Заимка в бору

Заимка в бору
Максим Дмитриевич Зверев

«Заимка в бору» – это автобиографическая повесть учёного зоопсихолога, известного писателя-натуралиста, участника трех войн, внесшего огромный вклад в науку и охрану живой природы Сибири и Казахстана, Максима Дмитриевича Зверева. Книга несёт в себе историческую ценность, а также мудрое повествование о том, как следовать своему призванию, несмотря на внешние обстоятельства. На страницах этой повести читатель побывает свидетелем исторических событий смены царского строя, революцию в России, гражданскую войну, первую и вторую мировые войны. Для исследователей жизни будет интересен путь становления учёного с самого раннего его детства, когда только зарождались любовь и интерес к тайнам живой природы, до человека большого масштаба и ума. Максим Зверев также известен своим творческим и физическим долголетием -он прожил 99 лет в полном здравии. Он являлся лауреатом многочисленных государственных премий, издал тысячи научных трудов и более 150 художественных книг о природе.

Максим Зверев

Заимка в бору

ДЕТСТВО

Что это? Теплой пахнуло весною,

Зайцы попрятались, снег почернел,

И на прогалинах с бурой травою

Ветренник первый зацвел, запестрел.

Первые птички в лесу зазвенели…

Мальчику снится: во двор он глядит.

Видит – скворцы прилетели!

Папу обрадовать мальчик спешит…

Н. Ефратов «Посвящается Максиму Звереву.

Жури. «Псовая и ружейная охота». М 3, 1903 год

НА БЕРЕГАХ ОБИ

В самом начале двадцатого века наша семья жила на заимке[1 - Заимка – в старину: земельный участок, занятый кем-нибудь по праву первого владения, обычно вдали от других пахотных земель; теперь в Сибири – название некоторых небольших посёлков (примечание редактора)] около Барнаула. Домик летнего типа был окружен березовым лесом. Там было много грибов и земляники. Напротив, через овраг, шумел бор купца Куратова. Аромат сосен ветерок приносил на веранду. С нее открывалась даль заливных лугов Оби. Величавая спокойная река текла около самого соснового леса, который тянулся вдоль крутого левого берега. Басистые гудки белоснежных пассажирских пароходов будили тишину над зеркальной водой. Трудяги колесные буксиры тащили баржи. Плоты с алтайским лесом медленно плыли по течению и громко поскрипывали. Плотовщики вдвоем ворочали длинными веслами, удерживая плот на фарватере.

Рано утром и вечером из-за реки доносился хор птичьих голосов – кукование, крики коростелей, пение соловьев, овсянок-дубровников и множества других птиц. На берегу у нас находилась лодка, опрокинутая вверх дном, с веслами под ней. Занятия у отца в статистическом бюро были с девяти до трех, как во всех учреждениях в то время, а у мамы – два часа фельдшерской работы в детском приюте. Летом до темноты был «второй день». Мы переезжали на правый берег реки. Я и мать удили, а отец с ружьем бродил по лугам.

Нашим питомником родители с увлечением занимались после работы и в праздники. Впервые в Барнауле отец завел парники и к Пасхе выращивал огурцы. Это было сенсацией для всего города в те годы. Первые пудовые арбузы «любимец хутора Пятигорска», помидоры, спаржа, цветная капуста, баклажаны – все это было новинкой для Барнаула. Огородничество велось по самым передовым научным методам, хотя у соседей вызывало удивление это, как они называли, «чудачество» отца. Припоминается такой случай. Земля на огороде была сильно заражена проволочными червями. Копать ее лопатами нанимали двух женщин. Каждой вручалась банка, в нее и бросали обнаруженных червей. Не помню, по какой цене за десяток, но женщины получали дополнительно «вторую зарплату» и уходили домой очень довольные. Кончалось все это тем, что мама кричала:

– Цып-цып-цып!

Прибегали куры и в драку склевывали «драгоценных» червей. Там, где были удалены проволочники, урожай получался великолепный, а у соседей – намного меньше.

У нас на заимке были две лошади. Как-то в воскресенье отец решил искупать их в Оби. Лошади были смирные, и отец посадил меня на одну из них без седла.

До берега реки мы ехали рядом, не торопясь. Отец рассказывал о реальном училище, куда мне надо было поступать осенью. Купал лошадей отец, а я стоял на берегу и по очереди держал их в поводу.

По дороге на заимку со мной случилась неприятность. Мы встретили соседа. Он шел купаться с полотенцем на плече. Отец остановился и заговорил с ним. Моя лошадь наклонилась за травой, а я крепко вцепился обеими руками в поводья. За них лошадь потянула меня вниз, и я сполз по шее чуть ли ей не на голову. Смирная лошадь не обратила никакого внимания, что всадник восседает у нее не на спине, а на голове, и продолжала щипать траву. Я ткнулся головой в землю, а козырек от картузика[2 - Картузик от слова Картуз – мужской головной убор с жёстким козырьком, неформенная фуражка (примечание редактора)] больно врезался мне в лоб. Тут я не выдержал и заревел, обливаясь слезами.

Отец обернулся, соскочил с коня и поднял меня. Конечно, дома ему попало от мамы.

Купание на Оби мать разрешала мне только в ее присутствии. Она терпеливо сидела на берегу, ждала и не позволяла мне купаться с соседскими ребятами до «гусиной кожи». Но отец воспротивился:

– Парень собирается осенью поступать в первый класс, а ты его за руку купаться водишь. Это никуда не годится!

Родители поспорили. Но после этого на реку я бегал без мамы вместе с ребятами из соседних заимок. Мать дома не находила себе места, пока я не возвращался.

Однажды мы с ребятами рыбачили, засучив штаны и забравшись поглубже в воду. Я внешне ничем не отличался от сверстников – загорелый, без картуза, перепачканный, как и все, во время азартной рыбной ловли. У меня было новое бамбуковое удилище.

К нам подошел хорошо одетый мужчина в соломенной шляпе, белом чесучовом пиджаке и с пенсне на носу.

– Мальчики, дайте кто-нибудь удилище, я попробую порыбачить, никогда не приходилось?

Сын кучера Степа и я враз протянули свои удилища. Мужчина взял мое. Мы присели на песок и тихонько посмеивались над ним за неумелое забрасывание и зевки поклевки. Вот опять поплавок исчез под водой. Степа не выдержал:

– Дяденька, тащи!

Надо было видеть, как обрадовался наш рыболов, когда на берегу запрыгал крупный чебак! Он бережно завернул его в носовой платок и положил в карман, который сразу же промок.

– Возьми, мальчик! – сказал он, подал мне удилище и десятикопеечную монетку.

С гривенником в кулаке я, запыхавшись, побежал на заимку. Следом за мной бежал Степа и канючил:

– Отдай половину, вместе рыбачили!

Но мать погасила мою радость, как из ведра холодной водой окатила: она отдала гривенник Степе и прочитала мне длинную нотацию: я должен был отказаться от денег, и заслуга моя невелика – дать позабавиться кому-то десять минут моим удилищем. А я слушал и думал о том, как Степка уже покупает леденцы в лавке…

Гривенник не поссорил нас. Мы долго дружили, выросли, но мировая война четырнадцатого года разлучила нас: меня, московского студента, и Степана, наборщика типографии. Погиб он после войны нелепо— пошел в бор за грибами, заблудился, да так и не был найден.

У берега Оби в ожидании разгрузки стояли плоты. Значительно ниже по течению реки рабочие лошадьми вытаскивали бревна с плотов – со свистом, гиканьем и криками. А около нашего берега стояла знойная тишина летнего полдня. Пахло размокшей корой, смолеными канатами и сырым песком. С заливных лугов противоположного берега доносились пение желтогрудых дубровников, поскрипывание коростелей и кукование.

Я лежал с ребятами на горячем песке и с трудом согревался после долгого купания. Весь засыпанный песком загорелый Степка с посиневшими губами, едва владея трясущейся челюстью, предложил:

– Ребята… айда… силять!

– Как это – силять? – не понял я.

– Увидишь… согреемся и айда?

Через полчаса с удилищами на плечах мы подошли к плоту. Вместо лесок на концах удилищ были привязаны волосяные петли.

Первое же бревно начало тонуть, едва я вступил на него, второе повернулось вверх мокрым скользким боком. Но, глядя на ребят, я быстро освоил несложную технику хождения по плоту. Большинство бревен было закреплено прочно.

– Е-есть одна! – раздался возглас белокурого веснушчатого Васьки. На конце его удилища извивалась небольшая щучка, охваченная поперек тела волосяной петлей.

– Вон еще одна стоит!

И в самом деле, у самой поверхности нагретой солнцем воды, между двух бревен, неподвижно дремала щука.

На моих глазах один из мальчиков погрузил в воду перед головой щуки волосяную петлю на конце удилища, завел ее до середины тела рыбы и энергичным рывком выхватил из воды добычу.