Бремя любви

– У кого-нибудь из них есть больной ребенок? Они знают, что это вообще такое? Нет! Тогда пусть каждый займется своим делом, и не надо совать свой нос…

– Я понимаю, но я не могу не спрашивать. Это как раз и есть мое дело.

– Ну так не сиди тут, ищи этого урода.

– Под уродом вы подразумеваете кого-то конкретного?

– Я не знаю! Моей девочки нет, ее убили, и если вы не найдете эту мразь, это сделаю я! Я вам клянусь, я найду эту паскуду и убью! Я сама убью эту сволочь! – заревела я.

***

Найти новую школу для Виталика оказалось непростой задачей. Я ходила в каждую и лично встречалась с директорами, но, не сговариваясь, они все давали один и тот же ответ: «сейчас середина учебного года, и классы полностью укомплектованы, приходите летом». Время пролетело незаметно, но летом выяснилось, что ребенок с такими нарушениями в развитии не может обучаться по стандартной программе образования. Виталик остался дома еще на один учебный год.

Я старалась поддерживать в нем интерес к учебе, и каждый вечер, пока Оскар был занят в театре, мы читали книги, повторяли письмо. Он пытался все схватывать и повторять, но угнаться за любознательной и жадной до знаний Полиной было нелегко. В свои пять лет она уже знала алфавит и умела читать по слогам. Она умела считать до ста, а также складывать и вычитать.

– Я, я, я смогу! – кричала Полина, пытаясь вырвать из рук Виталика тетрадь, чтобы самой решить арифметическую задачу.

– Солнышко, подожди, сейчас очередь Виталика, – объяснила я, наблюдая за тем, как трясется рука сына в попытке написать «пять».

Но результатом уравнения, где от девяти яблок нужно было вычесть четыре, стала цифра «три».

– Сынок, ты уверен? Может быть, проверишь еще разок?

– Не-ет. Так!

– Ну как же, вот смотри, у меня девять пальцев, я уберу вот эти четыре, и сколько у меня осталось? – спросила я, шевеля пальцами правой руки, левую убрала на стол.

Он внимательно посмотрел на мои руки – то на одну, то на другую, потом снова вернулся к задаче с яблоками. И так повторялось какое-то время, за которое Полина пыхтела, кряхтела, и подпрыгивала в нетерпении на своем месте.

– Я, я, я хочу решить!

Виталик начал нервничать. Его рука задрожала сильнее. Он отпихнул от себя тетрадь с ручкой и тут же встал из-за стола.

– Не-е хо-очу! На-адоело!

– Что значит – надоело, а как ты будешь в школе учиться? – спросила я, пытаясь вернуть его на место.

– Не-е бу-уду! Не-е ну-ужно!

– Пять! Будет пять яблок! – закричала Полина, наконец дотянувшись до тетради. – А здесь будет три морковки, четыре листочка и два помидора! Я все решила! Мама, правильно же? Я молодец? Молодец?

– Да, солнышко, ты молодец, – ответила я, бегло взглянув на страницу, хотя и без этого точно знала, что Полина эти задачки щелкает, как семечки.

Виталик раздраженно фыркнул и, не реагируя на мои просьбы вернуться к занятию, сел на пол к своим игрушкам. Мне было больно смотреть на то, как одиннадцатилетний ребенок увлеченно играет с машинками и паровозиками, рассчитанными на возрастную группу его сестры.

– Оставь его, – попросила мама, появляясь у меня за спиной. – Ты не можешь быть для него учителем, ты – мать.

– И что ты мне предлагаешь? Смириться? – спросила я, оставляя детей в комнате. Они радостно катали паровозик по рельсам, издавая смешные звуки.

– Когда ты научишься слушать, что тебе говорят? Разве я сказала смириться? Я говорю, что ему нужен учитель, посторонний человек, который сможет стать для него другом, которого он будет уважать.

– А я? Я разве ему не друг? Я лучше друга, я лучше всех! Я его мать!

– Вот именно, ты его мать, а ему нужен учитель! Не будь такой твердолобой!

– И где ж мне его взять? Ни одна школа не согласилась принимать его! Что я еще могу сделать?

– Можно подумать, на школах свет клином сошелся. Иди в развивающие центры!

– Я тебе уже говорила, что ни за что на свете не отдам своего сына в эти интернаты!

– Боже, смилуйся! Ты что, глухая? Я про центры детского развития говорю! Они разные бывают – и дошколят водят и деток постарше.

– И давно это ты так прозрела? – огрызнулась я, начиная мыть посуду.

– Нет, а то бы раньше тебе мозги вправила. Сегодня в газете прочитала, на, сама посмотри, – велела она, протягивая мне рекламную листовку.

Стараясь не афишировать своего скепсиса, я протянула руку к газете, когда в квартире раздался истошный вопль Полины. Бросив все в сторону, я кинулась в детскую комнату.

Еще несколько минут назад они вместе играли в паровозик. Как и всегда разгоняли его на рельсах, заранее уготовив ему разные испытания, которые зачастую заканчивались его крушением. Паровоз разлетался на составляющие, разбросав по кругу свои немногочисленные вагоны. И им это нравилось. Они весело смеялись и хлопали в ладоши каждый раз, когда им удавалось сокрушить железного змея. Я их забавы не разделяла, но в такие моменты всегда успокаивала себя: «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Однако пронзительный крик Полины дал понять – правило дало сбой.

Мама догнала меня у двери в спальню, и мы вместе влетели в комнату. Полина сидела на полу возле стены, и лицо ее было все в слезах. Она плакала и кричала от боли, хватаясь за голову руками. Я подбежала к ней и прижала к груди, словно там, в недрах моего тела, все еще теплился аромат молока, который успокаивал ее в младенчестве.

– Все, все, моя девочка. Все хорошо, ничего страшного не случилось, – шептала я, раскачиваясь вместе с ней из стороны в сторону. Но Полина продолжала заливаться криком, даже не пытаясь обнять меня в ответ.

Мама подошла и села рядом. Она гладила Полину по спине, а сама не сводила глаз с Виталика. Он увлеченно отправлял паровозик в очередное смертельное пике, в то время как его сестра сидела рядом с ним и надрывалась от плача. Это было странно.

– Виталик, а что случилось? – поинтересовалась мама, перехватив его взгляд. Он отпустил железный состав вперед по крутой петле рельс. – Почему Поля плачет?

Ее вопрос потерялся в очередном громком всхлипывании Полины, но я была уверена, он его услышал. Он опустил голову. Паровозик вошел в петлю и с грохотом разлетелся на части. Это событие привлекло внимание всех. Полина оторвалась от моей груди и, все еще продолжая всхлипывать, с улыбкой посмотрела на очередное крушение. А я с ужасом заметила у нее на голове ссадину, из которой тонкой струйкой сочилась кровь.

– Виталик, что случилось? – повторила свой вопрос мама.

– Сильно болит, солнышко? Как ты так ударилась? – причитала я, рассматривая ее голову.

Ссадина была неглубокой, и кровь уже свернулась в уголках ранки, но мне все равно было страшно. Умом я понимала, что ей ничего не угрожает, и это не первая и, увы, скорее всего не последняя ее травма, но сердце отказывалось это принимать. Я чувствовала, как паника и страх пульсируют у меня в ушах. Я крепко обняла ее, не желая больше отпускать во внешний мир, где ее на каждом углу поджидала опасность. Кто бы мог подумать, что даже дома, играя с паровозиком, она может так удариться головой. А как это вообще могло случиться?

– Он-на х-хотела за-абрать па-аровоз-зик. А-а он м-мой! М-моя оч-чередь.

– Что ты сделал? – заорала я, вскакивая с дочкой на руках. – Да, как ты мог? Ты что, сдурел? Она головой ударилась! Головой! А что, если бы это была не просто ссадина? Ты меня слышишь?

Виталик продолжал сидеть на полу. Он втянул голову в плечи, сильно выгнув и без того кривую спину. И в такой позе он пятился назад, пока не уперся в спинку кровати. Мама продолжала сидеть на полу. У нее в руках был тот самый злополучный паровозик. Теперь он вращался между ее пальцев.

– Я-я-я.

– Что – я? Я с тобой разговариваю! Ты видишь, что ты наделал? Посмотри, какая у нее рана! У нее кровь идет! Она плакала, а ты просто сидел и играл! Как это понимать? Я тебя спрашиваю? Она же твоя сестра!

– Мам, не надо, – шмыгая носом, попросила Полина. – Он не хотел меня обижать, я сама виновата.