Поймать лаптем удачу

– Вика, ты здесь давно не живёшь! Ты живёшь у Маши! Забыла?

Я смутно помнила, что да – знаю Машу. Но вот после этого – моя память даёт сбой. Я помню, что обиделась на Гущина до слёз. Хотела уйти от него, а он не пускал. Поил насильно чаем. И всё – яма. Точнее – сон.

ГЛАВА 8

Признаться честно, все случившееся за последнюю неделю мне казалось страшным сном. Я видела произошедшие моменты из своей жизни в смешанном порядке. Видела того, чего не было. Например, как я танцевала на столе, а потом прыгала в толпу ребят из параллельной группы в ПТУ. Потом, что я раздевалась при Гущине, приставала к нему, пока он не скрутил меня одеялом… Полный бред! Дальше мне снилась пустыня, которая была больше похожа на заброшенную помойку. Лето, знойное солнце. Мне очень жарко. Я иду в майке и в шортах. В руках моих пистолет, и я знаю, что за мной гонятся. А я не вижу, где на этой пустынной помойке можно спрятаться. Хоть в песок с загнивающим мусором зарывайся! Тут я слышу, как кто-то ко мне бежит, но от зноя и распылённого в воздухе песка я не вижу, кто это. Направляю на него пистолет и хочу выстрелить, но не решаюсь, пока не пойму, в кого я хочу выстрелить. Мне страшно, но и решиться убить неизвестного я не могу. Наконец фигура парня проясняется, и я понимаю – это Михаил Высоковский. Он улыбается, а я, радуясь, обнимаю его. Потом мы с ним повсюду слышим шаги и понимаем, что нас окружили. Появляются фигуры мужчин, и я начинаю одного за другим «валить» их. У меня заканчиваются патроны, из нападавших остаются только трое, один из них стреляет в меня, но Миша успевает меня загородить своим телом и падает. Я понимаю, что его убили и хочу руками придушить того, кто это посмел сделать, но ребята рассыпаются в разные стороны, и я остаюсь над трупом Михаила одна. Понимаю, что для него сделать уже ничего не могу. Меня охватывает такое отчаяние, что я просыпаюсь от того, что реву в голос.

– Вика, да что с тобой? Когда же ты проспишься? – услышала я сонный голос Гущина.

Я привстала и хоть не могла поверить, что это был сон, ответила:

– Его убили, а я поделать ничего не смогла.

Да, голос точно принадлежал не мне. Я таким сиплым басом не говорю. Гущин отвернулся от ноутбука и спросил:

– Кого – его?

– Выс… Высоковского, – прошептала я. И стала вспоминать, где я и почему?

– Так мы его уже давно похоронили. И хватит о нём убиваться. Пить хочешь?

– Да. Но я про Мишу…

– А! – Гущин хитро засмеялся и кинул мне бутылку минералки. – Это не справедливо, право! Ты же сама его хотела прикончить, а тут тебя опередили.

Убить? Я немного стала припоминать фуршет. Да, я его сама поцеловала, а он мне сказал, что он целовался со мной назло Зайцевой. А потом в меня стреляли, и я увидела Михаила, как он направлял на меня пистолет. Потом… Потом Людмила или… Лидия? Нет. Любовь Петровна, мать подполковника Петрова. Я с ней напилась.

– Не-е-ет! – простонала я.

А Гущин засмеялся.

– Неужели всё помнишь?

– Нет! – Я упала на подушки. – А я что, на работу не пошла? – с болью в сердце подумала я вслух.

– Сегодня суббота. Офисы не работают по выходным, – отозвался Гущин. – Ты дальше будешь спать или в ванну пойдёшь?

– Можно я умру?

После такого вопроса Сережа встал и подошёл ко мне.

– Значит протрезвела. – Он сдернул с меня одеяло, и я увидела, что сижу в ядовито зеленой футболке. – Вика, если сама в ванну не пойдешь, то я тебя отнесу.

– Ты офонарел!

Я потянула одеяло на себя. Мне хотелось вспомнить, каким образом я оказалась в комнате у Гущина? А для этого мне надо ещё подремать.

– Вика! А ты себя хотя бы видела? Ты думаешь, мне легко смотреть вот на такое?

Сережа мне в руки сунул квадратное зеркало. Я машинально взглянула на себя и чуть не заорала от страха. На меня смотрел чёрт, ей-богу! Вся косметика была размазана по лицу. Причёска взбилась в подобие гнезда. Я мигом помчалась в ванную комнату. Гущин, посвистывая, поплелся за мной и постучался.

– Вик, а Вик? А у меня была такая же реакция, когда ты набросилась на меня.

– Я тебя не слышу.

Я включила воду и думала: «Лучше не думать про то, что он говорит».

– Вик, а ты всё-таки не отменила свое желание обнажиться передо мной?

– Гущин, заткнись!

– Если тебе сменная одежда не нужна – я тебя в комнате дождусь. Только скажи заранее, мне тоже раздеться? И еще, ты мою зубную щётку не бери. Пальцем рот почистишь.

Я не стала дослушивать его бред и открыла дверь. Он стоял со сложенным новым комплектом белья, даже нераспакованым.

– А одежда? – спросила я, и сердце сжалось.

Вся моя одежда – это вечернее платье Рубиновой. Его-то мне совсем не хотелось надевать. Гущин снял с плеча свой спортивный костюм.

– Футболка в пакете.

Я вырвала вещи и захлопнула дверь. Мне было дико стыдно перед ним. Как он вообще меня с таким грязным лицом пустил на свою кровать?! Вот я бы даже на порог дома его не пустила. Нет, надо мне пересмотреть свои приоритеты. Если и выходить замуж, то только за Гущина. Только я терпеть не могу его едкие колкости!

Из ванной я долго не решалась выйти. Я боялась показаться Гущину на глаза. И была абсолютно уверенна, что теперь я с больничного не появлюсь в цехе. Вот, как эта история с Высоковскими могла испортить мне всю жизнь?! Жила же я себе спокойно, ходила на смены… А теперь безработная, с похмелья, испортила свою репутацию приличной недотроги. Мама! Что я, правда, раздевалась перед ним?! И какого лешего я стала подозревать Михаила? Не моя эта работа, а полиции. С какой дури я согласилась идти работать в его компанию?!

– Ты жива? – Гущин стучался в ванну.

Я, молча, открыла дверь.

– О, кей! – Серёжа выпустил меня. – Я кофе налил. Есть ты всё равно не будешь…

– Буду, – пробубнила я.

С чего он взял, будто я с утра есть не хочу?

– Правда? Ты что вчера пила?

– Мартини.

– И пьяная в дрова?! – Гущин засмеялся, чуть со стула не упал. – А у тебя голова болит?

– Нет. Но у тебя сейчас заболит.

– Понял. – Серёжа достал хлеб и масло. – Угощайся!

Я стала намазывать бутерброды и машинально посмотрела на часы, стрелки показывали половину одиннадцатого. Значит, не так много я спала.

– Знаешь, а я ещё пункт в наш договор включу. Моя жена не должна пить спиртное, вообще ни грамма! Вика, тебе пить совсем нельзя! Ты понимаешь, совсем!