Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»
Марат Гизатулин

Марат Гизатулин много лет по крупицам собирал сведения о предках Булата Окуджавы, чудом сохранившиеся в разрозненных семейных и государственных архивах. Кропотливо анализируя сотни уникальных документов, автор изучает причудливое переплетение судеб предков поэта, предшествовавших возникновению одного из самых значительных явлений 1960-х годов. Арбат Окуджавы уходит корнями в тесные каменные дворики Тифлиса, где слышится печальная музыка старинных улиц, бережно восстановленная автором этой книги.

Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

Марат Гизатулин

Редактор А. Е. Крылов

Редактор В. А. Щербакова

Редактор Н. В. Торбенкова

© Марат Гизатулин, 2020

ISBN 978-5-0051-0516-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Слово «тайна» применительно к Окуджаве первым произнес Евгений Евтушенко в своем весьма талантливом предисловии к первому советскому «гиганту» Окуджавы 1976 года – Окуджава дождался-таки большой советской пластинки к пятидесяти двум: «Меня невольно потянуло к этому человеку. В нем ощущалась тайна».

Эта тайна в нем ощущается и теперь, когда издано наконец полное собрание песен, когда вышло несколько биографических книг о нем, когда изданы почти все стихотворения, включая черновики, и собрано десять томов воспоминаний и документов «Голос надежды». И чем больше мы узнаем об Окуджаве, тем непостижимее для нас – словно по контрасту – те народные песни, которые писал этот человек, сам не до конца разбиравшийся в себе.

Кажется, собственный дар Окуджавы и для него был неразрешимой загадкой – во всяком случае, он не мог им управлять. Как и Блок, он трудно переживал периоды творческого молчания, но не мог их прервать по доброй воле. Он понимал, что одна песня удалась больше, другая – меньше (и почти безошибочно предчувствовал, какую будут петь, какую – просто ценить, а какую запомнят единицы). Но механизм превращения лирической темы в идеально законченную, герметичную, вызывающую множество толкований музыкально-поэтическую миниатюру был для него тёмен. Он мог объяснить многое в своих романах, в стихотворениях – и не убегал от читательских вопросов, – но в песнях, в том жанре, в котором, по словам Н. А. Богомолова, бесспорно и очевидно проявлялась его гениальность, почти всё было для него самого подарком неизвестно откуда. Он ощущал себя не столько музыкантом, сколько инструментом.

«И вот мы теперь без него эту загадку разгадываем», как сказал Достоевский в пушкинской речи; одни заходят со стороны структуралистской, филологической, текстологической, изучая повторяющиеся лексемы и сквозные мотивы его песен и стихов; другие изучают его личность, его страхи и пристрастия, политические и литературные взгляды. Третьи, как Марат Гизатулин, пытаются по документам реконструировать его биографию, отыскивают предков и родственников, пишут семейную историю, поднимают приказы по школе и газете, где Окуджава работал до 35 лет – до того возраста, когда о нем впервые широко заговорили.

Расследования Гизатулина читаются, как детектив, и приоткрывают для нас не только судьбу Окуджавы, который творил авторский миф и правду о себе рассказывал немногим, – но и трагедию его поколения, на четверть выбитого войной и от души битого отечественными пришибеевыми. Всё это в самом деле очень интересно, потому что в судьбе Окуджавы сошлись трагедии грузинских меньшевиков, великих кавказских поэтов, кантонистов, советской элиты и среднерусского крестьянства, среди которого он прожил и проработал пять лет после университета; и чем больше мы знаем, тем меньше понимаем, как все это у него переплавилось в две сотни бесспорных шедевров, ставших народными.

Впрочем, и о собственном народе, и о его фольклоре, и о механизмах его создания и сохранения мы знаем очень мало – нет большей тайны в народной жизни, чем тайна появления фольклора. Окуджава жил среди нас, мы его знали и с ним говорили, и тем не менее он создавал этот фольклор – тайную летопись жизни народа. Мы можем все узнать о тех обстоятельствах, в которых создана та или иная песня, мы можем даже знать примерно, что он сам имел в виду, – но получалось-то у него нечто иное, бесконечно большее, универсальное, каждому говорящее о своем.

Тем не менее книга Марата Гизатулина – хоть и не приближающая нас к тайне гения, но с замечательной точностью и полнотой описывающая его корни и окружение, – читается с тем же любопытством, с каким мы до сих пор слушаем Окуджаву. Любое прикосновение к его личности, говоря его слогом, нас возвышает. И хотя многое в этой книге вызывает моё несогласие – а Гизатулин часто говорит о своих несогласиях со мной, – это вещь естественная: Окуджава у каждого свой, каждым интерпретируется лично, и все равно нас сближает и заново объединяет любовь к нему и интерес к его открытиям. Он дал нам такую общую на всех печаль, любовь и уж тем более загадку, что разбить этот круг оказалось не под силу всем мерзостям того и этого времени, и поднявший меч на наш союз прекрасно понимает бесполезность своих попыток.

Но в качестве постскриптума не могу не проговориться: Марат, ты и сам в этом очерке прямо пишешь, что усомнился в душевном здоровье младшего брата Окуджавы. «Душевная болезнь» – это ведь не отсутствие интеллекта, это зачастую как раз спутник одаренности; но то, что написано в этом очерке, кажется, подтверждает самые печальные догадки. Впрочем, гениальность – тоже патология, и слава Богу, что у Булата Окуджавы был свой способ преодолевать отчаяние – способ, который спасает нас и сегодня.

А в общем, читателю этой книги можно только позавидовать. Его ждут открытия. И слава Богу, что эти открытия позволяют нам, говоря по-ахматовски, узнавать секреты, не раскрывая тайны.

    Дмитрий Быков

Хочу воскресить своих предков,
хоть что-нибудь в сердце сберечь.
Они словно птицы на ветках,
и мне непонятна их речь.

Живут в небесах мои бабки
и ангелов кормят с руки.
На райское пение падки,
на доброе слово легки.

Не слышно им плача и грома,
и это уже на века.
И нет у них отчего дома,
а только одни облака.

Они в кринолины одеты.
И льётся божественный свет
от бабушки Елизаветы
к прабабушке Элисабет.

Булат Окуджава

Армянская песня[1 - Впервые: Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. Вып. 8. М.: Булат, 2011.]

Вообще-то, прабабушку, упомянутую в эпиграфе к книге, звали не Элисабет, а Егисапет. Её отец, Григор, был священником в селе Ганза Ахалкалакского уезда Тифлисской губернии. У него было семь детей[2 - Подробнее см.: Микаелян Л. Капли датского короля // Голос Армении. Ереван, 2009. 26 дек.], но здесь мы упомянем только двоих.

Сын Григора Сукиас, тоже священник, и как потомственный священнослужитель получил фамилию не просто по имени отца, а с почётной приставкой – Тер-Григорян. Сукиас также имел много детей и одиннадцатым ребёнком его стал выдающийся армянский поэт Ваан Терян (псевдоним Терян получился путём сокращения настоящей фамилии). А дочь Григора Егисапет вышла замуж за Мкртича Налбандяна, осела в Тифлисе и стала прабабушкой выдающегося русского поэта.

Академик Арам Григорян, внук одного из братьев Ваана Теряна, вспоминает своё знакомство с троюродным братом:

С самим Булатом я познакомился так. Я сидел в ресторане Центрального дома литераторов в компании ведущих русских литературоведов, совершивших в 60-е годы переворот в мировом литературоведении, – Сергеем Бочаровым и Вадимом Кожиновым. За соседним столиком я увидел Окуджаву, встал, подошёл к нему и похлопал по плечу: «Делайте всё что угодно, только не делайте вид, что мы не братья». Он был взволнован. Говорит: «Простите, вы можете кого-нибудь назвать, чтобы я опознал вас?» Я назвал Лялю Мелик-Оганджанян, дочь Гоар, родной сестры Ашхен. «Это моя любимейшая сестра», – сказал он.

Я пригласил Булата за наш стол. Мы прекрасно провели время. За столом я вспомнил «Грузинскую песню» Окуджавы («Виноградную косточку в теплую землю зарою…») и не без некоторой нагловатости спросил, почему она называется «Грузинская…»? Булат ответил, что эта песня могла бы называться и «Армянская…»[3 - Цит. по: Там же.].

Но это всё потом, а сначала Егисапет с Мкртичем родили шесть детей. Среди них были два сына – Аршак и Степан. Вот о Степане и его отпрысках и будет наш рассказ.

1

Мария в свои шестнадцать была ослепительной красавицей. Во всём Авлабаре[4 - Авлабар – старинный армянский район в центре Тбилиси.] не было её краше. Так хороша была Мария, что, говорят, к ней сватался даже самый богатый человек в Грузии – нефтяной король Александр Иванович Манташев[5 - Настоящее имя – Александр Ованесович Манташьянц (1842—1911).]. Вартан Вартанян, отец Марии, был небогат, и такой головокружительный брак дочери мог бы ощутимо поправить его мелкие купеческие дела. К тому же Манташев был известен не только как миллионер, но и вообще как очень хороший человек. Правда, он был старше невесты чуть не на сорок лет, и это, конечно, никак не могло понравиться молодой девушке. Поэтому, несмотря на кроткий характер, Мария наотрез отказалась выходить замуж за Манташева. И мать её поддержала, сказав: «Не хочу, чтобы моя дочь всю жизнь собирала слёзы в золотое блюдо».

Предание об этом несостоявшемся замужестве жило в семье много лет.

А потом Мария встретила человека, которого полюбила. Её избранник Степан Налбандян был хоть и небогатый, зато молодой здоровый красавец с крутым нравом.

Так Мария стала женой Степана.

Их внук напишет об этом почти через сто лет:

Марию выдали за него с трудом, ибо она была дочерью купчишки, хоть и не слишком богатого, но всё же[6 - Здесь и далее курсивом без специальных сносок даются цитаты из романа «Упразднённый театр».].

И ещё:

Мария была молчалива, улыбчива и покорна, Степан – грозен, величествен и вспыльчив, но вдруг мягок, и вкрадчив, и отходчив.

Степан и Мария за свою жизнь нарожали шестерых детей[7 - Иногда у современных исследователей происходит путаница с последовательностью их рождения, – см., например: Быков Д. Булат Окуджава. 2-е изд., испр. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 53. (Жизнь замечат. людей). В дальнейшем мы не раз будем обращаться к этой книге как к первой полной биографии Булата Окуджава, чтобы обратить внимание на некоторые неточности, неизбежные в таком объёмном труде.]. Марии было двадцать, когда в самом конце 1895 года, 31 декабря, у них родилась первая дочь, Сильвия. Через пару лет родилась вторая, Гоар. За ней, 17 августа 1903-го, появилась Ашхен. Потом Анаид. Наконец, в 1905 году появился единственный сын Рафик, и последней, в 1911-м, родилась снова девочка, которую назвали Сирануш, а дома всю жизнь звали Сиро.

Отец один работал, кормил свою большую семью. Всю жизнь он трудился слесарем на тбилисском водопроводе, а по вечерам, после работы, становился отличным мастером-краснодеревщиком. Руки у Степана были – что надо, и особенно приспособлены они были к дереву. Он мастерил на продажу и деревянную мебель, и какие-то причудливые шкатулки, чемоданы. Его изделия были настолько изящными и добротными, что до сих пор хранятся и служат в семьях его внуков и правнуков.