Несть

– Двойной удар.

– Если не тройной.

– В принципе, можно было бы послать вдовушку Денисевича на все четыре, если бы не… Иотаутис сделает всё, чтобы дело отдали его человеку. И легко добьется этого. Да он бы и сам взялся – он же из следаков – но теперь ему как прокурору приходиться действовать через Следственный комитет. Думаю, раскроет дело – не мытьем, так еще более тщательным мытьем. Никакой Жураев его не остановит. А значит – мы никогда не узнаем, что означает наши любимые инициалы «М.М.В.». Так что в запасе всё-таки оставляй Скобельцына. На Васю Молдаванина мы управу и без него найдем. В крайнем случае – устроим ему рамсы с царскосельскими.

– Они могут не повестись.

– Тогда я скормлю им Грушевского.

Настя покачала головой.

– Опасно, Юрий. Что скажет Гильдия?

– Спасибо скажет.

Игнатов взял бутылку, освежил бокалы.

– Что у нас остается без Барабаша? Кредитка Вахрушева – ложный путь. Вырванные страницы, – Юрий тяжело вздохнул, – Барабаш не успел мне сказать их номера. Надо предыдущими обладателями подобных носовичков заняться, связи между тремя жертвами поискать. Но и их дела теперь уже под сукном, а в архиве у нас людей нет – Леднёв уволился и занялся разведением пекинесов. Зато Баритон освобождается от чтения фрагментов текста. Хотя как он, мычащий, пригодиться-то может… И Грушевский теперь не нужен.

– Вы отменили его визит? Позвонили?

– Да хрен с ним. Пускай потопчется на стертых ступнях да поцелует дверь. Свинья.

– За отсутствием доступа к делу у нас остается только доступ к телу. Не забывайте про контейнер для анализов.

– Настя, мы отвалим сто тысяч за тайно переснятые листы патологоанатомического заключения и с радостью узнаем, что у Денисевича был хламидиоз! Дальше что?

– Значит нужно конкретно заниматься самой заказчицей. Надо выяснить, кто эта Инесса такая.

– Не уверен, что нужен внешний контроль. Достаточно просматривать ее почту и биллинги.

– Я не согласна. Да и пора уже проверить Ефанину в деле. Она землю грызть будет за спасибо.

– Настя, ей всего семнадцать. То, что она с топором обращается, как хирург со скальпелем – еще не показатель.

– А то, что она избавила мир от банды Сани Моцарта, которые ее три года днем с огнем сыскать не могли – не показатель?

Игнатов назидательно направил на Настю указательный палец.

– Ответственность будет на тебе. Провала не потерплю. И если она вены себе опять… Тоже с тебя спрошу.

Драгомарецкая благодарно кивнула.

– Теперь о главном, Настя. Надо выяснить, что это за клоун собирался драться на ножах.

– Ну, знаете, кто еще клоуном был в этом эпизоде – большой вопрос, – Настя изобразила невидимую стенку перед собой.

Игнатов засмеялся.

– Документов у него с собой вообще никаких не было. У нас от него остался только отпечаток.

– Отдайте мне его.

Игнатов вынул из кармана грубо отрезанный указательный палец человека в камуфляже.

– Странно, что в новостях не сказали о трупе в сгоревшей машине. Вывод, казалось бы, очевиден – это люди служивые. Может, от того же Иотаутиса. Но! Судя по поведению, это не конторские. И вообще не из органов. Скорее всего, верные псы Цигенбаума. Хорошо, если так.

– Хорошо. Хотя в какой-то момент ему может надоесть сотрудников терять. Счет уже на второй десяток пошел. – Настя усмехнулась. – А если это Эрнест Карлович решил пойти в атаку? Натравил на Вас курдов.

– Курды блондинами не бывают. И по-русски разговаривают весьма посредственно. Но, возможно, с Эрнестом… пора уже.

Лицо Насти выразило искреннее изумление.

– Неужели Вы посмеете?! Не верю! «Эрнест Карлович мне как родной», «Эрнесту я обязан более, чем Щетинникову», «Эрнест Карлович – мой ангел-хранитель» и всё такое… Я Вам третий год щебечу! Неужели Вы прозреваете? Прошу Вас, прошу, не нужно мне новой химпосуды – загасите Вы эту гадину!

Игнатов привычным жестом остановил помощницу, назидательно направил на нее указательный палец.

– Молодость – протуберанец на солнце жизни. Лихо вырываясь наружу от переизбытка энергии и света, она стремится выжигать всё, что попадается на ее пути. Молодые, мы горим, испепеляем. Но – что? Но – кого? Как и вспышки на солнце, мы выжигаем только космическую пустоту, разогретую нами самими. Что мы видим, когда оглядываемся назад – в пору нашей юности? Пепел? Даже его мы не видим – ибо сжигать было нечего. Пустота не горит. Так куда же делась серия ярких вспышек, на кого обратилась, что превратила в небытие? В прошлом мы не найдем никакой жертвы. Мы найдем ее в настоящем – когда подойдем к зеркалу и скажем: «Вот она – подлинная жертва молодости! Вот она – зрелость, испепеленная юностью. Вот она – зола младых лет! Нет больше огня – есть лишь потухшие угли зрелой души, верные и истинные свидетели давно погасшего пламени. Живые надгробия собственного расцвета!»

Драгомарецкая внимательно-недоверчиво всматривалась в шефа.

– Это что, пардон? Потерянная рукопись Ницше?

– Это вольный и примитивизированный пересказ тоста Эрнеста Карловича на мое тридцатипятилетие. Впрочем, о тебе он говорил не столь метафорично. Ваша заочная неприязнь меня даже забавляет.

Настя вскочила с кресла, вперила в Игнатова залитые гневом глаза.

– Вы?! Вы рассказывали ему обо мне?! Да как Вы смели?! По какому праву?! Мало мне того, что мне этот скот, этот перверт Лепихин названивает, так еще и этот, чёрт его знает, философ этот про меня смеет рот раскрывать?! Да как?!

– Настя, послушай. Мне трудно ему простить те два года, что моя мать, моя родная мать по его прихоти провела в верхнеуральской женской колонии. Но… Я не могу тебе всё рассказать. Поверь мне на слово – я могу признаться наедине с ним в том, в чем не могу признаться наедине с собой. Его мудрость – лишь запах, испускаемый цветком. Запах идет от него, но более ему не принадлежит, потому что ему он не нужен. Также и Эрнест Карлович – он избавляется от лишних мыслей, потому что они лишние, а не потому, что они личные, понимаешь?

– Вы сами начинаете говорить, как он! Господи, да с таким отношением Вы никогда не посмеете его тронуть!

– До августа он может понадобиться. Дальше – по обстоятельствам.

– Вспомните судьбу своей матери! Он сломал ей жизнь!

– Он – моей матери. Я – его дочери. Кто старое помянет… – Игнатов устало махнул рукой, осушил бокал, долил себе остатки.

– Ладно, заболтались мы. Постели мне здесь. Домой я не поеду. Набери Ефанину, пусть сейчас же выезжает к Денисевич, выберет место, настроит волну, расставит тушканов. Если справится – лично нанесу ей продольный шрам. Рулетку она уже запускала?

– Только немаркированную.

– Тогда присвой ей экспонентный статус. И запусти с ней нормальную рулетку не позднее пятницы – а то твой желтый балахон превратится в пурпурный кардиган.

Настя кивнула и ушла на первый этаж за постельным бельем.

– И принеси мне вчерашнюю закупорку, – крикнул Юрий ей вслед.