Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

Надо думать, я все же задремала: меня разбудил Джон, который, подбираясь к окну, сшиб по пути какой-то тяжелый предмет. Стоило поднять жалюзи, как в комнату, словно горничные, спешащие прибрать следы ночного разгула, ринулись солнечные лучи. Картинка стала дневной: выцветшие обои, синий диван. Напротив окна – белый скелетик шкафа. Две тумбочки (на одной – учебник по русскому языку; браво, Джон!). Стол: листовки, афиши, отвертки, провода. Открытый ноутбук. Поверх экрана, наброшенные шторкой – черные мужские трусы.

На матрасе под окном заворочался Джонов сосед: дернул локтем, повернул темноволосую голову. Поморгал.

– Привет.

– Это Мара, моя подруга, она русская. – анонсировал меня Джон. – А это Паоло.

Паоло выпростал из-под подушки руку, потом, после короткой схватки с одеялом, вылез наружу целиком. Он был красавец: атлетичный, ладный, как парни из рекламы нижнего белья. Лицо надменное: идеальный профиль, горная красота. Немного перца, немного яда. Я решила для себя, что в нем испанская кровь. Или, нет, португальская; так интересней.

Под столом я заметила пятилитровую канистру с бензином. Чего только не увидишь в комнате, где живут два молодых уличных джокера. Может, подумала я, они все-таки жгут американские флаги?

Паоло задел меня скользящим поцелуем и направился в ванную, на ходу натягивая на ноги нелепые штаны: лосины в черно-белую вертикальную полоску.

– Завтракала? – cпросил Джон, засунув голову в холодильник. Холодильничек. Я отмахнулась:

– Какой. Рановато.

По обеим сторонам от окна, словно иконы, висели два плаката. Первый приглашал на битву японских борцов: кусачие буквы, кричащие цвета – и две азиатские рожи (престрашные). Второй анонсировал Джонни в наиболее ядовитой его ипостаси: в роли порнографа Мастера Джона. Плакат был мне знаком: один из них, было дело, я как-то выпросила себе на память. На плакате Мастер Джон запечатлен по пояс: в черной сетчатой борцовке, будто бы сшитой из женского чулка, красной бандане и черных, наэлектризованных уличной магией боксерских шортах. Черные очки. Губы, сложенные в ухмылочку: такую сальную, что хочется то ли зажмуриться, то ли перекреститься. Залихватской щепотью Мастер Джон держит сигарку, то ли поднося ее к губам, то ли только что затянувшись. За резинку шортов заткнута сигаретная пачка. Вся поза героя выражает силу, безнаказанность и безоговорочное служение пороку. «Куда ты денешься с подводной лодки?», как бы говорит всякому встречному этот портрет. Этот персонаж всегда приводил меня в детский восторг; едкий образ Мастера Джона жег глаза праведниц: концентрат непристойности, доведенный до абсурда. Я до сих пор не уверена: не знай я Джона, сообразила бы я, что это карикатура? Стриптиз  – это комедия, мужской стриптиз – комедия вдвойне, любил повторять Джон, но, встречаясь с табу, люди становятся пугливы как дети. Воспринимают все слишком всерьез.

Насчет стриптиза и комедии – это ведь он же меня и просветил: до нашей встречи я была уверена, что все эти парни, они не шутят. По его же словам выходило: шутят. Другое дело, что – Джон не уставал объяснять – в правильном раздевании всегда имеет место сценарий, история. Иначе все теряет смысл. Я видела несколько стриптиз-шоу в его исполнении – действительно, сценарий был всегда. Иногда удачный, иногда откровенно провальный, но экспериментировать Джон не боялся, и провалов не боялся тоже. Джон с розой в зубах (брюки элегантно расстегиваются). Джон, звонящий по телефону возлюбленной (вместо телефонной трубки – банан). В девчачьей мини-юбке со стразами, с глазами, густо подведенными черным, и в черных колготках. В роли Человека-Паука (само собой, обнажающегося). Истории любви, соблазнения, погони – а иногда даже мешанина из стриптиза и боевых искусств. Цап – она ведь тоже была артистка – как-то раз изобразила стриптиз в амплуа подмосковного гопника; я хохотала как ненормальная. В этом не было ни грамма от вялых эротических шоу, которые мне приходилось видеть в Москве: заученные движения усталых девиц – неприкрытое равнодушие, горсть прокисшей клубники с молоком. Нет, это было очень весело. Весело и стыдно.

Пожалуй, только встретившись взглядом с плакатным Мастером Джоном, я и осознала: да, я действительно в Авиньоне. Теперь жди приключений.

16го – в Авиньоне со мной (фестиваль)

17го – Экс-ан-Прованс (прекрасный город) – с Алексисом

с 18го по 20е – Бандоль (это на море) с Эдуардом

20его: Тулуза с Флорианом? Ну, посмотрим

22е: возвращайся ко мне в Авиньон

Так выглядел план, который я получила от Джона в письме примерно за неделю до отъезда. Ничего лишнего: все предельно ясно и довольно насыщенно. Я растрогалась: я бы и сама нашла, чем заняться, но нет, он озадачил друзей, придумал для меня программу. Мой милый гид. Мое домашнее турагентство.

Сегодня шестнадцатое. Значит, «в Авиньоне со мной, фестиваль».

– –

Джон так и остался с голым торсом, только прихватил сумку. Паоло натянул поверх полосатых лосин другие штаны, уже черные (лосины игривым анонсом торчали из-под резинки, но он быстро прикрыл их борцовкой). На обеих лопатках у него были вытатуированы две звезды: большие, невычурные. Просто абрисы звезд.

Город уже дышал, притом тяжело. К одиннадцати солнце отбросило утреннюю учтивость, от нежных поцелуев украдкой не осталось и следа: жарило вовсю. Мы снова вошли в старый город; внутрь уводила узенькая улица (рю де ля Карретери, прочла я на вывеске). Она напоминала раскрашенный пейзаж со старинной открытки: пастельные, пыльно-цветные тона, стены домов в струпьях облезающей краски, кованые балконы. Жестяные трубы, а вокруг них – спагетти проводов. Плакаты, плакаты, плакаты, везде, где только можно. В витринах лавок, словно пушечные ядра, темнели горки овощей и фруктов.

Там, где язык дороги раздваивался, уткнувшись в маленькую площадь с иссохшим фонтаном, сбоку пристроился бар; на пятачке перед входом были расставлены железные столики. У самой стены они еще оставались в тени, но большая часть уже жарилась под солнцем. Публика жалась к стене. Мы заняли последние свободные стулья. Из прохладных недр бара выскользнул официант, мышиного цвета блондин: тело как циркуль, лицо как бокал со льдом. Джон заказал кофе. Официант отстраненно кивнул и вновь унесся в свой свежий грот. Площадь так сияла, что было больно смотреть.

– Так чем ты занимаешься? – cпросил Паоло.

Никогда не любила этот вопрос. Редко получалось ответить на него внятно. Я затянула знакомый припев:

– У меня две профессии…

(Главное – не слишком углубляться в детали)

– Первая – ну, назовем это – «журналы». Я долго работала в женском глянце, знаешь – красота, карьера, секс, пять способов увести парня у подруги. Баночки, тряпочки. Вот это все.

– А что именно делала? – Паоло потянулся к зубочисткам. Я пожала плечами:

– Разное. Была редактором маленького журнала, замглавного, главным. Потом снова обычным редактором, но журнал был уже крутой. Потом ушла на вольные хлеба. Потом устала, переключилась на соцсети. – (Непонимающий взгляд). – В фейсбуке, знаешь? Я веду страницы крупных компаний.

– Прааааааавда?

– Серьеоооозно?

Желто-песочные стены домов, нечесаные платаны, фонарные столбы резко подались ко мне, нависли сверху, чтобы лучше слышать. Камни мостовой, как крабы, со всего города сбежались к моим ногам; вывески изогнулись, чтобы не пропустить ни слова. Весь фестивальный Авиньон затрясся в общем хохоте, завизжал, завыл:

– Вы слышали?

– Нет, она серьезно?

– Страницы в фейсбуке для компаний? Какие-какие страницы? Для чего-чего?

– И это ее работа?!

– Ну и дела!

Хохот заполнил собой весь мир. Хохот не так чтобы злой; скорей, изумленный. Мне и самой вдруг показалось, что я ляпнула какую-то глупость. Как забавно устроен ум; все явления двухдневной давности – фейсбук, крупные компании, оперные концерты – вдруг стали вымышленными. Мне хватило пары часов, чтобы перепрыгнуть из одной системы координат в другую: в ту, где ведение страниц в фейсбуке для компаний выглядело занятием странным.

С другой стороны – чему удивляться? Разные версии реальности стремятся аннулировать друг друга. Мне это было прекрасно известно.

Я отмахнулась от хохочущих стен, тем более что лицо Паоло выражало вежливый интерес, не более. С его гениальным носом, это выражение ему ужасно шло. Надменная учтивость испанского гранда, но я-то знала: там, под черными штанами – лосины в полоску.

– Вторая работа, – продолжила я, – это искусство. Я занимаюсь антиквариатом.

– В смысле? – уточнил Паоло. – Ты продаешь старую мебель?

На этот вопрос нельзя было ответить в двух словах. В который раз я подумала о том, что надо, наконец, собраться с мыслями и сочинить понятную формулировку, уместив в несколько слов то обилие непонятного всего, чем я занималась. Мои пространные ответы порождают еще больше вопросов.

– Я работала в галерее. – принялась объяснять я. – Когда поняла, что с глянцем всё – устала, каждый год одно и то же, одни и те же темы, одни и те же лица – то выучилась на искусствоведа. Выучилась, конечно – одно название, за два года такому не выучишься. Но это было хоть что-то. Устроилась в галерею. Мебель – нет, но картины продавала. Еще вазочки, часы, статуэтки.

Я решила опустить все, что было до: ресторан с Анилом, порностудия, брачное агентство, торговля штанами на ночном базаре и прочее. Еще на час рассказов, а хорошей рассказчицей я себя никогда не считала.

– Получалось с вазочками? – полюбопытствовал Паоло. Я призналась:

– Не очень. Но сейчас меня зовут руководить издательским отделом в антикварной фирме. Ну, знаешь, заниматься всем, что насчет текстов. Буклеты, листовки, сайт. Журнал. Эээ… Не знаю, каталоги. Фирма хорошая, люди хорошие.

– Пойдешь? – спросил Джон.

– Собираюсь. – я пожала плечами. – Меня смущает, что офис, что полный день, что опять будет режим. Но все-таки это неплохой вариант. Я не хотела в офис – но люди правда хорошие. Позиция хорошая. Стабильность.