Кангюй. Три неволи

– Продолжай! – властно требует Деметрий.

– Но не попойки погубили твоего Евтидема! Пытался задобрить врагов соправитель назначениями в свой синедрион, – льются потоком слова манерой загодя подготовленной речи. – Добротой против злости – именно таким удивительным манером намеревался укротить гордыню строптивых македонян Евтидем. Всё ждал соправитель некоего великого чуда. Словно трусливый мальчишка стоял Евтидем с полным ведром воды и давал исподволь разгореться пожару. Неблагоразумно медлил твой соправитель, базилевс. Не внимал мудрым советам Евтидем. Твой свиток наставлений не открывал. Был очень самонадеян. В тех ожиданиях чуда упустил Евтидем краткое время, удобное для тайной расправы над врагами. Чуда, однако, не произошло. Пожар разгорелся. Враги почувствовали слабость соправителя. И празднества пышные не помогли Евтидему удержать власть. Неблагодарная толпа так называемых сограждан, попировав за щедрыми столами Евтидема, тут же переметнулась к дерзновенному самозванцу Евкратиду и его наглым оборванцам-сирийцам. Евкратид же, не встречая преград своему честолюбию, щедро раздавал должности и привилегии. Горше преступлений Евкратида только слабость людская. Возможность быстрого обогащения прельстила мерзкие души черни. Предательство стало обычным явлением тех шести праздничных осенних дней. Предполагаю только самое худшее в дальнейшей судьбе несчастливца Евтидема Второго.

Скорбный вердикт церемониймейстера молчаливо одобряется базилевсом. Сановник прижимает выцветший петас к своей груди. Вид у говорящего страстный и честный. Теперь босые ноги странника вызывают не насмешки, а сочувствие.

– Раздумывая в долгих странствиях о произошедшем, осознал я, что ещё до мятежа утратил соправитель царскую диадему. Добротой не исправить давние пороки. Вот в чём была главная ошибка твоего наивного брата, Деметрий. Там, где надо было рубить головы, Евтидем щедро награждал. Мятежное буле надменно посмеялось над царскими наградами. Наглецы искали медь под серебром. Много унижений снёс Евтидем. Был я тому свидетелем. Прости же меня за честность, властитель, но в такое отчаянное время лучшее лекарство – это правда. – Деметрий на этих печальных словах согласно кивает головой. – Что же до царицы и наследника, будем молиться за жизни твоей драгоценной семьи, базилевс. Боги по нашим горячим молитвам и жертвам обильным не покинут семью твою и обязательно спасут близких твоих. В Бактрии осталось ещё очень много людей, искренне преданных династии. Эти достойные предоставят царице и наследнику надёжное укрытие до возвращения твоего.

– Да-да! Истину говоришь. Будем надеяться на счастливый исход. Спасутся мои родные! Конечно, спасутся, не случится иначе. Есть кому озаботиться о них в Бактрии. Не тебя, верного служаку, надлежит мне распекать злыми упрёками. Вовсе не ты заслужил моего порицания. Не прибудь ты по собственному почину на Инд, не узнал бы я важных новостей. Судьба коварная смеётся надо мной. Какова же её неудержимая сила! Слишком много славы для смертного? Ужели и боги ревнуют ко мне? Я одержал столько славных побед. Я победил могучих врагов. Никто не смог оспорить моих притязаний на владения Маурьев. Ты застал меня у самых стен вражеской столицы. А в это самое время… время великого триумфа нашего оружия, – Деметрий горько усмехается, – в моей любимой Бактрии творится невиданное доселе бесчинство. Эх, Евтидем, брат мой своевольный! Что ты наделал, несчастный! Почему не следовал воле моей? Я же отставил тебе подробное наставление! Столько смертельных ошибок совершил Евтидем за краткое время правления! Нет, не предатель Евкратид, зачинщик бесчинств, а Евтидем Второй, мой брат, бражник недалёкий. Это по его вине смута разразилась в державе. Горе мне! Прекрасная Бактрия оказалась в руках разбойников. – Деметрий разглядывает искусный ритон, водит задумчиво ладонью по рельефным бокам. Тихо сам себе проговаривает: – Вот он, немой свидетель деяний безумца. Всё, к чему прикоснулся неудачник, поражено заразным недугом. Не желаю предаваться скорби о юном глупце. Забыт Евтидем! Сгинул во тьму, и нет его более. – Внезапно изменившись в лице, базилевс вручает драгоценный сосуд церемониймейстеру. – Прими награду за верную службу. Благодарю тебя, преданный друг, за столь важные известия.

Чиновник благодарит властителя. Со словами «щедрость твоя бесконечна» золотой ритон из царского дворца Бактр вновь оказывается там же, где он и пребывал до того, в просторной чёрной дорожной суме, перемотанный белой материей.

– И его голос тоже учтите. – Базилевс кивает в сторону церемониймейстера.

Глава комиссии произносит результат подсчёта голосов.

– С его очень ценным голосом, – главный казначей презрительно оглядывает расстроенного босоного странника, – триста восемьдесят голосов за раздел армии на две части и сто двадцать голосов за сохранение армии единой. Проголосовали все.

Деметрий поднимается с кресла. Нет более мрачного уныния на царственном лице, перед сановниками прежний властитель, властный и решительный.

– Будет так, как разрешил мудрый синедрион Бактрии. Разделим армию на две равные части. Слонов не возьму. Оставлю их в Индии, здесь они нужнее, да и замедлят слоны передвижение. За соправителя оставляю брата своего. Он будет охранять индийские приобретения до моего возвращения. Новой столицей державы временно станет Таксила. Тем, кто уходит со мной восстанавливать порядок, – мужи, отбываем на родину завтра на восходе. – Деметрий поднимает голову к небу, ему иронично и горько отправляет: – Шунга, враг мой, возрадуйся, я отступаю! Отступаю не от страха пред оружием твоим, отступаю лишь по одному только подлому предательству подданных моих. В этой военной кампании, Шунга, тебе несказанно повезло. Возблагодари за спасение своё вероломного Евкратида. Не печалься, враг мой, я обязательно вернусь. Вот только усмирю Бактрию и сразу вернусь. Твоя восхитительная Паталипутра ведь немного подождёт до моего скорого возвращения?

С теми словами властитель уходит со стратегом правого фланга, главным казначеем и церемониймейстером в свою палатку. Их четверых сопровождают соматофилаки. Оставшийся синедрион оформляет необходимые приказы для армии.

Тремя месяцами ранее. 174 год до нашей эры,

конец зимы, Бактрия

– Скажи, почему именно меня ты выбрала из всех претендентов? – Высокий муж крепкого сложения, лет двадцати пяти, по виду из эллинизированных бактрийцев, ломает сухие ветви, подкидывает их в разгорающийся костёр.

– Мидас, я оценила твою преданность. За время, что тебя знаю, ты никогда не возражал против моей воли. – Юная красивая дева усаживается у костра, манерно поправляет серую накидку.

– Алкеста, ты… ты… ты и вправду моя невеста? – Мидас не в силах поверить своему счастью.

– Конечно, Мидас, я твоя невеста, – утвердительно отвечает прекрасная дева.

Мидас тянется поцеловать Алкесту, но та ловко уворачивается от губ.

– Вот так всегда. Только по-твоему и исполняется, – недовольно вздыхает Мидас.

– Меж нами уговор. Его тебе напомнить? – Алкеста отодвигается подальше от настойчивого ухажёра.

– Нет, не стоит. Я всё помню: прибудем в долину храмов, принесём жертвы богам, у храма Артемиды призовём богиню в свидетели, принесём клятвы, справим скромную свадьбу в присутствии жриц, даруем храму серебро.

– После свадьбы я стану твоей женой, Мидас. Ты прекрасно запомнил наше брачное соглашение. Всё ж не зря ты трижды клялся мне у алтаря всемогущего Зевса.

Мидас огорчён отказом девы, но смиренно подчиняется её воле. В костре громко трещат дрова. Дева вздрагивает от резкого звука, оглядывается по сторонам. Запряжённые лошади недовольно фыркают, мотают головами, стоя повязанными у ствола молодого ясеня. Вечерние сумерки уступают место ночи. Туман стелется по земле, делая костёр незаметным.

– Скажи, Алкеста, а тебя не мучают сомнения? – Мидас не предпринимает более попыток к сближению, и дева пододвигается ближе к пламени.

– Какие сомнения? – Алкеста вытягивает руки к костру, нежится от тепла. – О чём ты говоришь?

– Столько смертей произошло на наших глазах. Столько известных семей пострадали. Были ли мы всегда правы в конфликте? Зачем мы сражались? А может быть, ошибались мы, принимая жестокие поспешные решения? Нельзя ли было нам поступать по-иному…

– …Как по-иному? – зло прерывает Мидаса Алкеста.

– По-иному, ну, скажем, миром, без кровопролития, в судах улаживая споры. – Новая партия веток пополняет костёр.

– Никогда не слышала от тебя речи слабака. Про суды заговорил! Мирными спорами смертельную борьбу назвал. – Дева недовольно встаёт и выставляет руки в бока. – Что случилось, Мидас?

– Боюсь засыпать. – Мидас быстро поднимает глаза на Алкесту, встречается с девой взглядом и отводит глаза.

– Снятся мертвецы? – надменно с насмешкой вопрошает Алкеста.

– Снятся товарищи, те, что погибли в первые дни противостояния. Во снах они живые, не мертвецы, – продолжает откровения Мидас. – Э-эх! Всех до единого из гетерии я потерял.

Алкеста резко встаёт, уходит к лошадям, возвращается же с занятыми руками. Дева держит за волосы две человеческие головы и конопляную верёвку.

– Ты меня обвиняешь в горестных несчастиях или их? Не ты ли ещё недавно назывался моим женихом, Мидас?

Перед Мидасом выставляются отрубленные головы. Юноша брезгливо морщится.

– Алкеста, зачем ты их увезла с собой? Лучше бы взяла что-нибудь полезное, съестное. Сейчас бы поели. Головы эти похорони, прошу. Пусть обретут покой убиенные. Не желаешь руки пачкать, так я вырою могилу.

– Головы эти, Мидас, да будет тебе известно, дороже любой еды. Зачем храню их? И ты это спрашиваешь меня? Чтобы останки врагов всегда напоминали мне о горе пережитом. – Алкеста разматывает верёвку. Злится уже всерьёз. – Их, мёртвых, допроси, не меня, почему враги желали лютой смерти нам.

– Что ты собираешься делать? – Мидас заполучает в руки один конец конопляной верёвки. – О нет! Только не это!

– Помолчи! – шипит недовольно Алкеста. – А то ненароком разуверюсь в тебе, жених.

Верёвка продевается в пустую глазницу отрубленной головы.

– Хорош был рассол. Нет разложения.

– У-у-у! – тихо стонет Мидас. – Алкеста! Это же ужасное варварство! Как ты можешь так поступать?

Алкеста не слышит стонов Мидаса. Верёвка прочно скрепляет и вторую мёртвую голову.

– Поддержи, да крепко держи, не урони! – привычно командует дева и вновь уходит к лошадям.

– У тебя есть ещё голова? – удивлённо восклицает ей вслед Мидас.

– Не одна! – радостно отзывается Алкеста. – Две головы!

– Да неужели?! – Мидас не разделяет радость девы.

Перед женихом выставляются новые трофеи.

– Их я помню. Они с первых стычек. Да? Кажется, этот – стражник цитадели. Младший гегемон. Всё в красном шарфе хаживал чинно. Звали его… напрягу я память… сейчас… вертится на языке… ну же… а и вспомнил – Финей!