Несть

– Правильно втирал Маракон! Мочить всех, чтоб, суки, кишками срались, чтоб, падлы, говно жрали, чтоб, бля, без херни, а то – нате, твари, прикладом, нате, чтоб сопло в мозг вошло, на, на в ебло, на, на! – Белик рассекал воздух резкими короткими тычками.

Скобельцын крепко задумался, потом подытожил:

– Уничтожать всех людей без разбора, без исследования душевного своеобразия каждого отдельного микрокосма, каждого индивидуума… каждого, рожденного из чрева матернего и от семени отчего – безусловно, необходимо. Но ведь бабы новых нарожают, вот в чем дело.

– Баб мочить первыми! По хребтине, по печенке, по сисярам! С ноги, на, на! – Белик забрыкал ногами.

– Философию зачастую обвиняют в оторванности от жизни, и, увы, небезосновательно. И вот на наш симпозион явился даже не философ-практик, а нечто большее: практик-философ. Пью за Вас, Маркион, стоя! Ура! – Скобельцын резко встал и опрокинул в себя содержимое кубка.

Белик также резко вскочил с места и с размаху ударил по лицу сидевшего рядом Поповича. Тот вместе со стулом упал назад и рефлекторно попытался отползти. Белик начал интенсивно бить его ногами. Попович визжал, ерзая по полу.

– Цветок тебе, падаль, в саду нужен?! Цветок, да?! Любишь цветочки, да?! На! Лютики, бля?! – Белик продолжал месить товарища. – Гладиолусы, да?! Артишоки, бля?! Я твой, сучара, сад твой, козлина, сад твой, на еще, бензином, сука, чтоб это, держи, лови, тварь, на…

– Гиппократ, разряд номер один! – лениво протянул Скобельцын.

В помещение резво вбежал хромавший на левую ногу карлик с электрошокером в руках и ткнул им Белика в ногу. Тот вздрогнул и с грохотом упал на пол. Попович продолжал визжать и беспорядочно дрыгать конечностями. Карлик ловко схватил его руку и укусил в районе запястья. Движения Поповича замедлились и вскоре прекратились.

Скобельцын прикрыл глаза.

– Это уже даже не Маркион с Эпикуром, а прям-таки Лопахин с Раневской – тот, кто уничтожает прекрасный сад вместе с тем, кто жаждет его сохранить. Лежат сейчас вместе. И это символично, дорогие мои. И тот, кто жаждет изменения, и тот, кто жаждет покоя и отрешенности, в итоге лежат бездыханно.

– Они хоть живы? – устало спросил Мякинен.

– Пока – да. Но это продлится недолго. Лет шестьдесят по самому крупному счету. Что ж, продолжим. Вы, госпожа Амвросимова, в число моих спасителей не входили, потому я не готов говорить о Вас, как о философе. Вы – нечто большее. Вы – гетера! Свободная женщина, презревшая ханжество патриархального лицемерия. Или даже больше – Вы жрица Афродиты, привечающая первого встречного с целью сакрального соития!

Амвросимова игриво-смущенно покосилась на Скобельцына.

– Об одном хочу Вас попросить. Коли уж Вы были там обходительны с мудрецами всех поколений древности – от Пифагора до Маркиона, то не откажите и тому, кто сочетает таланты философа и физиолога.

Амвросимова оживилась и поднялась с места.

– Гиппократ, разряд номер два! – вновь скомандовал Скобельцын.

Карлик с прежней резвостью подбежал к Лидии, взял ее за руку и вприпрыжку вывел из помещения.

– Остаетесь Вы, драгоценнейший Юрий Данилович!

Сильно опьяневший Игнатов усталым взглядом посмотрел на Скобельцына.

– Насчет Вас, наипочтеннейший мой спаситель, у меня нет и никогда не было никаких сомнений. Вы – Гераклит Эфесский или, как его еще называют, Гераклит Темный. Что мы знаем об этом удивительном мыслителе, про которого даже циничный Ницше говорил, что чувствует себя вблизи него теплее, чем где-либо еще? Во-первых, он учил о единстве противоположностей, ибо, цитирую, «это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это». Так и Вы, Юрий Данилович. Вы в каждом своем расследовании, в каждом действии соединяете разрозненные факты и события, часто противоречащие одни другим, и стремитесь объединить их в Одном, в Едином, которое является и причиной любой из частностей, и логическим следствием их совокупности. Вы занимаетесь следствием, суммированием, а потому Вы – Гераклит.

Игнатов лениво кивнул и сделал очередной добрый глоток вина.

– Во-вторых, Гераклит называл войну отцом всех вещей. Ведь единство мира и обратимость противоположностей никак не снимает того напряжения, которое испытывает каждая противоборствующая сторона от необходимости сопротивляться поползновениям другой. И в такой войне вечно пребывает космос, являющийся свободной и имморальной стихией становления. Более того, сама оппозиция космоса и хаоса, столь популярная в Античности, совершенно теряет свой смысл при первом звуке гераклитовых речей. Хаос и есть естественное, саморождающее и самопожирающее состояния бытия, ибо «на входящих в те же самые реки притекают в один раз одни, в другой раз другие воды», или, если по-сельпошному, «всё течет, всё меняются». Но ведь и Вы, мой верный заступник, видите мир как вереницу хаотических сполохов жизненной стихии, как бесконечный водоворот преднамеренных случайностей и бессмысленных закономерностей, не так ли? Не Вы ли жрец космического хаоса, увлекающий себя в игру вечного становления?

Возникла пауза, Игнатов звучно икнул.

– А отсюда и «в-третьих», бриллиантовый мой. Гераклиту в стилистическом плане отнюдь не свойственны были абстракции, отвлеченные понятия, существующие исключительно номинально и выращенные в пробирке кабинетной работы. Он был всегда наглядно-конкретен, повернут к вещам, а не к терминам. Что добавляло его философии невероятную даже по греческим меркам визуальность и, как следствие, художественную выразительность и, в итоге, эстетическую экспрессивность. Так и Вы бесконечно далеки от умозрительного дедуктивного абстрагирования. Напротив, Вы признаете реально наличествующие факты в качестве первых и единственных оснований своего метода. И в этом Вы также – несомненный Гераклит. В-четвертых, он, Ваш великолепный и загадочный прототип, признавал огонь главным элементом космоса. И Вы также приводите мир в состояние относительной гармонии именно огнем – тра-та-та-та-та, – Скобельцын изобразил стрельбу из огнестрельного оружия. – И не будем забывать, что ваша фамилия образована от ignis, то есть «огненный». Вы – Игнатов, Вы – огненный, Вы – Гераклит.

Возникла пауза. Все оставшиеся за столом молчали, рассеянно глядя в никуда. Лежащий на полу Попович периодически постанывал и подергивался. Белик лежал неподвижно.

– Кстати говоря. При всём сократовском скепсисе к метафизическим и натурфилософским построениям, я сам особенно люблю те места из Гераклита, где он говорит, что Вечность есть играющее дитя, а царем мира является ребенок. Как это верно! Игра, великая игра! Игра веселая, но не смешная, спонтанная, но не бессмысленная, невинная, но не безопасная. Дитя… тот, кто опрокидывает моральное истолкование космической справедливости, но, не преодолевая его, а вообще не ведая о нем! Вернемся, однако ж, к Вам, Юрий Данилович. Пятое, последнее. Нашего философа называли Темным не случайно. Тому причиной были и мистичный стиль выражения мыслей, и сама его личность, склонная к мизантропии и отшельничеству. Не Вы ли также отгораживаетесь от мира, но не стоической апатией или эпикурейской атараксией, а кипящей жаждой жить, реализуемой таким образом, что слова утрачивают свой смысл и превращаются в бессмысленный шум силой неожиданного, но верного деяния? И не такой же Вы мистик, как он, этот таинственный гений древности?

Игнатов с изумлением поднял глаза на Скобельцына.

– Да, друг мой. Вы тоже Темный, тоже презревший звенящую пустоту слова, в отличие от меня, Сократа, – Скобельцын подмигнул, – величайшего пиздобола всех времен! За Вас, сокрушителя мировой гармонии во славу мировой гармонии! Ура!

Он резко вскочил и, не чокаясь с другими, жадно влил в себя остатки вина.

– Ну а теперь… Приз в студию! Протагор!

В зал вошел полный подросток, толкая столик на колесиках. На нем лежали три больших кожаных дипломата. Подросток остановил столик около Скобельцына. Тот уверенными движениями раскрыл первый кейс. Он был наполнен банкнотами достоинством в пятьсот евро.

– Здесь миллион для вас, друзья. И небольшой комплимент от шеф-повара, – хозяин рассмеялся, – двадцать тысяч сверху. Отдайте нашей несравненной гетере, Лидии Валерьевне.

– Наша доля с парнями… Как договаривались? – спросил Игнатова Мякинен.

– Дамоклов меч висит над тобой, – Игнатов указал на потолок.

Мякинен удивленно задрал голову.

Неуловимым движением Игнатов схватил со стола нож и метнул в Мякинена. Железный предмет легко вошел в кадык и застрял в горле. Мякинен издал перекатистый гортанный звук, переходящий в тихое бурление, схватился за пораженное место. Из шеи и рта обильно вылилась кровь. Мякинен с утробным хрипом повалился на бок, трижды рефлекторно потряс головой и застыл.

– Числа всё же сгубили Пифагора, – глубокомысленно произнес Скобельцын.

Воскресенский подошел к Игнатову и поцеловал его в плечо.

Попович по-прежнему лежал на полу и тихо похрапывал.

Игнатов растекся в кресле и закрыл глаза.

Драгомарецкая положила на лепешку кусок козьего сыра и полила его оливковым маслом.

Ефанина и Драгомарецкая позвонили в дверь квартиры Инессы Денисевич. После недолгого диалога через дверь хозяйка согласилась их впустить.

– Как мы уже сказали, мы от Юрия Игнатова, – сказала Настя, войдя в комнату. Гостьи с собой принесли две походные сумки. – Эта девушка, ее зовут Полина, третий день следит за Вашим домом и за Вами, по его поручению. Я правая рука Юрия и технический руководитель расследования.

– Вы, девушки, тоже пришли поговорить о Боге – как ваш шеф?

– Откуда такое недоверие, извините? – Настя удивленно уставилась на Денисевич.