У подножия вулкана

Консул галантно предложил ей руку (она заметила, что к оборванцу в темных очках подошел еще один босяк с повязкой на одном глазу, который перед тем подпирал стену поодаль, и его консул тоже приветствовал: Buenas tardes, а из дверей теперь никто не выходил, у отеля были только эти двое, они вежливо ответили: Buenas им в спину и подтолкнули друг друга, словно говоря: «Он сказал: Buenas tardes, вот чудак человек!»), и они двинулись наискось через площадь. Фиеста должна была начаться еще нескоро, и улицы, многократно видевшие День поминовения, были совсем безлюдны. Всюду пестрели яркие флаги и бумажные транспаранты; огромное колесо проступало сквозь зелень деревьев, величественное и недвижное. Но в этот утренний час город вокруг них и внизу, на склоне, оглашали резкие, отдаленные звуки, подобные ослепляющим взрывам цветных ракет. ?Вох! – возвещала афиша. – Arena Тотаl?п. Frente al Jard?n Xicotancatl. Domingo 8 de Noviembre de 1938. 4 Emocionantes Peleas[70 - Бокс! Арена «Томалин». Напротив сада «Хикотанкатль». Воскресенье, 8 ноября 1938 г. 4 волнующие схватки (исп.).].

У Ивонны вырвалось против воли:

– Ты опять разбил машину?

– Собственно говоря, я ее потерял.

– Потерял!

– А жаль, ведь как-никак… но послушай, Ивонна, к чертям все это, ведь ты, наверное, смертельно устала?

– Ничего подобного! Мне казалось, это ты должен бы…

!Вох! Preliminar а 4 Rounds. El Turco (Gonzalo Calderon de Par. de 52 kilos) Vs. El Oso (de Par. de 53 kilos)[71 - Бокс! Предварительная встреча в 4 раундах. Турок (Гонсало Кальдерон, вес 52 килограмма) против Медведя (вес 53 килограмма) (исп.).].

– Ведь на пароходе я только и делала, что спала! И мне очень хотелось бы прогуляться, только вот ты…

– Вздор. Пустячный приступ ревматизма… Или кажется, анемия? Во всяком случае, мне полезно размять старые ноги.

?Вох! Evento Especial а 5 Rounds, en los que el vencedor pasarа al grupo de Semi-Finales. Tomаs Aguero (El Invencible Indio de Quauhnahuac de 57 kilos, que acaba de llegar de la Capital de la Rep?blica). Arena Tomal?n. Frente al Jard?n Xicotancatl[72 - Бокс! Небывалая встреча в 5 раундах, победитель которой выйдет в полуфинал. Томас Агэро (Непобедимый Индеец из Куаунауака, 57 килограммов, который только что прибыл из столицы республики). Арена «Томалин». Напротив сада «Хикотанкатль» (исп.).].

– Жаль, нету машины, а то съездили бы посмотреть бокс, – сказал консул, державшийся неестественно прямо.

– Я бокс терпеть не могу.

– …Но все равно, это ведь будет только в воскресенье. А сегодня, я слышал, в Томалине как будто состоится травля быков… Помнишь…

– Нет!

Консул поднял палец, приветствуя таким сомнительным образом какого-то субъекта, смахивавшего на плотника, явно знакомого ему не более чем ей, который бежал мимо, вертя головой и зажав под мышкой обрезок раскрашенной под мрамор доски, и со смехом выкрикнул или даже пропел ему в ответ слово, прозвучавшее как «мескаль».

Солнце заливало их, заливало вечно неподвижную карету скорой помощи, на миг воспламенив ее фары, которые превратились в слепящие зажигательные стекла, озаряло вулканы – теперь на них было больно смотреть. Но к вулканам она привыкла с детства, потому что родилась на Гавайях. В сквере посреди площади уже сидел на скамье, едва доставая ногами до земли, малорослый переписчик из муниципальной конторы и оглушительно трещал на огромной пишущей машинке.

– Я избираю единственно правильный путь, точка с запятой, – продиктовал консул на ходу бодрым и совершенно трезвым голосом. – Прощайте, точка. Новый абзац, новая глава, новое бытие…

Все вокруг – вывески магазинов, обступивших площадь: «La China Poblana[73 - «Сельская китаянка» (исп.).], готовое платье, ручная вышивка», рекламы: Ba?os de la Libertad, los mejores de la Capital у los ?nicos en donde пипса falta el agua, Estufas especiales para Damas у Caballeros[74 - Бани «Свобода», лучшие в столице и единственные, где никогда нет недостатка в воде. Особые парильни для дам и Кавалеров (исп.).] и Sr. Panadero: Si quiere hacer buen pan exija las harinas «Princesa Donaji»[75 - Сеньор Булочник: если хотите иметь хороший хлеб, требуйте муку «Принцесса Донахи» (исп.).] – вновь и вновь казались ей такими странно знакомыми и вместе с тем такими мучительно чуждыми после целого года отсутствия, когда были расторгнуты душа, тело, самое бытие, и на миг это стало почти нестерпимо.

– Ты мог бы хоть раз продиктовать ему ответ на мои письма, – сказала она.

– Слушай, ты помнишь, как Мария называла вот это? – Консул указывал тростью на американский гастрономический магазинчик, стоявший за деревьями, наискось от дворца Кортеса. – «Свинская лавочка».

«Я не буду, – подумала Ивонна и ускорила шаги, кусая губы. – Не буду плакать».

Консул взял ее за руку.

– Прости, я не хотел тебя огорчить.

Они миновали площадь и теперь шли по улице: перейдя на другую сторону, Ивонна обрадовалась книжной витрине и воспользовалась случаем, чтобы овладеть собой. Вновь, как бывало, они стояли у витрины, рассматривая книги. Магазин, соседствовавший с дворцом, но отделенный от него тесной, круто сбегающей под уклон улочкой, унылой, как каменоломня, был уже открыт. Из зеркального стекла на нее глянула какая-то невиданная морская дева, загорелая, бронзовая от солнца, овеянная ветрами, окропленная солеными брызгами, и, хотя в ней было что-то от легкомыслия, свойственного прежней Ивонне, она была объята нечеловеческой скорбью и словно мчалась по волнам на колеснице. Но солнце переплавило скорбь в яд, и Ивонна знала, что изумительное тело лишь глумится над истерзанным сердцем, хотя опаленная солнцем морская дева, властительница волн, и океанских берегов, и зеркальных витрин, быть может, не подозревает об этом! А в самой витрине, справа и слева от холодного отражения ее лица, красовались все те же роскошные свадебные приглашения, все те же бесподобно выполненные фотографические портреты цветущих невест, но на сей раз там оказалось и нечто такое, чего она прежде не видела, и консул, присмотревшись внимательней, пробормотал: «Странно», указывая рукой – это была увеличенная фотография, запечатлевшая разрушение ледниковой породы на склонах Сьерра-Мадре, громадного массива, расколовшегося от лесных пожаров. Эта диковинная и диковинно-печальная картина – тем более удручающая и проникнутая горькой насмешкой среди всякой всячины, выставленной напоказ с нею рядом, – вывешенная позади и чуть выше вращающегося барабана печатной машины, называлась La Despedida[76 - Разлука (исп.).].

Они пошли дальше мимо дворца Кортеса, обогнули фасад и вдоль глухой торцовой стены стали спускаться по обрывистому склону, прилегавшему к дворцу сбоку. Это был кратчайший путь на калье Тьерра дель – Фуэго, которая петляла прямо под ними, но склон был усеян тлеющими кучами мусора, и они поневоле шли с осторожностью. И все же Ивонна вздохнула с облегчением, потому что центр города с каждым шагом оставался все дальше позади. La Despedida, подумала она. Разлука. Когда дожди и ветры довершат разрушение, обе расторгнутые половины обреченного массива превратятся в прах. Это неотвратимо, о чем наглядно свидетельствует фотография… Неужели это действительно так? Неужели нет никакой возможности спасти бедный массив, несокрушимость которого еще недавно всякому представлялась вне сомнений! Ах, кто мог представить себе тогда, что единство и целостность этой глыбы будет нарушено? Но пусть она расколота, неужели все-таки нет никакой возможности предотвратить окончательное уничтожение, спасти хотя бы расторгнутые половины? Нет, такой возможности не было. Огненная стихия, расколовшая глыбу надвое, предуготовила и уничтожение каждой из разлученных половин, сокрушив ту силу, которая способна была сохранить их единение. Но почему… почему не свершится какое-нибудь невиданное геологическое чудо, дабы половины эти вновь слились! Ивонна страстно желала исцелить изувеченную глыбу. Она сама была такой половиной и жаждала спасти вторую половину, чтобы самой обрести спасение. Сверхтяжким усилием она приблизилась со смиренной мольбой, обливаясь слезами, изъявляя готовность все простить: но другая глыба была непреклонна. «Все это прекрасно, – отвечала она, – но, между прочим, ты сама во всем виновата, а мне предпочтительней обратиться в прах, представь себе!»

– …в Торту, – говорил консул, но Ивонна не слушала, а между тем они вышли уже на калье Тьерра дель Фуэго, ухабистую, тесную, пыльную улицу, совершенно безлюдную и казавшуюся чужой. Консула снова охватила дрожь.

«Джеффри, я умираю от жажды, почему бы нам не выпить где-нибудь по соседству?»

«Джеффри, давай хоть раз отбросим благоразумие и напьемся сегодня до завтрака».

Ничего этого Ивонна не сказала.

…Улица Огненной Земли! Слева от них, выше уровня мостовой, уступами поднимались тротуары, на которые вели грубо высеченные каменные ступени. Узкая эта улочка с плосковатым горбом посередине, где зияли переполненные сточные ямы, справа по всей своей длине резко кренилась вниз, словно некогда перекосилась от землетрясения. Здесь крытые черепицей одноэтажные домишки с длинными зарешеченными щелями окон стояли вровень с мостовой, но как бы сползали вниз. А по другую сторону, выше головы, тянулись лавчонки, заспанные, но в большинстве своем открывающиеся или, как, например, «Молино пара Нистамаль», уже открытые – шорные лавки, молочная лавочка под вывеской «Lecher?a»[77 - Молочная (исп.).] (кто-то уверял, что слово это означает «блудилище», но Ивонна никак не могла понять, в чем соль этой шутки), – зияя темным нутром, где над прилавками висели связки тонких колбас, «чорисос», где можно было купить также сыр из козьего молока, или сладкое айвовое вино, или какао, и вдруг консул, сказав: «Momentito», нырнул в одну из дверей.

– Ты ступай, я тебя сейчас догоню. Оглянуться не успеешь.

Ивонна отошла немного, потом вернулась назад. С тех пор как они прожили в Мексике первую неделю, она не заходила ни в одну из таких лавок, и в abarrotes[78 - Мелочная лавка (исп.).] ее едва ли могли узнать. Тем не менее, дожидаясь у двери с чувством запоздалого раскаяния, упустив мгновение войти вместе с консулом, она не находила покоя и рвалась с места, как яхта, сдерживаемая якорем. Но ее уже не влекло вслед за ним. В душе пробудилась жажда мученичества. Ей хотелось, чтобы консул, когда выйдет, увидел ее, томящуюся в ожидании, покинутую, униженную. Но, взглянув назад, туда, откуда они только что пришли, она на мгновение забыла о Джеффри… Это невероятно. Она снова в Куаунауаке! Вон дворец Кортеса, и там, высоко на склоне, стоит человек, озирая долину властно и зорко, словно сам Кортес. Но вот он шевельнулся, и тотчас иллюзия рассеялась. Теперь уже он походил не на Кортеса, а скорее на того бедного парня в темных очках, который торчал у отеля «Белья виста».

– Ты-пей-до-дна-бочку-вина! – разнеслось из abarrotes на всю мирную улочку, и сразу же загремел необычайно добродушный, но грубый мужской смех. – Ты diablo![79 - Дьявол (исп.).] – Голос смолк, и она услышала, как консул что-то сказал в ответ. – Яйца ему подавай! – снова взревел добродушный голос. – Ах ты… два diablos! Ты… три diablos. – Голос захлебнулся от ликования. – Яйца! – И потом: – А какая-такая пригожая курочка их снесет?.. Ах ты… ты… пять diablos, ты… Яйца ему! – со смехом крикнули вдогонку консулу, который уже вышел с безмятежной улыбкой из двери у Ивонны над головой…

– В Торту, – заговорил он, снова твердыми шагами спускаясь к ней по ступенькам, – превосходный университет, мне это сказал один человек, заслуживающий доверия, и там не допускают, чтобы какие бы то ни было занятия, даже занятия спортом, были помехой – осторожней!.. – великому делу пития.

Ниоткуда, словно сгустившись прямо из воздуха, на них наплывала, провожая в последний путь ребенка, похоронная процессия, впереди маленький гробик под кружевным покрывалом, сопровождаемый оркестром – два саксофона, гитара и скрипка, – игравшим, как ни странно, «Кукарачу», следом женщины, очень печальные и торжественные, а в нескольких шагах за ними, почти бегом, поднимая пыль и потешаясь, кучка зевак.

Они посторонились, пропуская маленькую процессию, которая быстро удалилась в сторону города, и пошли дальше молча, не глядя друг на друга. Уклон улицы стал теперь менее крутым, тротуары и лавки остались позади. Слева была только приземистая глухая стена, ограждавшая пустыри, а справа, на месте домиков, угольные ямы, окруженные низенькими загородками. Сердце Ивонны, едва превозмогавшее нестерпимую боль, вдруг замерло. Неприметно, исподволь близились дипломатические особняки, их пристанище.

– Джеффри, прошу тебя, смотри под ноги!

Но Ивонна споткнулась сама, едва они свернули за угол, на калье Никарагуа. Консул бесстрастно смотрел, как она, щурясь от солнца, разглядывает причудливый особняк по другую сторону их улицы, недалеко от угла, увенчанный двумя башенками и островерхим коньком, на который глазел с любопытством какой-то пеон, стоявший к ним спиной.

– Да-с, вот он, на прежнем месте, куда ему деваться, – сказал консул, и они пошли, оставив слева дом с надписью на стене, которую ей не хотелось видеть, дальше по калье Никарагуа.

– А все-таки улица стала иной.

Ивонна вновь умолкла. Поистине она сохраняла самообладание лишь отчаянным усилием воли. Как объяснить, что еще совсем недавно она представляла себе Куаунауак без этого дома, будто его и не было вовсе! Порой воображение рисовало ей, как они с консулом идут по калье Никарагуа, но ни разу эти скорбные призраки не оказались перед особняком Жака. Особняк исчез раньше, без следа, как будто и не существовал, подобно тому, как иной раз из памяти убийцы стираются зримые приметы того места, где он совершил преступление, и, очутившись снова в тех краях, прежде таких знакомых, он плутает, не находя дороги. В действительности же калье Никарагуа не стала иной. Она все та же, в скопищах серых камней, в круглых рытвинах, давно знакомая, вспученная, как застывший поток лавы, и можно подумать, будто здесь идут дорожные работы, хотя на самом деле идет лишь смехотворный и нескончаемый спор между муниципалитетом и домовладельцами, о том, кому ее ремонтировать. Калье Никарагуа!.. Вопреки всему название улицы звучало для нее, как певучий зов: после нелепого потрясения, испытанного у дома Жака, она ощущала в глубине души странный покой.

Меж тем тротуары кончились, улица раздалась вширь, сбегая все круче под уклон, и по обе стороны почти непрерывно тянулись высокие стены, над которыми нависали ветви деревьев? но теперь справа стало больше угольных ям, а впереди, на расстоянии трехсот ярдов, был крутой поворот влево, и примерно на таком же расстоянии от этого поворота, над их домом, улица исчезала из виду. Там, вдали, были низкие, покатые холмы, скрытые деревьями. Большие особняки почти все оставались слева, они стояли поодаль, над ущельем, с тем расчетом, чтобы из окон открывался вид на вулканы по ту сторону долины. Ивонна снова увидела дальние горы в просвете меж двух особняков, которые разделяло небольшое поле, огороженное колючей проволокой и поросшее высокими, усеянными шипами травами, скученными в исступленном неистовстве, словно под натиском урагана, который налетел и умчался прочь. Вот они, Попокатепетль и Истаксиуатль, далекие посланцы вулканов Мауна-Лoa, Мокуавеовео: склоны их окутаны сейчас темными облаками. И трава, подумалось ей, не такая уж зеленая, хотя сезон дождей кончился совсем недавно: видимо, тут была засуха, но канавы по обеим сторонам улицы полны до краев, питаемые стремительными горными потоками, и…

– И он тоже на месте. Куда ему деваться.

Консул, не поворачиваясь, кивком указал на особняк мсье Ляруэля.

– Кто… кто на месте?.. – Ивонна запнулась. Она посмотрела назад: никого, только пеон, глазевший на особняк, отошел прочь и скрылся за углом.

– Жак.

– Жак!

– Ясное дело. Мы с ним пережили тут суровые времена, испробовали решительно все – от писаний епископа Беркли до слабительного в четыре утра.

– Что вы испробовали?