Бремя любви

И в этот момент я увидела сына. Его скрюченное с рождения тело сейчас казалось еще более худым и немощным. Его ребра выпирали из-под тонкой ткани рубашки. Он был похож на затравленного зверька, но они в нем видели угрозу. Мой маленький мальчик казался им агрессивным. Нежность, на мгновение сгладившая острые углы, сошла на нет, померкнув в новой вспышке злости и негодования.

– Вы никогда не шли нам на встречу. Никогда! Вы знали, что Виталику неудобно носить эти чертовы рубашки, но ваша гребаная форма и устав, важнее всего. Я ненавижу вас!

Всю дорогу домой Виталик не проронил ни слова. Он смотрел себе под ноги и мычал, едва волоча ноги через снежные сугробы. Полина сидела в коляске, которую я с трудом толкала перед собой.

Я понимала, что мне нужно с ним поговорить, но слова застревали в горле. Я еле сдерживалась, чтобы не завыть от боли и обиды, от дикой несправедливости, связавшей меня по рукам и ногам, но я держалась. Я не могу быть слабой. Он не должен видеть моих слез.

– Сынок, ты не расстраивайся, все будет хорошо. Вот увидишь. Мама не даст тебя в обиду. Да, я помню, я просила тебя быть терпеливым и не обижаться на других, и я горжусь тобой. Слышишь?

Он не ответил и даже не посмотрел в мою сторону. Я покрепче сжала его руку, а после поднесла к губам его замерзшие пальцы и поцеловала.

– Давай наденем варежки.

Дома нас встретила мама, и я выдохнула с облегчением. Оскара нет, а значит у меня есть время подготовиться к разговору с ним. Он снова будет бить себя в грудь, повторяя, как заведенный: «А я говорил». Да, он говорил, он много говорил и говорит – на то он и актер, но наша жизнь не театр. Увы, но эти роли нам достались не на час и не на два, а на всю жизнь.

– Наш парень снова подрался? Ну ничего, малыш, это ерунда. Синяком нас не запугать, верно я говорю? – с порога начала кудахтать мама, помогая мне раздеть детей.

Виталик был не в настроении. Его голова была опущена, но я видела, как он исподлобья смотрит сквозь нас, пытаясь разглядеть кого-то в коридоре. Он одергивал руку каждый раз, когда мама пыталась снять с него куртку. Шапку он тоже держал в руках. Он перебирал ногами, часто моргая. Обычно он так делал, когда нервничал.

– Сынок, не бойся. Тебя никто не будет ругать. Ты у меня умница, и чтобы не случилось, знай – мама тобой гордится, слышишь? – спросила я, опускаясь перед ним на колени. Он притих и посмотрел мне в глаза. Он едва заметно кивнул и позволил мне взять у него из рук шапку и помочь снять куртку. Мама с Полей уже мыли руки в ванной, когда Виталик снова начал пятиться к двери. Его глаза бегали по кругу, а тремор бил по рукам.

– Виталик, тебя никто, слышишь, никто не обидит. Мы не будем тебя ругать. У нас все хорошо, ничего страшного не случилось. Мы не будем больше кричать, никогда. Ты мне веришь? Малыш, ну ты что?

Ребенок продолжал смотреть сквозь меня, прислонившись к двери. И я все поняла. Я крепко прижала его к себе. В детстве он пах молоком и счастьем, а сейчас… я чувствовала только слезы и страх. Слезы катились у меня по щекам, и я все сильнее и сильнее прижимала его к себе.

– Прости меня, малыш. Этого больше не повторится. Оскар больше не будет на тебя кричать, никогда, слышишь? Я люблю тебя, родной.

Я почувствовала, как он меня обнял – это были настоящие крепкие объятия, и этот поступок сказал мне больше тысячи слов.

Оскар предупредил, что задержится в театре, и мы с мамой сами уложили детей, а после сели на кухне. Я не хотела начинать этот разговор, но другой темы мы так и не нашли.

– И что ты дальше будешь делать? – спросила мама, закуривая сигарету. Табачный дым тут же смешался с ароматом кофе, который она любила пить перед сном.

– Не знаю. Еще не думала об этом.

– Может, ты посмотришь эти центры, что предложила директриса?

– Не начинай. Ты же знаешь, что я этого никогда не сделаю. Я не отказалась от него тогда, не откажусь и теперь.

– Ты меня хоть иногда слышишь? Разве я это тебе предложила? Я бы и сама тебе не дала этого сделать. Он славный мальчик. Да, не такой как все, но он так похож на моего деда. А деда я очень любила.

– А я сына люблю и не собираюсь идти на поводу у таких узколобых дур, как эта директриса! Ты знаешь, она мне заявила, что они все эти годы из жалости закрывали глаза на табель его успеваемости. Представляешь? У него в классе пять троечников, а глаза им мозолят только его оценки!

– Черт с ней, но вот совет она дала неплохой. Ты подумай…

– Не о чем тут думать. Я буду искать для него другую школу, вот что я буду делать.

– В кого ты такая упертая? Ведь ты там даже не была ни разу! А что, если ему там будет лучше? Вдруг понравится?

– Понравится кому? Ему? Тебе? Мне? Или может быть, нашим соседям?

Вечер. Время 20:20

– Где мой сын? – спросила я мужчину, что продолжал сидеть со мной в салоне скорой помощи.

– Его никто не видел, но мы дали ориентировки, поэтому не волнуйтесь. Мы его найдем, – заверил меня он.

Яркая молния внезапно разрезала темное небо. Я повернула голову и впервые за все это время посмотрела на улицу, туда, где под черным пластиковым пакетом продолжала лежать моя девочка. Мое сердце сжалось от тоски и боли.

– Моя дочь… она все еще там?

– Да, но ее сейчас уже увезут. Мы почти закончили.

– Сейчас начнется дождь…

– Не переживайте, мы все фотографируем и протоколируем. Дождь нам не помешает…

Он ничего не понимал, не чувствовал. Его участие – дежурная формальность, которая раздражала. Поля жуткая мерзлячка. Она всегда и во всем мерзла, а ноги у нее никогда не бывали теплыми. Моя ледышка. Я всегда отогревала ее шерстяными носками, теплыми халатами, горячим чаем. Мы сейчас с ней как раз сидели бы и пили чай, обсуждая сериал. А что мы с ней смотрели в последнее время? Какой-то сериал про врачей… но какой? Поле он нравился, а я смотрела его только для галочки. Дура. Почему? Для Поли он был важен: она готовилась быть врачом, а мне он не нравился. Да как же он назывался?

Я почесала лоб и обернулась в сторону, собираясь спросить у дочери название сериала, но… осеклась.

– Ей холодно. Я не хочу, чтобы она вот так лежала на земле. Я хочу к ней, – простонала я, чувствуя дикую слабость во всем теле. Я попыталась встать, но тут же снова упала на сиденье.

– Нельзя. У вас еще будет возможность побыть с ней наедине. И не переживайте, ей не холодно.

Я закрыла глаза и покачала головой, ощущая, как тошнота подступает к горлу.

– Может быть, вы знаете, куда мог уйти ваш сын. Обычно такие люди не прячутся в незнакомых местах.

– Зачем моему сыну прятаться?

Кто бы что ни говорил, а Виталик прятаться умел. Где мы только с Полиной его не искали, когда он начал убегать из дома: и в соседних дворах, и в подвалах, и на крышах, и у помоек… его нигде не было. Примкнув к группе бомжей, он слонялся по округе, собирая бутылки и выпрашивая милостыню. В этих скитаниях он увидел романтику, о которой потом рассказывал мне в ванной, когда я пыталась его отмыть и привести в порядок. Его первый побег стал переломным в наших отношениях, жаль, поняла я это не сразу…

– Я неправильно выразился…

– Да, неверно. Мы повздорили сегодня утром, и он ушел.

Ушел ли? Мне кажется, я его выгнала… и мне не стыдно. Ни грамма. Я устала. А вот Полина, наверное, только о нем весь день и думала. Она всегда переживает за него. Она его любит.

– Из-за чего была ссора? Он поругался с сестрой?

– Нет, он всегда ругается со мной или я с ним…

– Соседи сказали…

– Соседи? А где были эти соседи, когда какая-то мразь напала на мою девочку? Где они все были? – заорала я.

– Мы это выясним, но многие из них утверждают, что вы часто ругались с…