Бремя любви

– Что значит – сама виновата?

– Я хотела перехитрить. Его очередь была пускать паровозик, а я жадничала.

– Даже если так, ты не должен был ее толкать, ты слышишь?

Виталик смотрел на меня исподлобья, и я видела, как трясутся его руки. Мне стало стыдно. Что я за мать? Он такой же мой ребенок, а что сделала я? Я наорала на него, напугала его еще больше. Но я сама испугалась. У Полины на голове рана, и это не шутки. Но я ведь поняла, что это всего лишь царапина, тогда почему я так строга к нему? Да, он поступил нехорошо, но он же ребенок. Он же сделал это не специально. Но я испугалась… Я знаю, какой он сильный. В это сложно поверить, но несмотря на свое неидеальное тело, Виталик очень крепкий. Это понимает каждый, кто хоть раз пожимал ему руку. Его крючковатые пальцы, словно плети, переплетают твою руку и давят на плоть с такой силой, что ты стараешься как можно скорее избавиться от этих клещей. И в такие минуты я всегда горжусь своим сыном…

Вечер. Время 22:10

Мне снова что-то вкололи. Несколько минут мое сознание вращалось по орбитам в поисках лучшей доли. Как бы я хотела приземлиться там, где могла снова услышать ее смех и увидеть ее сияющие глаза, но вместо этого мои ноги вновь почувствовали землю. Я сидела на скамейке под открытым небом и чья-то рука наглаживала мне спину. Голова была настолько тяжелой, что мне было сложно ей шевелить. Я с силой открыла глаза. Моя девочка уже лежала на носилках, и двое санитаров несли ее к машине скорой помощи. Разряд молнии озарил это действо, сделав его еще более драматичным и зловещим. Я снова закрыла глаза, издав что-то среднее между стоном и всхлипыванием.

– Настюх, поплачь, легче станет, – оживилась женщина, что сидела рядом со мной. Ее голос показался мне знакомым. Она притянула меня к себе, и мое тело легко поддалось ее воле.

Мои глаза были закрыты, но как бы я ни пыталась снова провалиться во мрак и пустоту бытия, я продолжала видеть ее – мою Полину.

– Мамочка, все будет хорошо, не волнуйся, – говорила она, блаженно улыбаясь. – Со мной все в порядке.

Я снова открыла глаза в надежде, наконец, проснуться, вынырнуть из этого кошмара. Но я все еще сидела на улице в объятиях какой-то женщины, а мне в глаза смотрел все тот же мужчина в форме.

– Мы можем продолжить наш разговор?

– Я могу поехать с ней? – спросила я. Машина скорой помощи все еще стояла в нескольких шагах от нас, и я видела черный пакет, скрывающий мою девочку от посторонних глаз.

– Боюсь, что нет. Ее сейчас отвезут в морг, потом…

Женщина, что сидела рядом со мной, громко цыкнула, перехватив его взгляд и инициативу в этой беседе.

– Настя, так будет лучше. Завтра мы с тобой сами сходим.

– Отец девочки жив? – продолжал мужчина.

– Да, мы в разводе.

– Как можно с ним связаться?

– Я позвоню.

– Если вы дадите нам его телефон, мы можем это сами сделать.

– Я же сказала уже, что сама позвоню. Что вам от меня надо?

– Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что может иметь отношение к случившемуся. Например, какие отношения были у отца с девочкой?

– Что значит – какие? Он ее отец!

– Я понимаю, но все же, каким он был отцом?

Каким он был отцом… А почему бы не спросить, каким он был мужем? Или хороший отец автоматически хороший муж? Полина его любила. Она гордилась своим отцом. Для нее он был самым лучшим. Для нее он был если не на первом, то точно на втором месте в жизни. А на каком месте она для него? Есть для нее вообще место в его жизни?

– Они часто виделись или нет, ладили или ругались? Вы же в разводе, – разглагольствовал мужчина.

– Это я с ним развелась, а она как была его любимой девочкой, так ею и осталась.

– Хорошо. А когда они виделись в последний раз?

– Не помню. Я этим никогда не интересовалась, меня же это не касается.

– Как это? Она же ваша дочь.

– Ну так и ему она вроде как не соседка!

В его замечании было столько укора, что у меня зазвенело в ушах. Всю жизнь меня осуждали и ругали за сына, за мою любовь и заботу о нем. Но с Полиной все было иначе. Я хорошая мать! Я все делала правильно! Тогда за что мне все это?

– Слушайте, как вас там звать, я понимаю, что вы выполняете свою работу, но давайте потом. Не сейчас. Если бы вы все делали правильно, мы бы здесь сейчас не сидели, понимаете о чем я говорю? Это ваша вина, что какие-то ублюдки на свободе гуляют! Я не могу, не могу больше. Слышите?! Верните мне мою девочку! Верните, сволочи!

Мой крик потерялся в оглушающем ударе грома. Раскатистой волной он пронесся по земле, растворяясь где-то далеко за горизонтом. Там, где в свете уличных фонарей еще можно было различить огни удаляющейся машины скорой помощи…

***

Он поднял трубку не сразу, и пять долгих гудков ожидания показались мне пыткой. Сколько раз мы говорили с ним с тех пор: пять, шесть? Больше десяти лет прошло с того дня, как мы перестали называться семьей. Считаться ею мы перестали еще раньше. Мы с ним так никогда и не смогли сблизиться и до конца понять друг друга. Мы слишком разные. Он актер театра и кино, а я… за сорок пять лет жизни я успела примерить на себя множество масок и образов, но ни одна из них не была мне так близка и понятна, как роль матери. Да, я мать!

– Привет, какими судьбами? – услышала я его голос.

Он сказал это так легко и непринужденно, что я растерялась. Последний раз мы с ним ругались. Он кричал на меня так громко и неистово, что я отводила трубку в сторону, чтобы не оглохнуть.

– Не тебе меня учить! Ты лучше своим выродком займись! Этот калека сам не живет и другим не дает!

– Не смей его трогать! Он здесь не при чем! Я с тобой про Полину говорю, про твое хамское отношение.

– Сколько раз тебе повторять, нет у меня денег! Нет! Будут – я все заплачу, но сейчас их у меня нет.

– Ты не устал врать? На новую машину у тебя деньги нашлись, а как алименты заплатить…

– Ты в чужой карман не лезь! Я не обязан перед тобой отчитываться!

– Боже, какое же ты ничтожество.

– Да что ты говоришь. Ты на своего сына почаще смотри, вот кто ничтожество! Вот кто тебя на дно тащит, а не я! Я – заслуженный артист, звезда театра и кино, а кто ты?