент, одним махом устранить в стране фашизм и всех его приспешников; либо – барахтаться и вариться в этом фашизме ещё двадцать пять лет, растить в нём своих детей и бедствовать, пока однажды добрые дяди из Второго Правительства, согласно теории циклов, по мановению «волшебной палочки» не сменят режим правления на более «мягкий» и не окунут в очередную двадцатипятилетнюю пучину обмана одурманенных жителей, так и не понявших, в каком человеконенавистническом эксперименте они все, добровольно или насильно, согласились участвовать.

Конец.