Город Бабра

Но вот только я так и не упал, земли подо мной не было! Я продолжал падать куда-то в темноту. Дыхание перехватило, к горлу подступил комок, живот скрутило спазмом. Показалось, что падаю в воду с обрыва.

Мама… Вот я и повторил твою судьбу, связался с помешанным на магии человеком, и теперь так же, как ты, лишусь жизни. «Повторил родительские паттерны», как сейчас принято говорить в популярной психологии.

Я падал и падал, лицо обдували потоки воздуха, одежда трепыхалась, рюкзак завис над моей спиной на лямках. Полет прекратился мгновенно, но мягко. Как будто я не летел эти бесконечные секунды, а просто рухнул на мягкую перину кровати из положения стоя.

Я приподнялся, опираясь на руки, и оглянулся. Вокруг была кромешная темнота. И вдруг по спине пробежал холодок. В книгах порой пишут о том, что главный герой спиной почувствовал чей-то взгляд. Было смешно, когда я натыкался на этот антинаучный миф в литературе, но вот прямо сейчас…

Вот оно. На меня кто-то смотрит сзади.

Я медленно сел и обернулся. В темноте светились кошачьи глаза. А позади кошачьих – человеческие. Или не совсем человеческие. Я почувствовал отвратительный запах. Дух разложения, гниющего мяса достиг рецепторов в носу и меня затошнило. А затем вырвало прямо в мягкую податливую дрянь, в которой я лежал.

Освобождение желудка как будто освободило и мое сознание: мысли перестали носиться бешеным спутанным шаром перекати-поле, успокоились, глаза начали различать окружающий мир, а уши словно прочистились после заложенности, какая бывает в самолетах при наборе высоты. Я снова посмотрел в сторону глаз. Они не моргали и не двигались. Теперь различимы были фигуры: огромная пятнистая кошка, а за ней сгорбленная фигура, напоминающая очень старого человека. Я прочистил горло и попробовал заговорить, но голос оставался сиплым:

– Что происходит? Кто вы?

Вместо ответа фигура подошла ближе, так, что я смог разглядеть детали. Это была старуха. Она улыбалась. Вряд ли человеческий разум способен представить себе более отвратительный оскал. На старушечьем лице, изборожденном морщинами и изуродованном шрамами, искривлялся в мерзкой ухмылке почти беззубый рот. Левый желтый глаз был хитро прищурен. Взгляд второго – черного глаза – казался серьезным, сосредоточенным.

Старуха заговорила. Голос ее был с хрипотцой, как у только что проснувшегося человека, и имел интонацию, с которой бабули заставляют своих внуков идти на уколы в поликлинику или есть ненавистную манную кашу. При этом на фоне отсутствия зубов речь старухи казалась удивительно чистой, она говорила разборчиво и почти не шепелявила:

– Сейчас посмо-о-отрим, кто ты такой, мальчик. Сиди, сиди смирно. Больно не будет! Эрен мангдахай, взять его.

Кошка, которая стала намного крупнее чем казалась мне до падения, тоже стала различима. Облезлая, пятнистая, уродливая зверюга разинула свой рот.

Фигуры эти были в десяти шагах от меня, но я отчетливо чувствовал зловоние, исходившее из этой жуткой пасти. Сверкнули желтые клыки, и я инстинктивно стал отползать в сторону, не отводя взгляда от ужасных фигур. И тут кошка начала втягивать в себя воздух, при этом увеличиваясь и надуваясь, словно воздушный шарик. Одежда на мне заходила ходуном, меня потащило в сторону твари. Я закричал, стал хвататься за мягкую дрянь, на которой сидел, попытался ползти в противоположную сторону на четвереньках, но – бесполезно! Отвратительное существо притягивало меня, затягивало в пасть, словно пылесос всасывал пылинку.

И тут я понял, что вообще-то никуда меня не тянет, я продолжаю ползти вперед на четвереньках, отдаляясь от зловещей парочки. Но одновременно с этим я все-таки лечу в пасть чудовищу. Мое сознание раздвоилось. Я одномоментно видел себя, изо всех сил цепляющегося за нетвердую не-землю руками и ногами, уползающего в сторону, и второго меня, которого как магнитом притягивало к монстру. Тот я, что приблизился к клыкастой разинутой пасти, стал растворяться, рассыпаться, как будто был сделан из бумаги, а сейчас эта бумага размокала, отрывалась, и по кусочкам исчезала в жуткой вонючей пасти с кривыми зубами.

Это было просто ужасно, невыносимо, смотреть как твоя точная копия распадается на куски. Не было ни крови, ни органов, никаких мерзких анатомических подробностей, но все равно зрелище было настолько отвратительным, что меня снова стало тошнить.

Кошка была омерзительна, и с ее увеличением я смог разглядеть больше кошмарных деталей: шерсть висела клочьями, а там, где не было шерсти, тело покрывали гноящиеся язвы. Кривая, словно проломленная в нескольких местах морда, одно ухо висит надорванное на тонкой полосочке кожи. Картину дополняли куски моего собственного тела, пропадающие навсегда в вонючей бездонной пасти.

Я почти физически чувствовал, как меня жрут. Когда нижняя половина моего тела уже полностью распалась, а верхняя с ужасом смотрела мне в глаза, перебирая руками и пытаясь отползти, сопротивляясь из последних сил; когда от лица стали отрываться и улетать кусочки щеки, обнажая челюсть, я заорал.

В голове промелькнули мысли: «Они меня жрут! Жрут заживо! Ну уж нет. Так нельзя! Если я и погибну, то точно не так, не таким способом, не в грязной вонючей пасти ободранной кошки, как угодно, но только не так! Я не согласен!»

Громко зарычав, я забормотал вслух самые крепкие матерные выражения, какие только знал, разжигая в себе ярость, встал и, оскальзываясь на черной гадости, пошел навстречу кошке спасать второго себя. Схватив своего двойника за остатки руки, я оттащил его от твари, которая в холке уже превзошла размером мой собственный рост, обнял его и рухнул, утопая в кромешной темноте.

Очнулся, лежа на траве на тропинке к общежитию.

Ничего себе меня накрыло. Бред с галлюцинациями – прекрасное завершение интересного дня. Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша. Интересно, это мир сошел с ума, или только я?

Похоже при падении мне повезло удариться головой и потерять сознание. Я лежал в грязи, руки мои были в какой-то черной липкой гадости. Если это были глюки, то что на моих руках? Я в дерьмо упал? Мать твою, отвратительно. А нехрен так поздно домой возвращаться. И это что на одежде… Следы моей блевотины? Твою мать. Невероятно! Позорно, отвратительно. Я поднялся на ноги.

По тропинке, как назло, шли мои соседки. Зашибись, только их не хватало сейчас! Ненавижу уродок. Всегда появляются не вовремя, что бы я ни делал. Даже подрочить спокойно в своей комнате нельзя. И, конечно, почему бы им не появиться здесь и сейчас, это действие на сто процентов в их духе. Я сорвал листья с ближайшего дерева и судорожно вытирал с одежды следы моего позора, когда они подошли.

– О, Майдарчик, это ты что ли? – спросила Машка.

Сука, подумал я. Сказал:

– О, привет! Вот это встреча, – постарался вложить в приветствие как можно больше ненависти, чтобы до тупой суки сразу дошло, что ей не стоит останавливаться. Но тупая – она тупая и есть. Машка продолжила:

– Майдарчик, что с тобой? У тебя все хорошо?

Я процедил сквозь зубы:

– Нормально.

Яна, вторая соседка, чуть менее тупая, сообразила наконец, что я не в настроении разговаривать. Она взяла подругу за рукав, сказав:

– Пошли. Я думаю, Майдар не рад нас видеть.

Маша возмущенно вывернулась, но потом наконец начала шевелить мозгами. И губищами своими при этом шевелила беззвучно, как рыба. Видимо, без движения губ ее две извилины не могли шевелиться. Тупорылая сука, губы как вареники, студентка, еще двадцати нет, а выглядит из-за всех этих наращенных и накаченных частей тела как старая, сотни раз перешитая на хирургическом столе проститутка.

Я только и мог тогда думать о том, какие они обе отвратительные. Строят из себя подружек, но они же ни за что не общались бы, если бы не жили в одной комнате, только по распоряжению коменды они все еще терпят друг друга.

Яна снова взяла Машку за рукав и потащила подальше от меня. Видимо, моя злоба была физически ощутима. Похоже, я все-таки смог невербально сообщить той, которая чуть поумнее, что хочу остаться один.

До меня наконец дошло, что у меня есть рюкзак. Твою мать, похоже я и сам отупел. Хорошо, видимо, головой приложился.

Мысли огромным роем злющих ос вертелись в моем сознании. Я злился на соседок, на дурацкий обморок с галлюцинациями, на тупую кошку, на себя. Прежде всего на себя. Как же я сейчас отвратителен. Извалян в грязи, в каком-то черном говне, в блевотине. Меня одолевала беспомощность и тупая, нестерпимая слабость.

Я достал из рюкзака салфетки и стал оттирать одежду. Тропинка была слабо освещена фонарями, светившими с дороги по ту сторону редких деревьев. Вряд ли я смог вычистить все с одежды. Но выбора похоже нет, надо идти домой как есть. А там будут люди. Там будет хренова туча людей на проходной, будет охрана и вахтерша, люди в лифте, а потом еще в секции могу снова встретить этих двух уродливых сук.

Но что мне еще оставалось делать? Придется идти, позориться.

Я сделал каменное лицо и заставил себя сдвинуться с места. Возле общаги стояли студентки, курили. Конечно, таращились на меня – грязного, уродливого. Замолкали и пялились на меня и на проходной и в лифте. Только в секции повезло – я прошмыгнул в свою комнату, не встретив соседок. Схватил полотенце и проскользнул в душевую.

Там сорвал с себя одежду, кинул на поддон, засыпал порошком, встал ногами сверху и включил воду. И кто бы, черт возьми, сомневался! В это время все моются. До нашего этажа и так горячая вода еле доходит, а вот именно сейчас – очень тонюсенькая струйка. Кое-как отрегулировал воду, чтобы получить сносную температуру.

Хотелось завыть, кинуть душевой шланг со всей дури в стену, или вырвать его к чертям собачьим!

Едва сдержался, кое-как заставил себя залезть под холодную воду и помыться. Во мне клокотала злость, разочарование. До чего же мерзкая общага! Пока мылся, рассматривал нашу убогую душевую комнатку. Стены почти до потолка покрыты отвратительной серой плиткой, растрескавшейся, кое-как заляпанной замазкой в местах сколов. Серая от времени побелка на потолке и такая же серая грязная побелка в верхней части стены, все в трещинах. В углах скопилась пыль, похожая на давно заброшенную скомканную паутину. Сантехника еле живая, грязная, в бело-желтом налете. Поддон с коричневыми потеками, которые уже никогда не отмоются.

Зубы стучали, я замерз как собака.

Думая о трещинах в стенах, я почти физически видел, как они расползаются, увеличиваются. Представлял себе, как рушится эта стена, как рушится это чертово здание и как рушится моя жизнь.

Что я, нахрен, вообще здесь делаю? Гадость невероятная. Я хотел изменить мир. Хотел сделать этот отвратительный, наполненный тупыми людишками, мир, хоть немного лучше. Для этого получал образование, мечтал стать великим ученым. И к чему это привело? К тому что я ставлю очередную серию абсолютно бесполезных опытов, которые, как и в миллионный раз, при мат анализе покажут свою несостоятельность? А мы всей сраной лабораторией будем улыбаться и махать, как пингвины в мультике, делая вид что все в порядке? И в очередной раз научный руководитель аккуратно намекнет, что анализ нужно немного повернуть в нужную сторону, чтобы результат сошелся с обозначенными целями в заявке на грант. Ведь если не сойдется, то грант могут и не дать в следующий раз.

Отвратительно. Я похоронил свои мечты, подстроился, адаптировался под взрослую жизнь, в которой никто не работает ради идеи, ради развития, ради того, чтобы реально что-то изменить и сделать лучше. Только ради бабла, которое осядет в кармане руководства на девяносто процентов.

Я омерзителен, потому что уже не первый год играю в эту игру. Поддерживаю эту гадость, мерзость и ложь. Потому что я еще и трус.

В жизни каждого человека однажды наступает момент, когда он осознает, что он не герой книги или фильма, и что у него будет самая обычная скучная судьба. Никаких свершений, никаких приключений. И вот, я наконец, осознал, что я не из тех, кто заработал миллионы и стал успешным в двадцать и даже не в двадцать пять, а скорее всего и не в тридцать и уже никогда.

Когда долго работаешь на одном месте, начинаешь думать, что это центр мира. Психика оправдывает совершенный выбори ты убеждаешь себя, что выполняешь важное дело. Этакий защитный механизм от ощущения бесполезности и безысходности. Люди, которые давно работают в институте, грызутся насмерть за какие-то мелкие подвижки в должности и уверены, что это супер важно. Хотя институт дохлый, никому не нужный аппендикс, оставшийся от советского прошлого, живой лишь благодаря расположению недалеко от Байкала.

Смешно смотреть на стариков, которые ничерта не соображают в современной науке, не знают английского, не читают новых исследований, но при этом ведут себя, как царьки. Страшно стать таким же.