В краю несметного блаженства

– Почему она не дождалась? – вопил Ролгад. – Я был готов вернуться к ней, забрать её с собой и позабыть о той разлуке, что отдалила нас друг от друга на долгие годы! Почему ты не помог ей?

– Не смей перекладывать вину на меня, фашист! Не смей открывать свой рот! Я сделал всё, что мог! Я переселил её в свою квартиру, я всячески ей помогал, но моя жалкая помощь оказалась слабее её бесконечной любви к тебе, любви, который ты не заслуживаешь! Замолчи и впредь не говори о маме! Ты не имеешь права! Ненавижу тебя!

– Разве я не достоин прощения, как и все в этом мире?

– Иди и вымаливай прощение у небес, у Эллы. Зачем тебе нужен я?

– Ты – мой сын.

– Повторяю: кто сказал, что я твой сын? Ты сказал? Если да, то я с тобой не согласен. Я не твой сын, я тебе никто, как и ты мне – никто. И Элла тебе – никто. Ты бросил нас ради Второго Правительства, ради фашистов, вот и дружи с ними, а ко мне не приставай. У меня своя жизнь, у тебя – своя.

– Я больше не хочу работать на Второе Правительство. Я не из их компании, я был внедрён в неё, я в ней не вырос, как все остальные. Я чужеродный элемент…

– Хочешь или не хочешь – а придётся. Не можешь же ты прийти к своему начальству и прямым текстом сообщить, что увольняешься с должности. Тебя никто не уволит и не отпустит, а будешь упираться – уволят уже из жизни, как Барна, верно?

– Верно… Но зачем я им сейчас нужен? Цель моя – популяризовать послесмертие – давно выполнена, всё работает как часы, Центр Послесмертия десять лет как запущен в столице. Что ещё им от меня надо? Я бесцельно просиживаю жизнь в главном корпусе Второго Правительства, создавая видимость работы, но на деле ни над чем не работаю. Отчего бы им не отпустить меня на свободу? Отчего всё так несправедливо?

– Ты сам виноват. Примкнул к фашистам – назад дороги нет. Ты должен был бороться ещё до того, как они тебя завербовали. Лучше бы ты принял смерть, как герой, отстояв при этом свои идеалы, свою правду. Теперь пожинай плоды своей трусливости и тогдашней глупости. Я тебе ни в чём помочь не могу.

– Несмотря на мои многочисленные грехи, я бы мог слегка улучшить собственное внутреннее положение, забрав тебя – вместе с прахом Эллы – с собой. Пожалуйста, подумай хорошенько. Семья наша никогда не будет прежней, но у нас есть шанс хоть как-то восстановить связи. Мне выпала возможность, о которой большинство сотрудников Второго Правительства и мечтать не может – возможность встретиться с ближними и хотя бы чуть-чуть пожить по-человечески. Ежели я и не восстановлю в твоих глазах статус отца, не заслужу его, не добьюсь его, то, по меньшей мере, останусь твоим хорошим знакомым или другом, а это всё же лучше, чем ничего.

– Нет, уж лучше ничего, чем знакомство или дружба с фашистом, пусть даже не с идейным фашистом, а с «вынужденным», кем бы он мне ни приходился. Ты так или иначе внёс свою лепту в развитие бесчеловечного проекта, сгубившего и продолжающего губить сотни, тысячи людских жизней, ты распространил послесмертие. Расскажи мне, что скрывается за этим понятием, существует ли послесмертие в природе, или это одна из пустышек, созданных с целью обесценить людей, умертвить их под надуманным предлогом?

– Зеркальный вопрос: неужели Барн тебе этого не раскрыл? Я полагал, что из-за раскрытия конкретно этого секрета к нему и нагрянул карательный отряд.

– Нет, он не ответил. Воспользовался, наверное, моим нервным состоянием и увильнул. Хитрый негодяй.

– Что ж, тогда правильный ответ – второй. Послесмертие, безусловно, не полностью абстрактная пустышка, но это также не природное явление и уж тем более – никакая не альтернативная реальность, а, вернее всего, высококлассная компьютерная программа. Всё работает от одних электрических пластин; мозг и шприцы с экситантином – лишь декорации. Послесмертие спокойно активируется без участия мозга, без вонзания электрических пластин в него, без впрыскивания экситантина. Дело только в пластинах. Для пущей убедительности мы внедрили в компьютерную программу статистический фактор удачи: послесмертие может отобразиться, а может и не отобразиться, и это ни от чего не зависит: ни от «экситантина-F», ни от особого состояния умершего, ни от чего-либо ещё. От чистой удачи. Новые пластины, выпущенные совместно с «экситантином-F», были запрограммированы под меньший процент неудач, что создавало иллюзию действительных научных открытий и постоянной работы над послесмертием. Сама эта реальность послесмертия – как компьютерная игра, но с которой нельзя взаимодействовать: ничего сверхъестественного. Что-то на экране дёргается, травка колышется, деревья растут, солнышко светит – лепота! Вот тебе и послесмертие, вот тебе и вся тайна!

– Получается, я три месяца работал ни над чем? Играл в игру? Вскрывал черепа у трупов? – с досадной обидой спросил Вех как бы самого себя, но вслух. Он почувствовал тягостное опустошение от осознания того, что занимался ничем, занимался пустотой, но самое страшное – от осознания того, что он верил во всю эту манипуляцию, что в неё верил Брайан Хемельсон, верила, ещё будучи живой, мама, верил весь Центр Послесмертия, верила столица и верили люди за её пределами, верили и прыгали с крыш, посещали ППОППы, откуда не возвращались, и при этом были от всей души убеждены, что за этой невыносимой жизнью их ждёт рай. Ошеломительная информация о сущности послесмертия не то что пошатнула Веха – она буквально сбила его с ног и не позволяла подняться ни на миллиметр. Вместе с тем он беспокоился о том, как сложилась

«послесмертная» судьба Эллы. Если раньше он мог успокоить себя тем, что мама, покинув жестокий мир, оказалась в райской обители послесмертия, то теперь он не ведал, в какое измерение она провалилась. Верить в то, что она «растворилась в вечности» и погрузилась в бесконечную тьму, ему было страшно и мучительно.

Ролгад оставил эти три вопроса без ответа, однако завёл философскую речь:

– Смерть – это благо. Со стороны высших сил было бы весьма глупым решением даровать любому живому существу, особенно человеку – возможность жить вечно, жить всегда. Нет послесмертия: это выдумки людей. Нет эликсиров вечной молодости. Люди тысячелетиями утешают себя сказками о вечной жизни, потому что боятся той тёмной стороны, доподлинно неисследованной и неизвестной. Они открещиваются от мыслей о смерти и стремятся всеми силами продлить своё нахождение на Земле, но забывают о самой жизни, о том, что надо жить. Нам отмерены тысячи, десятки тысяч дней, и мы, упиваясь благодатной щедростью природы, в знак «благодарности» разбрасываемся этими днями как бесполезным хламом, а потом жалуемся, что смерть-злодейка отбирает наши жизни. Людской эгоизм. Нам всегда всего мало. Смерть – величайший инструмент, божественный уравнитель, над которым не властен ни один венец творения! Она наглядно демонстрирует отношение каждого к своему существованию. Кто боится смерти и содрогается при ощущении её костлявого духа, витающего над макушкой, тот не жил праведно, не жил так, чтоб под конец сомкнуться с ней лицом к лицу, освежить воспоминания, перечислить все свои достижения на жизненном пути и с улыбкой на побледневшем лице отдаться ей. Истинное бессмертие заключается в отсутствии страха. Смерть не покоряет таких людей. Привыкши к созерцанию людских страданий и упиваясь ими, она со скрипом в зубах забирает лишь тело (подобно тому как домашний пёс забирает мясные остатки пищи, брошенные хозяином), а душу высвобождает. Только так можно преодолеть смерть – улыбкой в ответ на её глумление.

– Ты прав. И Элла – бессмертна.

Ролгад пустил слезу. Вех не выдержал и полез обниматься с тем, кого стыдился называть своим отцом.

– Что мне делать? – сказал на ухо Ролгад. Умоляющие его глаза кричали о помощи.

– Возьми себя в руки и улетай. Я с тобой не полечу. У тебя есть несколько путей. Постарайся выбрать самый правильный, тот, который поможет тебе искупить вину, в первую очередь – перед Эллой. Передо мной искупать не надо, я сам весь погряз в пороках.

– И мы больше не встретимся?

– Не знаю, это зависит от тебя; я же к тебе полететь не смогу. Я не против того, чтобы ты время от времени прилетал ко мне в гости, но с благими намерениями. И вдобавок тебе стоит расположить к себе жителей, ибо они, по понятным причинам, озлоблены и обеспокоены. И кончай со Вторым Правительством – любыми способами, через огонь и воду, – но кончай. Я понимаю, чем это грозит, я всё понимаю, но не я загнал себя в такие условия, а ты. Как хорошо бы ты ко мне ни относился, как плохо ты бы в душе ни относился ко Второму Правительству – я всё же не смогу примириться с тем, что ты в нём состоишь. И повторяй произнесённые тобою же слова – истинное бессмертие заключается в отсутствии страха. Действуй.

– Ты посылаешь меня на смерть?

– Я не генерал и ни на какую смерть тебя не посылаю, однако, как по мне, лучше погибнуть за справедливость, чем всю оставшуюся жизнь изменять своему сердцу и трястись за столь жалкое существование, за свою чёрствую, прогнившую душонку. Понимаешь?

– Значит – всё-таки на смерть. Завуалированно, ничего не скажешь.

– Никто не обязывает тебя умирать. Вполне возможны и иные варианты. Придумай, продумай, осуществи – только начни делать.

– Легко рассуждать в подобном ключе, легко раздавать советы, когда сам не обременён неприятностями, Вех.

– Я был обременён неприятностями и ещё какими! Даже сейчас неприятности никуда не делись! Нужно думать, как дальше быть, нужно всё переосмыслить. Во-первых, я не фашист и не я заварил эту кашу, я – жертва эксперимента теории циклов, и мне простительно бегство с поля боя, иначе говоря – из столицы. Во-вторых, я бы и не бежал из города, если бы не…

– Если бы не кто? Что? – перебил Ролгад.

– А впрочем, неважно. Тебе оно всё равно не понадобится. Считай – ещё одна жертва, причём во много раз несчастнее и беззащитнее меня. Мы сбежали с ней вдвоём. Я не мог оставить её наедине с фашистами и проблемами. Я должен был вызволить её, потому и эвакуировался вместе с ней сюда.

– Ладно, не буду вторгаться в твою личную жизнь. Ты совершил доброе дело.

– Мы чересчур заговорились. Думаю, пора прощаться.

Они вышли на веранду. Ролгад заходил в этот дом самоуверенным и эгоистичным командиром, лидером, а покидал его поникшим и депрессивным отцом, который потерял семью, и всё изначальное высокомерие выветрилось из него мерзким душком. Он проникся жалостью и к Элле, и к Веху, и к незнакомке, о которой Вех поведал, и к той застреленной овчарке, не причинившей ему никакого вреда, и ко всем жителям. Это был образ не того Ролгада Молди, учёного, известного в стране своим шокирующим открытием, и не того подпольного Ролгада, что шипел Барну через динамик планшета приказы насчёт Веха, и не того крутого папаши из Второго Правительства, в кои-то веки прилетевшего на вертокоптере забрать сынишку и жёнушку в далёкие края, но то был образ человеческого существа, лишившегося смысла во всём и не имевшего представления о том, как этот смысл вернуть обратно. Движение в сторону Второго Правительства он возненавидел, а от движения в сторону Веха он испытывал сплошное угрызение совести. Так, пожалуй, он и остался висеть где-то посередине, над пропастью между двумя выступами, на тоненькой верёвочке, боясь как куда-либо двигаться, так и упасть вниз, и единственно по инерции дёргал своими ногами туда-сюда в надежде не свалиться.

Проделав путь обратно до вертокоптера, Ролгад с Вехом напоследок холодно попрощались. Все люди давно разошлись по домам. Один Фландер продолжал топтаться на снегу и контролировать ситуацию, перемещая ружьё из одной руки в другую, чтоб не мёрзли руки. Рокси исчезла из сугроба и тоже куда-то пропала, скорее всего – ушла в поселение вместе со всеми. Четвёрка солдат кое-как согревалась в полузакрытом, но успевшем промёрзнуть вертокоптере без дверей.

– Готовься поднимать вертушку, – простым голосом дал распоряжение пилоту Ролгад. – Не передумал? – с наивной и грустной улыбкой спрашивал он Веха, не дожидаясь положительного ответа. – Я могу и подождать. Соберёшь вещи, возьмёшь свою подружку – и полетим.

– Не передумал, – задумчиво говорил парень. – Я хочу, чтобы ты кое с чем передумал. Прощай.

– Прощай…

Ролгад залез в вертокоптер и спрятался внутри него. Охрана расселась по бокам. Железная стрекоза изо всех сил завертела лопастями, подняла снежную пелену, взмыла в воздух, наклонившись на несколько градусов вперёд, и улетела в юго-западном направлении. Вех провожал её взглядом до тех пор, пока она не смешалась с небом, успевшим посереть после того, как солнце скрылось за крупным облаком, да и в целом его взор затмила какая-то беспросветная серость: щёки Фландера, обычно розовые от мороза, потеряли краску и побелели; из вечнозелёных елей в лесу, создавалось ощущение, вытекли все соки, вследствие чего их изначально яркий цвет смешался со снегом; кровавое пятно на месте, где недавно валялась убитая овчарка, побледнело, будто оно высохло и впиталось в снег, в почву.

Фландер полез с вопросами:

– Кто это? Твой отец? Я слышал, он назвал тебя сыном. Что произошло? Почему он прилетел с головорезами на борту? Вех, ты меня слышишь? Ты как-то не распространялся о своей семье, разве что в первый день нашей встречи, утром, мимоходом упомянул о печальной судьбе своей мамы из-за неразделённой любви, но про отца – ни слова. Ты скажи, если это твой отец, и мы все перестанем волноваться. Пускай прилетает, мы не против, но без подозрительных людей, которые готовы пустить пулю во всё, что движется, а то они всех перепугали. И ещё тебе бы стоило предупредить нас. Получилось некрасиво, мы встретились друг с другом на взводе, ибо никак не ожидали этого прилёта. Хорошо? В следующий раз предупреждай. И об отце поподробнее расскажи: где живёт, кем работает? Вы с ним порознь? Конфликтуете? Ты вёл с ним беседу на повышенных тонах. Он остался в стране? Судя по внешнему виду, охране, летательному средству и личному пилоту он отнюдь не беден…

Вех упорно молчал. Он собрался уходить – в поселение или домой, откуда только что пришёл. Приняв решение отыскать Рокси в поселении, вместо ответа на вопросы он с частичкой снисходительности бросил мужчине:

– Организуйте внеплановое собрание сегодня вечером в клубе, и я всё вам расскажу. Часов в пять или шесть. Мне надо отдохнуть от всего этого.

– Так точно, Вех, я передам твоё пожелание господину Бору!

В первую очередь Фландер поплёлся к дому – убрать надоедливое ружьё, которое он уже устал держать, куда подальше. Он вскинул оружие на оба плеча, за шею, как коромысло, и, придерживая его руками, потопал перпендикулярно движению Веха.

Глава 14. Рождение.

Деревенская жизнь не изобиловала постоянными увеселительными мероприятиями и тем паче не считалась разнообразной, но как раз-таки в её увековеченном спокойствии, быть может, и таилась сущность настоящего, а не искусственно смоделированного человеческого счастья.

Зима не остановилась на конце февраля, а начала уходить лишь в последние дни марта и сопровождалась массовым таянием снега. Многие участки земли, в особенности на границах с лесом, превратились в непроходимые наводнённые зоны, походившие на топкие болота, дорожки и тропинки размылись, загрязнились, затянулись скользкой липкой снежной кашей, воздух становился теплее и приятнее, нежели приевшаяся за три месяца морозная острота, от которой кололо в ноздрях. В лесные окраины поселения вернулись скворцы, зимовавшие на юге. Пели они ещё неохотно, но по-разному, то и дело переходя с подобия хриплого мяуканья на звонкую трель. К тому времени все жители знали о положении Рокси. Как-никак, шёл шестой месяц с момента зачатия, живот её, доселе едва округлый, надулся и принял почти полноценную шарообразную форму, так что с каждым днём беременности держать будущего ребёнка в секрете становилось всё труднее, но под слоем зимней одежды по-прежнему заметно ничего не было. Из-за этого будущую маму однажды случайно распознала Марта, когда присмотрелась к Рокси, сидевшей дома на кухне в простой водолазке. Рокси, хотя и скрывала свою беременность молчанием, тем не менее не стремилась скрывать её своим внешним видом, не носила нарочито гигантской одежды и не поворачивалась к случайным собеседникам спиной, а спокойно ждала, когда всё произойдёт само собой и все всё в одночасье узнают. Её выдало чуть округлённое личико, увеличенная грудь и, самое важное, выпуклый живот, который выпирал из-под прилегавшей водолазки. Марта сразу поняла, что к чему, с намёком спросила, знает ли об этом Вех, и провела с девушкой лёгкий консультационный разговор. Пообещала не распространяться, но Рокси, отнекиваясь, сказала, что не стесняется и что, наоборот, была бы рада, если бы об этом узнали. Разумеется, про то, что внутри неё был ребёнок не Веха, а другого человека, она умолчала, иначе разговор норовил утечь в другое русло, а на неё саму смотрели бы с долей двусмысленности.