Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Тропик Змеев

– Не ради благополучия, – уточнила я. В те времена движение «Независимой Добродетели» еще не сформировалось, но его главный аргумент уже пересказывали друг другу негромким, едва ли не возмущенным шепотом: если женщина меняет свои брачные предпочтения на материальные блага, не превращает ли это брак в своего рода проституцию? – Ради дружеского общения, любви или…

Настала моя очередь оборвать фразу на полуслове, устыдившись ее окончания.

Щеки Натали залились краской, однако она ответила:

– Нет. Ни ради того, ни ради другого. Конечно, я была бы рада мужской дружбе, но роды опасны, а материнство отнимет у меня слишком много времени, а интереса к этому… так сказать, занятию ради него самого у меня нет. И что остается?

Правду сказать, оставалось немногое. Разве что избавление от воркотни домашних, но ей можно было положить конец разными способами.

Возможно, с моей стороны было бы разумнее подождать, пока я не оценю состояние своих финансов, но через две недели мне предстоял отъезд в Нсебу, и впустую тратить время – свое и Натали – на лишние приготовления совсем не хотелось.

– Если уж ты непременно должна от кого-то зависеть, – сказала я, – и если твои убеждения это позволят, давай этим кем-то буду я. Вдовы часто берут в дом компаньонок, а ты и так практически была моей компаньонкой в последние несколько лет. А еще – дорогой мне подругой. Отчего бы не оформить все это официально?

Задержка в ее дыхании подсказывала, что я угодила в цель. Однако Натали запротестовала:

– Нет, Изабелла, я так не могу. Если я не выйду замуж, то на всю жизнь превращусь в обузу. А что, если ты передумаешь – через два года, через десять, через двадцать? К тому же это может отравить нашу дружбу, а мне бы совсем этого не хотелось.

Я беспечно рассмеялась, пытаясь унять отчаяние в ее глазах.

– Обуза на всю жизнь? Чушь. Оставайся со мной, а я уж обеспечу тебе жизнь независимой и эксцентричной старой девы, поддержанную, если захочешь, твоими познаниями и пером. Другие дамы делали это и до нас.

Правда, немногие. А в тех областях, к которым влекло Натали, преуспели и вовсе единицы. Для дам было куда приличнее изучение истории, чем безумные изобретения вроде искусственных крыльев. Однако я твердо решила прожить жизнь, как того требуют мои наклонности, и вдобавок добивалась этого с таким рвением, что общество не смогло мне в этом отказать, и потому проповедовать Натали женскую покорность с моей стороны было бы высшей степенью лицемерия. И все трудности, и цена такой жизни были ей известны: она ведь видела, как живу я.

Судя по огоньку, разгоравшемуся в ее глазах, трудности были невелики, а о цене не стоило и говорить. На словах она продолжала возражать, но только из-за своей приверженности к логике.

– Боюсь, моих домашних придется убеждать. И убеждений потребуется столько…

– Тогда у тебя два выхода, – сказала я, поднимаясь из-за стола. Свет, падавший из окон за моей спиной в это время дня, должен был окружить меня сияющим ореолом, и я не погнушалась использовать это ради пущего драматического эффекта. – Можешь остаться в Ширландии и заняться их убеждением, а я буду рада видеть тебя рядом, когда с этим будет покончено. А можешь оповестить домашних о своих намерениях, отправиться в Нсебу со мной, через две недели, и пусть они сами разбираются в собственных мыслях и чувствах.

– Через две недели? – голос Натали разом ослаб. – Ты уезжаешь через… о, но ведь…

Я молча ждала. Мои слова были совершенно искренни: я была бы рада ее компании и в том случае, если бы она предпочла присоединиться ко мне позже, или вовсе решила дожидаться меня в Ширландии. К тому же, навязывать ей свои предпочтения было бы просто нечестно.

Кроме этого, я знала Натали так хорошо, что без труда могла предугадать ее ответ. Плечи Натали расправились, подбородок поднялся.

– Я обещала поехать с тобой в Эригу, – сказала она. – Леди должна держать слово. Семью я поставлю в известность немедля.

* * *

Никогда прежде мне не пришло бы в голову счесть Максвелла Оскотта, эрла Хилфордского, садистом. Однако метод, к коему он прибег, чтобы вывести вора на чистую воду, вынудил меня пересмотреть мнение по данному вопросу – и сделать выводы, для эрла отнюдь не лестные.

По словам мистера Уикера, симпозиум, среди участников которого были и наши главные подозреваемые, должен был завершиться на этой неделе. Осмотр лаборатории мистера Кембла полицией результатов не дал, и лорд Хилфорд прибег к более прямолинейному методу выявления виновника: пригласил всех на званый ужин, чтобы посмотреть, не дрогнет ли кто.

С этой целью он за исчезающе краткий срок успел арендовать верхний зал Йейтс-отеля и позаботился о присутствии всех подозреваемых. Поводом для ужина стало то, что Коллоквиум, устраивавший прощальный банкет в честь окончания симпозиума следующим вечером, не допускал в свои священные стены дам, а эрл был твердо убежден, что съехавшимся ученым джентльменам следует встретиться с образованными и достойными дамами, особенно – хоть этого факта он и не афишировал – с недавно овдовевшей миссис Кэмхерст.

Для пользы дела я согласилась вытерпеть решение лорда Хилфорда выставить меня на всеобщее обозрение, но моя готовность помочь оказалась лишь личиной – на самом деле я была ни жива ни мертва. В то время единственной монографией, опубликованной мною под собственным именем, была «Путешествие в горы Выштраны» – работа не совсем научная. На авторство работы «Относительно выштранских горных змеев» я не претендовала, скрывшись за краткой припиской «и других», следовавшей после имени Джейкоба. Несколько моих статей об исследовании искровичков для научных журналов не подошли. Мало этого: я вела жизнь завзятой затворницы на протяжении трех лет. От перспективы оказаться на званом ужине среди толпы незнакомых ученых мне сделалось так худо, что я едва могла есть.

Но дрожь в коленях мигом прошла, и решимость вернулась, стоило только вспомнить об истреблении, грозящем драконам, если секрет сохранения драконьей кости будет предан огласке.

В тот вечер верхний зал у Йейтса сверкал от пламени свечей, свет которых отражался от полированной меди настенных канделябров, хрусталя люстр и бокалов и серебра столовых приборов, лежавших на столе идеально ровными рядами. Мужское общество было пестрым: жители Северной Антиопы в черно-белых костюмах, южноантиопейцы в кафтанах до икр, йеланцы в вышитых шелковых халатах, видвати в чалмах, украшенных спереди драгоценными камнями…

Состав гостей не отличался разнообразием – не из тех, что одобрила бы миссис Гэтерти: джентльмены превышали нас, дам, числом более чем втрое. Но, учитывая спешку, работа лорда Хилфорда, взявшего на себя приглашение гостей женского пола, чтобы мы с Натали не оказались единственными дамами за столом, была достойна всяческого восхищения. Присутствовали здесь и известный орнитолог Мириам Фарнсвуд, и математик Ребекка Норман, и другие, чьи имена, к сожалению, мало что скажут современной аудитории, поскольку их труды ныне забыты.

Нацепив на лицо улыбку, я взяла лорда Хилфорда под руку и двинулась в наступление – смотреть, кто из собравшихся дрогнет.

Одному за другим, он представил меня тем, кого мы сочли вероятными преступниками. Никанор де Андрохас-и-Реон («этот крысомордый мараньонец», чья неудачная форма носа действительно делала его похожим в профиль на грызуна), Бхелу Гуаталакар, Цон Гунь-ван, Фома Иванович Озерин… Все это время нас сопровождал и мистер Уикер. Конечно, ни один из нас не ожидал, что кто-либо из собеседников вломился в лабораторию Кембла лично – это, несомненно, было делом рук некоего наемного грабителя, но к тому времени вор наверняка должен был успеть просмотреть записи Кембла. Мы с мистером Уикером упоминались в них так часто, что упустить связь наших имен с этой работой было просто невозможно.

Цон немедля решил, что я не стою его внимания, и все свои речи неизменно обращал к лорду Хилфорду с мистером Уикером. Озерин, напротив, уделил мне куда больше внимания, чем мне хотелось бы, но совершенно не того свойства, и я постаралась распрощаться с ним как можно скорее. Де Андрохас-и-Реон действительно дрогнул, но такова была его реакция абсолютно на все вокруг (осмелюсь утверждать, что в такой толпе он чувствовал себя еще менее уютно, чем я).

Вне всякого сомнения, лучше всего вышло с видватийским химиком Гуаталакаром, хотя по крайней мере поначалу никакой пользы нашему расследованию это знакомство не принесло. Он был моложе других – лет тридцати, не более, и принадлежал к тем людям, каких я встречала в жизни бессчетное множество раз и, признаться, предпочитаю всем прочим. Гуаталакар был увлечен своей работой настолько, что быстро забывал о банальных условностях вроде пола собеседника. Ему не было бы никакой заботы, окажись я хоть орангутаном – значение имели только проявленный мною интерес к химии да способность реагировать на его высказывания разумными вопросами (пусть даже не понимая ответов). Вызвать его на разговор не составило никакого труда; от энтузиазма его голос звучал громче и громче.

От меня потребовалось только одно: придать ходу его мысли желаемое направление.

– Драконья кость! Да! – сказал он. Видватийский акцент стал гораздо заметнее: его познания в ширландском не поспевали за мыслями. – Думаю, решение не за горами. Учитывая, сколько ученых работает над этой проблемой, и новое, современное оборудование… Ответ вскоре будет получен.

Только и всего. Ни малейших признаков какого-либо тайного знания, ни единого намека на то, что он знает больше, чем говорит. Продолжая беседу, я сосредоточилась на толпившихся вокруг гостях. Голос Гуаталакара звучал так громко, что вскоре всему залу стало известно, что мы с ним обсуждаем проблему сохранения драконьей кости.

– Решение этой проблемы будет потрясающим научным открытием. Но я, признаться, встревожена его возможными последствиями. Область моих интересов – естественная история, и я не могу не принимать близко к сердцу то, что может вдохновить людей на истребление драконов.

Снисходительное хмыканье слева возвестило о появлении Питера Гилмартина, маркиза Кэнланского, вице-президента Коллоквиума Натурфилософов.

– Но разве ваша экспедиция не истребляла драконов в Выштране ради науки, миссис Кэмхерст? Насколько мне известно, зарисовки убитого животного – ваша собственная работа. Безусловно, было бы много лучше, если бы натуралисты получили возможность сохранять скелеты драконов для изучения вместо того, чтобы добывать новый экземпляр всякий раз, как возникнет новый вопрос.

Все это звучало вполне логично, однако его покровительственный тон пришелся мне не по вкусу. Только почтение к его положению в обществе вынудило меня смягчить рвавшийся с языка ответ.

– Меня тревожат не натуралисты, милорд, но те другие, кто не удовольствуется горсткой скелетов. Человечество не отличается скромностью и умеренностью.

– И все же подумайте о прогрессе, который может воспоследовать за этим открытием. Стоит ли ставить благополучие диких зверей превыше нашего собственного?

На это я могла бы, не сходя с места, ответить целой лекцией, но лорд Кэнлан не оставил мне шанса даже начать. Он повернулся к Гуаталакару и склонился в его сторону в дружеской, слегка заговорщической манере.

– Мне хотелось бы поговорить с вами завтра, в более академичном окружении. Ваша работа представляет для меня немалый интерес, и я полагаю, что могу оказаться в состоянии помочь вам в ней.

Дохни на меня в тот миг выштранский горный змей – даже тогда я не могла бы оцепенеть сильнее. Пока Гуаталакар отвечал, я не мигая смотрела на лорда Кэнлана, будто одной силой взгляда могла подтвердить или рассеять внезапно возникшие подозрения.

Возможности использовать результаты Кембла самому у маркиза не было: основной областью его научных интересов являлась астрономия. Но это не значило, что Кэнлан не может получить от них выгоду иными способами – например, продав дневники Кембла тому, кто даст большую цену.

Уж не почудилось ли мне? Уж не была ли его улыбка, обращенная ко мне, не просто снисходительно-учтивой любезностью, а тайным, злорадным сообщением, что потерянное мной – в его руках, и он намерен извлечь из этого все возможные выгоды?

Имея титул маркиза, он превосходил положением в обществе даже лорда Хилфорда. Обвинять его здесь же, на месте, нечего было и думать, хотя шок едва не заставил меня забыть о благоразумии и высказать все свои подозрения ему в лицо. А ведь он не сказал ни слова, которое хотя бы для начала можно было интерпретировать как улику, не говоря уж о ее убедительности для всех остальных.

До самого конца ужина я кипела от злости, не имея возможности отойти в сторону с кем-нибудь из друзей и поделиться подозрениями с ними. Но после, пока лорд Хилфорд прощался с гостями, я поспешила оттащить мистера Уикера в угол и поведать ему обо всем.

– Тонковата зацепка, – сказал он, выслушав меня и хмуро взглянув через зал туда, где стоял лорд Кэнлан.

Его слова вовсе не воодушевляли, однако они все-таки прибавили мне мужества. Было время, когда Томас Уикер только фыркнул бы в ответ и отнес мои опасения на счет буйной фантазии. Сейчас же он всерьез задумался над ними, пусть даже его раздумья не привели к согласию.

– Да, мне неизвестно, откуда он мог узнать об исследованиях Кембла, – призналась я. – Но вам ведь уже доводилось встречаться с ним – стал бы он так щеголять передо мной своим удачным ходом?