Мэрлин

После нашего расставания я много думала о том, что мы оба виноваты в этом. Но все это были заигрывания с совестью – на самом деле я винила себя. Я думала, что я, наверно, слишком изменилась. Тело отяжелело и потеряло часть своей природной грациозности, ум слишком часто был занят детьми и домом, а дух был подавлен и истощен смертью родителей и отсутствием чьей-либо поддержки, кроме самого Джона. Может быть я слишком много всего на него взвалила? Может перестала быть такой уж притягательной и волнующей? Ведь такое бывает сплошь и рядом. Люди встречаются, влюбляются, как им кажется, а потом со временем все это проходит и былые чувства ускользают, словно утренний туман. И все же я чувствовала, что картинка не складывается, что та любовь, которая связывала нас с Блэкстоном была куда глубже, куда сильнее, куда правдивее большинства других любовных историй.

Я смотрела на мистера Фулера в день свадьбы, смотрела на него перед их отплытием в США, и во мне росло осознание, что никто ни в чем не виноват. Просто в какой-то момент мы с Джоном перестали выбирать друг друга. И я мучительно думала, почему? Почему я перестала ему верить? Почему засомневалась в нем? Почему оттолкнула от себя любимого человека? Возможно, были и какие-то другие причины, а возможно… Где-то в глубине души я считала, что могу проиграть. Что отношения герцогского наследника и его среднеклассовой любовницы не могут длиться вечно. Что между этими двумя героями не может быть истинной любви, а лишь дешевая мелодрама и наигранные страсти, которые в сущности пусты как мыльный пузырь. Впрочем, во мне жила надежда, что все получится и мы будем любить друг друга до гроба, которая словно бы уравновешивала мои шансы: «50 на 50, милочка! Либо получится, либо нет!»

Да, я не умела бороться, но в конечном итоге делала это всю жизнь. Только зачем-то боролась я сама с собой.

Мистер Блэкстон

Я решила уехать в Нью-Йорк. Я всегда думала, что тихая загородная жизнь, которую я вела в Ричмонде, – это как раз то, что мне было нужно. Но на самом деле я хотела жить в центре большого города, среди людей и возможностей. Да, можно было вернуться в Лондон, и это было бы куда более логичным и рациональным решением. Но я думала о Джоне. Я слушала свое сердце, когда согласилась быть с ним много лет назад. Это ощущение я запомнила на всю жизнь. Невероятное, прекрасное, невообразимое чувство. Словно весь мир расстилается у ваших ног, все получается, все становится возможным. Тогда мир был открыт мне, а я была открыта ему.

И зачем мне было ехать в Лондон, если сердце звало меня в город, который я никогда не видела?

Ноэль продала свой магазин нашему бухгалтеру мистеру Томпсону, я же оставляла его Лили и Саймону. Мы договорились, что они будут ежемесячно переводить мне часть прибыли в течение нескольких лет, пока не выкупят весь магазин. Мистер Томпсон все подсчитал, мы составили договор у папиного душеприказчика и весело отпраздновали начало новой жизни. Только Шон и Робби немного расстроились, да старушки всплакнули перед разлукой – Грэнни оставалась в Бате, а тетушка, конечно, ехала с нами.

Впрочем, и старушки, и мальчики договорились писать друг другу обо всем и даже выбрали особые листы и конверты для этих писем. Благо этого на Дэниэл-стрит было в избытке.

В день, когда я собиралась покупать билеты, заболел Шон. Не сильно, но от него заразились Эва и Джемми. Шон пошел на поправку уже через пару дней, а вот Джемми становилось только хуже. Я ходила из угла в угол, взволнованная и растерянная. И не потому, что мне не терпелось уехать. А потому что я чувствовала, это серьезно. Мой мальчик болен.

Я пригласила доктора Моррисона, не испытывая ни капли смущения, потому что все это было бессмысленно перед лицом болезни. Я отправила телеграмму Блэкстону и сообщила герцогу. Эва, которой также нездоровилось, почти все время плакала, но ее состояние хотя бы было стабильным. А Джемми горел. Горел две ночи. Потом три. Я потеряла счет времени. Не могла есть или спать. Я попеременно носила детей на руках, обтирала их, качала и баюкала. Шон держался стойко, но потом страх одолел и его, и он тихонько всхлипывал в объятиях Лили. Я прижимала Джемми к себе, чтобы охладить его своим телом, он дрожал, а болезнь буквально сжигала его прямо у меня на руках. Чудовищная беспомощность и одиночество – вот что я чувствовала тогда. Герцог приехал на пятый день. Или уже прошла неделя? Не знаю.

От Блэкстона не было вестей, а доктор Моррисон заходил к нам дважды в день, но все его лихорадочные усилия, казалось, были напрасны. Случайно взглянув в зеркало, я не узнала женщину, смотревшую на меня. Глубокие синяки под глазами, тонкие руки, полупрозрачная кожа. И глаза. Глаза полные страдания.

Никогда в жизни я не боялась так за жизнь своих детей. Страх потерять Джемми разрывал мне душу, изматывал мое сердце. Ужасный, неодолимый страх. И любовь, которая прорывалась через него, отзывалась болью во мне.

Пришел доктор Моррисон и выставил меня из комнаты. Не помню, день был или вечер. Не помню, сколько уже дней болел Джемми. Я была одна. Я была совершенно одна. Мне было так страшно.

Герцог с Шоном ушли за продуктами, старушки хлопотали на кухне, и я слышала их тихий непрерывный плач. Я сама была соткана из этого плача, и, хотя глаза оставались сухими, мне казалось, что я скоро разольюсь штормовыми волнами.

Шатаясь, я вышла в сад. Прохладный весенний ветер опалил мои щеки. И я медленно сползла на колени в изнеможении. Из моей груди вырвался хрип. Или стон. Или боль. Мое тело сотрясалось от застывшего крика.

И вдруг сильные теплые руки обняли мои плечи. Сотней крошечных иголок кольнуло меня это всепоглощающее чувство тепла. Я обернулась и буквально упала в объятия Блэкстона. Спасительные объятия.

Боже! Какое же это невероятное чувство! Он пришел. Он был рядом. И я разрыдалась. Плакала навзрыд, уткнувшись ему в плечо. А он все гладил и гладил мои волосы…

Так нас и нашел доктор Моррисон. Не знаю, как долго он наблюдал за нами. Его деликатный кашель мгновенно вернул меня в реальность, которая вспышкой ярких красок и резких линий врезалась в сознание.

– Джемми стало лучше. Новое лекарство, которое я ему дал, уже начало действовать. Жар снижается.

– Что? – спросила я дрожащим голосом, не веря своему счастью.

Он говорил что-то еще, но я не слышала. Я бежала в комнату Джемми… Я плакала и обнимала его. И Джон тоже обнимал его и меня. А потом вернулся Шон, и Грэнни принесла Эву, которая хоть и болела еще, но совсем не так сильно. И мы снова были вместе на большой кровати. Мы снова касались друг друга, обнимали и целовали детей. Мы снова были счастливы.

Я уснула в слезах облегчения, в обнимку с Джемми.

К вечеру следующего дня ему значительно полегчало. А я смогла спуститься вниз. Магазин уже давно был закрыт, и все домашние устало разбрелись по своим комнатам. Лишь Блэкстон сидел в углу кухни, поджидая меня.

– Привет, милая, – тихо проговорил он, когда я вошла.

– Привет.

Молчаливая пауза. Я налила себе чай.

– Прости, что меня не было так долго. Я не получил твоего сообщения, потому что только-только отплыл сюда. Матушка передала мне все, едва я приехал. И вот я здесь.

Я задумчиво смотрела на него. Как много этот мужчина значит для меня? Одно его присутствие изменило все.

– Я развелся, Мэрлин.

– Что, прости? – удивилась я.

– Я развелся. Я вернул все свои деньги. У Джозефа теперь есть сын, и я больше не граф и не наследник герцога. Я свободен. И я пришел к тебе.

Сказать, что я была ошарашена – это ничего не сказать. Его слова текли медленно и смысл происходящего с трудом доходил до меня.

– Почему ты оставил меня тогда? – я задала вопрос, который мучил меня вот уже больше двух лет. – Почему перестал бороться за нас?

– Я никогда не переставал бороться за нас. Помнишь, тогда ты сказала мне, что встречи 3 раза в неделю – слишком мало для нашей любви. Ты была права, Ли. Я знаю, что скорее всего смог бы вернуть тебя, но если бы я поступил так, то не смог бы сделать всего того, что сделал за эти два года. В какой-то момент я бы успокоился. Утонул в нашем тихом уютном счастье. Рано или поздно я бы согласился принять все, как есть, сдаться без борьбы. И мы бы навсегда остались лишь любовниками.

– Разве мы когда-нибудь были просто лишь любовниками? – спросила я горько.

– Нет, любимая. Мы никогда ими не были. И то чувство, которое я к тебе испытываю, – это больше чем любовь, больше чем страсть, сильнее всего остального. И ты, такая потрясающая удивительная женщина, ты достойна большего. Ты всегда была достойна большего. И я, наконец, могу дать тебе все, что когда-либо хотел.

Мы помолчали немного. Чай остыл, и тонкие листочки кружили в чашке, подгоняемые дрожью моих рук. Темная ночь, одинокая лампа на столе. Тени. Бесконечные тени. Я судорожно выдохнула, и шепот моего дыхания теплым облаком разлился по кухне. Мужчина и женщина. Что-то далекое, неземное, прошедшее сквозь века, связывало нас. Я чувствовала его так, как чувствовала себя. Я ощущала его во всем, что нас окружало, в воздухе, наполнявшем комнату, в еле уловимых шорохах уснувшего города. Я любила его каждой клеточкой своего тела, каждым ударом своего сердца, каждым дыханием. Я действительно любила его. И в этом действительно было гораздо больше.

А потом он снова заговорил:

– Через подставных лиц я скупил все активы мистера Холловея. И пока он увлекался слежкой за мной, за его финансами следил я. Теперь он банкрот. Как я узнал в день свадьбы, его младший помощник был безнадежно влюблен в мою жену. Я лишь немного подтолкнул их друг к другу. Немного усилий, терпение – а вот я застаю свою жену с другим мужчиной. Да еще и при свидетелях. Унижен и раздавлен? Абсолютно счастлив! И разведен.

– Ты жестокий человек, Джон, – спокойно ответила я.

– Поверь мне, я гораздо более жесток по отношению к тем, кто вынудил меня пойти на этот брак. Банкир нашего отца уволен и разорен. Люди, которые прижимали нас с братом, те, что называли себя друзьями отца, один за одним теряют свои деньги и потеряют еще больше, как только мои вложения в партию лейбористов и либеральное правительство Ллойда Джорджа оправдают себя. И я не сомневаюсь в том, что это произойдет. Может быть в этом году, а может в следующем. Это не так важно. Я не буду танцевать на гробах, но я заставлю страдать каждого из них за то, что они отняли у нас эти два года, за то, что окунули меня в беспомощность и нищету. И вынудили оставить женщину, которую я по-настоящему люблю.

В ту новь мы говорили до рассвета. Конечно, я была очень обижена на Блэкстона. Он играючи перевернул весь мой мир с ног на голову. Променял любовь на деньги, а детей и любимую женщину бросил на произвол судьбы. Безусловно, он так или иначе все это время обеспечивал нас. И все же привкус предательства не мог пройти незаметно. Но потом, когда сомнения в нем и его любви у меня ушли, я осознала, что его поступки были продиктованы долгом по отношению к своей семье, стране и детям. Да-да, к детям. Можете назвать меня полной дурой, но то, что Блэкстон не сбежал от своих трудностей поджав хвост, было образцом поведения отца семейства. Кем бы он был, если бы бросил брата и мать одних разбираться с наследством? Не вложи он свои деньги, наследные земли были бы потеряны, а городской дом и вовсе пошел бы с молотка. Как наследник герцога он понимал, что рано или поздно займет место в парламенте, послужит своей стране и народу так, как считал нужным, поддерживая реформы и улучшая жизнь людей. Таковы были его планы и его желания. Его первоначальный личный капитал составлял всего 3 тысячи фунтов, доставшихся от матери, а он многократно увеличил эту сумму благодаря вложениям, покупке акций и участию в прогрессивных промышленных предприятиях. Его любовь к американским компаниям объяснялась весьма просто – они были более открыты к новшествам, к продуктам прогресса, более гибкие и соответственно приносили больше прибыли. Я не видела и не замечала всей его борьбы. Но он боролся за то, чтобы воплотить все свои амбиции, быть мужчиной и джентльменом так, как он это понимал, боролся, чтобы создать платформу для детей, финансовую базу для их дальнейшей жизни. Все же он достаточно жестоко разделался со своими врагами. И с теми, кто довел его до женитьбы, и со своим тестем. А как только он понял, что свободен от титула и всех обязательств, связанных с ним, он разыграл все свои козыри. Все его таланты в отношении финансов и управления ими расцвели пышным цветом.

Множество раз в ту ночь он предлагал мне стать его женой. И множество раз я отвечала ему молчанием.

А едва рассвело, и тонкие лучики весеннего солнца осветили сад, я сказала Блэкстону, что уезжаю с детьми в Нью-Йорк. И он тоже промолчал.

Через два месяца я, дети и тетушка Элеонор обживались на новом месте. Мне не удалось сразу найти квартиру, зато я купила небольшой книжный магазинчик на восьмой авеню. Первое время мы жили там. Перед отъездом Блэкстон перевел мне достаточно крупную сумму денег, в Нью-Йорке я обратилась за небольшой ссудой, которую планировала выплатить из средств своего личного фонда и наследства отца, которое составляло чуть больше двух тысяч восьмисот фунтов, и которое переходило ко мне в день моего 30-летия. Благодаря этому мы очень быстро переехали в просторную квартиру прямо над нашим магазином. Точнее это были две квартиры, которые мы соединили в одну, проломив стену. В итоге шесть больших комнат, вместительная кухня, гостиная и две ванны. Первое, что сделала в Нью-Йорке тетушка Элеонор, – сходила в театр. А я пригласила в гости семейство Фулеров. Как я уже говорила, они обосновались в городе Буффало, Роберт устроился в местный парк аттракционов или луна-парк, и вместе с Ноэль они готовились к рождению первенца и открытию магазина канцелярских товаров и открыток, аналогичный лондонскому.

Я расширяла ассортимент своей книжной лавки уже привычной бумагой, конвертами, блокнотами и, конечно, фотокарточками, которыми снабжал меня Питтс. Шон быстро нашел друзей, и целыми днями гонял мяч. Все вместе мы ходили гулять в центральный парк. Люди приходили в мой магазин за книгами и оставались надолго. Сценаристы, режиссеры, модельеры, актеры, писатели – множество самых разных людей приходили пить чай в моей гостиной, спорить, веселиться, знакомиться и творить вместе. Мой дом становился местом встреч, возможностей и радости жизни.

Этот город был совсем не похож на Лондон.

Или это я стала совсем другой. Счастливая и свободная. Да, я была свободна.

И вот в один особенно теплый августовский вечер в мою дверь раздался стук. Тетушка и дети давно спали. А я читала одну из чудесных книг, которые теперь продавала. Я вздрогнула от неожиданного звука и, накинув любимую кружевную шаль, пошла открывать.

Темное небо падало на город и сотни огней слегка подсвечивали улицы Нью-Йорка. Теплый ветер нежным вздохом коснулся моего лица. Все было правильно. Все было так, как и должно было быть.