Нерон. Блеск накануне тьмы

– О, не спеши от нее отворачиваться. Как знать… Такую женщину всегда неплохо иметь в друзьях.

– А я думаю, что мы остаемся друзьями вне зависимости, являюсь я клиентом ее заведения или нет.

И я действительно так думал.

Вскоре после разговора с Воракс я покинул шатер и вернулся во дворец, где расположился на скамье из слоновой кости и постарался унять разыгравшуюся в душе бурю противоречивых эмоций.

Я был бесконечно счастлив, что мои учителя музыки и вокала уцелели, что жив художник Фабул, что близкие мне люди, кроме Аполлония, и дальше будут частью моей жизни. И совершенно искренне радовался тому, что Воракс восстановит свой бордель.

Но чудовищные слухи и обвинение в том, что я был зачинщиком Великого пожара… Такого я не ожидал.

Более того, эти слухи были крайне опасны. В отличие от языков пламени, они оставались незаметными для глаз. И если с пожаром можно было бороться, устраивая противопожарные полосы и так лишая его пищи, средств борьбы со слухами у меня не было.

Как лишить слухи пищи? Что их подпитывает? Как их погасить? Притом что они, подобно огню в ветреную погоду, распространяются быстро, легко преодолевают все барьеры и отражают любые попытки их придушить.

XIV

– День настал, – сказал я Поппее.

Я говорил уверенно и спокойно, хотя на самом деле предстоявшее первое после Великого пожара обращение к Сенату вызывало у меня если не ужас, то страх.

Выступить перед Сенатом было необходимо, но донести послание так, чтобы сенаторы могли в полной мере его осмыслить, крайне сложно. Притом что мне нужно, чтобы они поняли все, что я предлагаю.

– Да, пора, – согласилась Поппея. – Ничто не сдвинется с места, пока ты не ознакомишь их со своими планами и они их не одобрят.

В этот день Поппея выбрала достойное, но скромное платье и легкую паллу[48 - Палла – элегантный плащ или мантия, которую носили вне дома богатые римские женщины.], но в отличие от моей матери, которая подслушивала произносимые в Сенате речи и открыто принимала посланников, появляться там Поппея не собиралась.

– И было бы очень неплохо, если бы ты надел пурпурную тогу, хотя бы для того, чтобы не забывать, что ты – император.

– Как будто я нуждаюсь в подобном напоминании.

На самом деле трудно припомнить моменты в моей жизни, когда бы я забыл о своем титуле, а после Великого пожара я помнил об этом и днем и ночью. Но для сенаторов пурпурная мантия послужила бы хорошим напоминанием о моем титуле, на случай если они начали об этом забывать.

Курия при пожаре не пострадала, только ее стены кое-где почернели от сажи и дыма. Форум к этому времени уже расчистили от обломков, а курию не просто расчистили, а выскребли и отмыли, после чего все сенаторы были созваны присутствовать на моем обращении к Сенату.

Сенаторов было шесть сотен, так что я прекрасно понимал, что не все из них захотят или смогут в назначенный день прибыть в курию.

На пути через Рим я с удовольствием наблюдал за прогрессом проводимых в городе работ: почти весь центр был расчищен, начали расчищать храм Весты и Большой цирк. В общем, уже через неделю можно будет позволить владельцам недвижимости вернуться в город и приступить к отстройке своих разрушенных домов.

Большие двери курии охраняли два преторианца в форме – Фений и Субрий. Войдя внутрь после залитого ярким солнечным светом Форума, я сначала почти ничего не мог разглядеть, словно оказался в наполненной бормочущими голосами огромной пещере.

Но глаза очень быстро привыкли к сумеречному освещению, и я четко увидел длинные скамьи по сторонам длинного зала. Все они были заполнены сенаторами в белых тогах.

На помосте меня ожидал трон, по обе стороны которого восседали на своих местах два консула.

Пока я шел к помосту, специально отобранный для подобных церемоний громогласный слуга возвестил:

– Император Клавдий Цезарь Август Германик!

Сенаторы все как один встали.

Я поднялся на помост и, обернувшись, обвел взглядом зал курии и поприветствовал сенаторов:

– Добро пожаловать в Рим! В нерушимый и вечный Рим!

После чего взмахом руки позволил им сесть, но сам остался стоять.

– Рад, что мы снова встречаемся здесь, в нашем старом доме. Рим был основан более восьми веков назад, за это время пережил множество бедствий, и Великий пожар – крупнейшая трагедия из тех, с которыми он сталкивался. Но мы всё преодолеем, Рим будет восстановлен и воссияет ярче, чем прежде. В его истории благодаря нашим усилиям наступит золотой век – эпоха, оглядываясь на которую люди будущего будут горько сожалеть о том, что им не пришлось жить в наше с вами время.

Я, как бы мне этого ни хотелось, не мог считать выражение лиц сенаторов: во-первых, в курии было плохое освещение, а во-вторых, у меня было слабое зрение. Но они сидели тихо и ждали, что я скажу дальше. По моим прикидкам, в зале было примерно две сотни сенаторов.

– Итак, – продолжил я, – перейдем к стоящим перед нами неотложным задачам. Я и мои агенты провели оценку понесенного в результате Большого пожара ущерба, зафиксировали потери имущества и составили списки пропавших без вести. Вы можете самостоятельно ознакомиться со всеми цифрами, сейчас я их оглашать не стану, на перечисление уйдет целый месяц. – (В ответ – тишина, ни смешка, ни даже вздоха.) – На пунктах оказания помощи раздается еда и одежда, там же можно получить информацию о смене места жительства. Основываясь на составленных списках, мы воссоединяем тех, кого удалось отыскать.

Я сел. Да, разговор предстоял непростой, да и начинался он как монолог без ответной реакции.

– Посовещавшись с входящими в мой консилиум инженерами, архитекторами, юристами и сенаторами, я разработал план по восстановлению города.

Далее я рассказал о новых мерах безопасности, о правилах использования огнеупорного камня, о расширении улиц, колоннадах на фасадах домов, запрете на нависающие одни над другими этажи и на общие стены у соседних домов, а также об обязательных средствах борьбы с огнем в каждом доме.

Практически без паузы поспешил заверить в том, что ответственность за расходы возьму на себя.

– Контрибуции из провинций и сельской местности весьма значительны. И состоятельные граждане также проявили щедрость.

Мне, конечно, хотелось, чтобы сенаторы правильно поняли мой намек, да вот только они были не так богаты, как те, кто занимал положение на ступень ниже. Все потому, что презирали заработанные на торговле или финансовых сделках деньги и уважали только доходы от войны или землевладений.

Я снова встал. Пришло время обрушить на них главную новость.

– Центр Рима я резервирую под императорские земли, – объявил я. – Там будут располагаться: дворец, сады, озеро, храм Клавдия и соединяющая парк с Форумом крытая аркада – все как единый дворцово-парковый комплекс.

Сенаторы наконец зашевелились и начали перешептываться.

– Эти земли будут принадлежать Риму и, соответственно, открыты для народа. – Тут я возвысил голос: – Рим станет самым прекрасным городом на земле. А Золотой дом, Домус Аурия, станет венцом Рима, увенчает новый век Аполлона!

Один из сенаторов встал, он сидел не так далеко от меня, и я смог его разглядеть. Это был рослый здоровяк Плавтий Латеран.

– И куда же деваться людям, которых выселят с этого… императорского курорта? – пробасил он.

– Им будет выплачена компенсация и предоставлена возможность поселиться в другом месте, – ответил я. – И парк будет принадлежать всем, а значит, и им тоже.

Тут поднялся еще один сенатор – вертлявый и какой-то дерганый Квинциан.

– А тебе не кажется, что они предпочли бы иметь дом, в котором можно жить на правах хозяина, а не парк, по которому можно свободно разгуливать? – спросил он.

– Здесь вопрос выбора не стоит, – пояснил я. – Им предоставят новое жилье.

– С таким размахом сам Крёз[49 - Крёз – последний царь Лидии, слывущий в античном мире баснословным богачом, его имя стало нарицательным.] разорился бы. – Сцевин неодобрительно скривил тонкие губы. – Это…

Я догадывался, что он хочет сказать «чрезмерно» или «вопиюще», но сенатор сдержался и закончил свою реплику так: