В краю несметного блаженства

Домой его сначала отвозили, затем он стал садиться за руль и отвозить себя самостоятельно. Финальным экзаменом стал одиночный заезд до поселения и обратно, с которым Вех справился на ура. Теперь он был полностью готов реализовать задуманное. Спустя день, в пять часов вечера, после дневного сна Дона, вместе с которым спала и Рокси, Вех подкатил к дому, встретился с любимыми, позволил им перекусить и по окончании полдника пригласил девушку прокатиться на вездеходе со словами:

– Я покажу тебе и Дону кое-что прекрасное.

Они быстренько переоделись и сели в вездеход. Вех ехал медленно, осторожно, чтобы от излишней тряски никого в салоне не укачивало, особенно малыша, и направлялся к старой тропе до озера.

– Я так рада, – восхищалась Рокси, – что ты научился управлять этой махиной. Мы можем наматывать десятки километров, разъезжая по неоглядным пространствам, катать с собой Дона, выбирать лучшие места и показывать ему всё величие окружающей нас природы. Эй, ты хорошо себя чувствуешь? – Она обратила внимание, что Вех, не шевелясь, машинально вращает руль обеими руками и следит за дорогой с понурым видом. Замечание подействовало на него моментально. Он пришёл в себя, надул щёки, повернулся к девушке и поцеловал её, после чего вернулся в исходное положение и заявил отчётливым голосом:

– Прости. Призадумался. Я в порядке, просто… понимаешь, с недавних пор меня не покидает стойкое чувство переживания перед чем-то неизвестным. У тебя не было такого, что ты словно завершила нечто масштабное, нечто грандиозное и длинное по времени, прошла некий незримый, но зато ярко ощутимый жизненный этап, по прошествии которого, однако, ты испытываешь не радость победы, а боязнь перед следующим, быть может, куда более сложным этапом? Это напоминает бесконечную череду пирамид или гор. Ты взбираешься по одной горе, доходишь до её вершины и вслед за вершиной вынужден спускаться вниз, на дно, чтобы взбираться на следующую гору, на следующую пирамиду – снова и снова. И всё, вроде бы, уже у нас с тобой налажено: за нами не следят шпионы, мы не катаемся в вагоне грузового поезда, набитом камнями, нас не жрут волки, мы не проходим немыслимые расстояния по снегу в поисках малейших признаков цивилизации и так далее. Нам виден горизонт, видны дальнейшие цели, но мне по-прежнему боязно. Возможно, именно страх побудил меня отправиться на вездеходе в наше с тобой небольшое путешествие. Я хочу покончить с прошлым, оставить его позади и убедиться в том, что я вхожу в новую, но отнюдь не финальную стадию. Только вхожу, Рокси, ты можешь себе представить? А ведь прошло полтора с лишним года, как мы живём здесь. И всё это время я своим нутром находился не в поселении, не рядом с тобой, а там, на предыдущем уровне, на той высокой горе, с которой пришлось рухнуть – совсем не от хорошей жизни. Сегодня, этим, казалось бы, простым летним вечерком, я созрел для будущей горы окончательно и бесповоротно, и шанс этот – войти в новое состояние, набраться нужных кондиций – упускать не рассчитываю, так как есть опасность задержаться на дне, между двумя этапами, заработать себе раздвоение личности и сойти с ума. Движение спасает от безумства, оно – лучшее лекарство. Я готов двигаться. Завершим начатое вместе, а? Смекаешь, о чём я, Ро? Кажись, никто меня не понимает, даже ты…

– Понимаю, Вешик. И у меня протекали эти жизненные этапы, просто не было столь продолжительного переходного периода, как у тебя. Мой переход был подобен вспышке. Он осуществился в тот короткий миг, когда серый волчище напал на меня из-за спины, и я одномоментно поняла, прежде чем пасть без сознания, что отныне не вернусь к той девчонке по имени Ро. Ко мне в виде знамения пришло осознание ценности своей и чужой жизни, ко мне пришла важность семьи. Проснулась я абсолютно другим человеком, миновав таким образом страдания в ущелье посреди двух гор, о которых ты с таким рвением рассуждаешь.

– Спасибо за понимание. Я бы сказал, что тебе в этом плане было куда легче, чем мне, но не могу: всё-таки у тебя были роды, хлопоты с малышом, возня и суета. Боюсь, подобные дела будут поважнее сопливых переживаний двадцатишестилетнего мужика о боязни грядущих этапов на его пути.

– И то и то важно в равной степени. Делись всем, что тревожит тебя, и я в свою очередь буду делиться моими тревогами с тобой. Итак, куда мы едем?

– Сам не знаю. Куда Милли посоветовал. Ни разу там не был, как и ты. Но красиво, говорят, чертовски там красиво…

Стоял конец июля следующего года. Временная линия закрутилась в петлю и вскоре возвратилась на круги своя, продолжив общий и неумолимый ход событий. Вездеход был брошен у деревьев, задняя дверь его – небрежно оставлена открытой. Когда Вех доставал с сидений погребальную урну, заведомо взятую с собой в поездку, то забыл захлопнуть дверь, а Рокси и подавно не заметила подобной мелочи, поскольку была приятно поражена чудесными видами, открывшимися для неё, стоило ей только покинуть транспорт. Она сняла Дона с коленей и выпустила его на воздух. Мальчику нужна была опора, дабы ровно стоять и совершать неторопливые шажки вперёд. Он потянулся своей ручкой к маминой ладони, притянул её к себе и заголосил мягкими слогами, улыбаясь во весь рот несколькими молочными зубками.

Оторвавшись от созерцания красот этого великолепного места, Рокси переключила внимание на Веха и обомлела, когда увидела у него в руках урну с прахом.

– Для чего это? – поинтересовалась она в мутном смятении.

– Извини, что не предупредил насчёт… – замялся Вех. – Переход в новый этап, я считаю, обязательно должен сопроводиться развеиванием маминого праха. Пора выпустить последние её частички на волю, а воля – она прямо тут. Не пугайся.

Они ушли с тропы и сквозь полосу хаотично разбросанных сосновых деревьев пошагали к озеру. По окончании этой полосы ландшафт действительно серьёзно изменялся и походил на землю, подвергшуюся сотню лет назад массированной бомбардировке, но частично восстановившуюся под изумрудным травянистым покрывалом. Сперва был опасный спуск вниз, к холмам, перетекавшим в маленькие плоские холмики, который парочка с малышом на руках успешно миновала. В низине было значительно холоднее, чем на высоте, и бесформенная тень стелилась по ней вечным тёмным пятном. Из-за очередного холмика, которого достигли путешественники, снизу показался фрагмент неподвижной голубой воды. Спустившись ещё ниже, Вех с Рокси столкнулись с обрывом, и поэтому им пришлось обогнуть четверть озера, чтобы наконец подойти к его наполовину песчаному, наполовину глинистому красно-жёлтому берегу. Прохладный песок был покрыт тенями нависавших над ним с верхних «этажей» деревьев, зато самую середину озёрной глади согревало уже вечернее, но всё же жаркое солнце, не закрываемое ни облаками, ни зелёными ветвистыми кронами.

Вех присел на корточки и двумя пальцами прикоснулся к водной поверхности, едва колышимой у берега лёгким ветерком. Она была тёплой. Тогда Вех погрузил на дно руку по самый локоть и выяснил, что на глубине вода гораздо холоднее. «Вот так ловушка, – удивился он. – Потрогаешь нагретый солнышком слой, обрадуешься тому, что тепло, захочешь искупаться, прыгнешь безоглядно, а озеро схватит тебя, заколет своими холодными шипами, и будешь ты, парализованный, долго выбираться на берег».

Купаться они не собирались, хотя Вех с превеликим удовольствием бы доплыл до уединённого островка посередине озера, ибо оттуда, как он думал, можно было бы с удобного ракурса рассмотреть все дивные окрестности замечательного лесного оазиса. Оставаться на прохладном подобии пляжа им также не особо хотелось, посему Рокси предложила вернуться назад, повыше, на травку, где светит солнце, и с её предложением Вех охотно согласился. И вот они лежали над озером на небольшом травянистом выступе, правда, не на самом его краю, исключительно ради безопасности Дона, ползавшего между ними и пытавшегося ходить без помощи мамы. Впрочем, его неуклюжие медвежьи движения не нарушали семейной идиллии на лоне природы, а делали её ещё крепче и приятнее. Где-то за их спинами, попрятавшись на деревьях, целым оркестром щебетали птички. До заката было далеко, и вся зелень, будучи покрытой лучистой желтизной дневной звезды, тихо раскачивалась от прикосновений свежего летнего воздуха.

– Ты был прав, – заговорила Рокси раздумчиво. – Здесь и вправду прекрасно. А какой широкий простор – ах! Думаю, с противоположного берега открывается не менее потрясающий вид. Целого дня не хватит, чтобы обойти эту приозёрную местность со всех сторон.

– У нас будет достаточно времени на её изучение. Мы приедем сюда ещё много раз, только если тебе, конечно, захочется приехать. Я был бы рад, но в августе вновь начнутся комары, и они не дадут нам спокойно посидеть на травке, как сейчас.

– Комары есть всегда. Меня, зараза, один уже успел укусить под колено. Сильно чешется! Ну ничего, пройдёт. Да, их станет больше…

– Да…

– Скажи, ты никогда не ревновал меня к Доновану? – спустя мгновение спросила Рокси настолько серьёзным тоном, насколько это в принципе было возможно, и от этого тона крайне неловкий холодок пробежал по телу Веха, вынудив его пару раз содрогнуться.

– Нет, что ты? – отвечал он кряхтя. – Я… я и внешность его позабыл, и характер его гадкий позабыл и вообще не вспоминал о нём, по правде говоря, с тех самых пор, как мы нарекли Дона прошлым летом. Чёрт! Ну ты и заставила меня вспомнить! Вылетел он из моей головы! А представь, что он ежемесячно писал и отправлял мне письма, на электронную почту моего давно выключенного компьютера, в надежде, что мы с тобой дождёмся его возвращения из Органа Социальной Реабилитации. Должен был Донован освободиться и вернуться в город ещё в ноябре предыдущего года. А нас нет в городе: мы за пятьсот километров от столицы. Как жизнь его сложилась после выхода, интересно?

– А Дона, моего ребёнка, ты хотя бы раз ревновал к его биологическому отцу? – как бы на своей волне, не слушая Веха, продолжала интересоваться мама. Глаза её, чутка приоткрытые, безмолвно глядели на прозрачно-чистое небо.

– Да как я мог о таком даже подумать! – возмутился Вех. – Нет же! Ну и вопросы у тебя, Ро. Я с момента рождения Дона и по сегодняшний день считаю его своим собственным сыном, отношусь к нему как к родному, по-отцовски его целую и обнимаю.

– Правильно, – произнесла Рокси, лёжа в туманной задумчивости, – ведь это наш с тобой малыш. Только наш. Не Донована. От Донована у него – одна рыжая шевелюра. Всё остальное – наше. И ты законный его отец.

– Хочешь сказать, что не вернулась бы к Доновану, будь у тебя такая возможность?

– Раньше, года полтора назад, я бы ещё помучилась над этим вопросом, посидела бы пару вечерков, повспоминала бы наши с ним отношения и разложила бы их по полочкам. И то, с вероятностью в семьдесят пять процентов, выбрала бы тебя. Величина твоих поступков несравнима с величиной его делишек. Ты спас меня. Дважды. И спас жизнь Дону, благодаря чему он не стал жертвой плодовой очистки, о которой я тогда всерьёз задумывалась.

– Может, своим отъездом мы так и не дали Доновану показать себя? И чем же мы лучше него? Не хочу никого выгораживать, но меня совесть грызёт. В том единственном письме из Органа Реабилитации, мной прочитанном, он обещал исправиться, наладить с тобой связь, создать семью, заботиться о малыше… А мы просто-напросто вычеркнули его из существования, из собственного бытия. Мы должны были покинуть столицу, и я это понимаю, но в то же время… Как-то плохо получилось…

– Мы здесь не виноваты. Нас сюда не приплетай. Он сам выкопал себе яму. Не ты вынуждал его вести распутный образ жизни, не ты подсадил его на наркотики, не по твоей вине он на год сел за решётку. Ты был против всей этой мерзости, пусть иногда и поддавался на её уловки. Ты был другим, Вех.

– Таким же я был. Соскочил вовремя…

– А хотел бы ты второго, мальчика или девочку, от меня? Когда-нибудь?

– Когда-нибудь… в этом вся загвоздка и кроется. Когда? – неизвестно. Как минимум, я был бы не против. Слишком рано строить планы подобного характера. Меня больше волнует, как бы нам обзавестись личным жилищем и хозяйством, а в более обширной перспективе – где мы в целом проведём все последующие годы. Мир же не зациклился на одном поселении. Поселение изначально предназначалось как временное пристанище. Само собой, о возврате на Родину, в столицу, мечтать пока не приходится, но мы можем попробовать себя на севере! Не волнуйся, Ро, я не задумал никуда переезжать: это мои бестолковые размышления, не более. Мы привыкли к поселению, к местным обитателям, к сельской жизни, и нам будет очень трудно и больно всё это оставить. Я всего лишь хочу, чтобы ты подумала: что дальше? Однако не утруждай себя стремительными рассуждениями. Повторюсь, мы не собираемся бросать нашу нынешнюю жизнь и уноситься отсюда на всех парусах. Покопайся в себе и найди тот самый удачный вариант развития будущего, который тебя устроит, мы вместе его обсудим и найдём удовлетворительное решение.

– Потом, Вешик, потом! – прошипела Рокси, повернувшись на бок и положив голову на твёрдую грудь Веха. – Оставь все мысли за пределами данной роскошной территории, очисти свой богатый разум от дум! Ты, я, Дон да вечерняя природная тишина – и больше никаких вещей не существует. Забудь. Давай насладимся покоем.

И тут до Веха дошло, что он реально заболтался, променяв спокойствие, которое он в первую очередь ожидал получить от этого места, на раздражающий словесный мусор. Силы резко покинули его, он ощутил ледяную слабость, превратившую конечности в неподъёмные кристаллы и парализовавшую всё тело, а из мозга начали высасываться, подобно невероятно длинной фотоплёнке, все накопленные соображения. Земля под ним разошлась на две истресканные половины, и он потихоньку, вместе с обрушавшимися по краям серо-бурыми клочками, провалился в чёрную дыру неизмеримой глубины. Рокси с Доном остались наверху. Вех ничуть о них не беспокоился. Он падал с одной-единственной думой, оставшейся с ним, видимо, по нелепой случайности, потому как и эта дума должна была непременно стереться из памяти вместе со всеми прочими воспоминаниями. «Как Донован поживает?» – вот он, простой вопрос, зато тот самый важный вопрос, за который держалось, если судить по болезненным ощущениям, всё мироздание, покоившееся в спящем уме летевшего вниз Веха.

II.

Донован не пробыл в заключении и половины своего срока. Людоедские порядки фашизма, как и следовало полагать, довольно скоро, в течение трёх месяцев, закрепились на прилегавших территориях за столицей. В том числе они распространились и на Северо-восточный Орган Социальной Реабилитации №4, где Донован как раз отбывал своё годовое наказание.

Всё началось после Нового года, в десятых числах января (это происходило приблизительно параллельно прилёту Ролгада в поселение к Веху), с банального оглашения запрета на курение. Заключённые, находясь на перекличке, как только это услышали, по-глупому переглянулись, скорчили показушные недовольные гримасы, затем ухмыльнулись друг другу и по итогу не придали словам о запрете никакого значения. Уже на следующей прогулке все, как было у них принято, сбивались стайками, обменивались куревом (в основном клянчили сигареты у везунчиков, которым путём передачек доставалось сразу несколько пачек), переговаривались и топтались с ноги на ногу, чтобы не мёрзнуть на морозе, короче говоря – мирно прохлаждались и социально реабилитировались.

Новому начальнику Органа Реабилитации №4, ярому фашисту и преданному члену партии «Нарост», особо активно проявившему себя при строительстве ППОППов, такое непослушание со стороны заключённых было сродни плевку в лицо. Когда ему доложили о том, что запрет курения никак не повлиял на поведение реабилитируемых, он, сидя в кабинете в своём сером кителе с белой повязкой, весь раскраснелся, нахохлился, нахмурился, немедленно вызвал к себе начальника охраны и приказал устроить одну показательную авантюру с заключёнными на тюремном дворе, детали которой прошептал ему на ухо с маниакальной физиономией на лице.

– Да-да, – окончил он и дружелюбно взял мужчину за плечо, – обязательно исполните. Это должно на них повлиять. А я прослежу за сим действием отсюда, в окошко.

– Точно? – несколько раз, тоже шёпотом, судорожно повторил начальник охраны.

– Да-да-да, точно. Ну, идите!

Покинув четвёртый этаж и вслед за ним – административный блок, главный по охране мигом прошёл через решётчатые двери, миновал двойной забор с колючей проволокой и очутился перед квадратным зданием штаба охраны. Оттуда он выдернул четверых человек, в спешке собрал их перед собой и сообщил им, что нужно сделать. Те поморщились, переспросили ещё раз, но начальник настоял на своём и обязал исполнять приказанное. Один из охранников сбегал в подсобку и достал из неё лопату. Сплочённой, но погружённой в негативные мысли группкой они появились напротив заключённых на тюремном дворе. Задача, поставленная начальником охраны, а до него – самим начальником Органа Реабилитации, состояла в следующем: выхватить из толпы какого-нибудь курильщика, свалить его на землю и ударом лопаты, острым её штыком, перерубить негодяю пару пальцев, пока другие охранники удерживают его руку. Буквально. Без всяких прикрас и преуменьшений. Что же поделать? Распределили роли: кто орудует лопатой, кто держит козла отпущения, а кто не даёт толпе реабилитируемых подобраться к ним и предотвратить пытки. Даже четырёх охранников для такой операции было мало, посудили они. Взбунтуется толпа и затопчет их прямо на этом дворе. Тот, кто прикрывает спины товарищей от опасности в лице заключённых, вооружён одним пистолетиком. Ну что он сделает против сотни разгорячённых зэков? Эх…

Других вариантов не было. Охранники спокойно шли по периметру тюремного двора, высматривая себе жертву и бегло вглядываясь в серые глаза курильщиков, которые встречали их вполне дружелюбными приветствиями и жестами.

– Картошку копать собрались, господа надзиратели, хе-хе? – дружески пошутил некто взрослый в коричневой ушанке, стоя в отдалении от остальных, в одиночестве, и потягивая сигаретку.

– Его берём, – еле слышно произнёс охранник с лопатой. – Согласны?

– Согласны, – тут же отреагировали трое.

– Видите? – продолжил кто-то из этой троицы. – Сзади него, подле вышки – пень невыкорчеванный. Давайте мужика к этому пню приволочём. Легче будет лопатой… чем на земле. Хорошая идея?

– Да, туда его несём. Плюс заключённые меньше увидят и медленнее среагируют. Здорово ты придумал, дружище.

– Ты только руби несильно, – задрожал третий. – Может, удастся просто сломать ему палец. Лучше так навредить, чем вообще без пальца человека оставлять.

– Сделаю, как получится, – немногословно ответил ему лопатчик. Он и сам побаивался, но боязнь свою скрывал под маской брутальной уверенности.