Шанс на жизнь

Я не проснулась. Вернее, я просыпалась еще много раз, но все в той же больнице, в палате отделения реанимации, и вокруг меня неизменно суетились медперсонал и Рашель. Стивен больше не появлялся, и мне от этого было только легче.

Медперсонал профессионально ухаживал за мной: мне ставили капельницы, помогали добраться до туалета, растирали, проводили сеансы реабилитации. Меня осмотрели бесчисленные специалисты узкого профиля, включая невролога, который пояснил, что потеря памяти случается после комы, но часто кратковременна, и просто нужно время, чтобы все вспомнить.

И Рашель старалась, как могла. Каждый день она приносила в палату что-то, что, как она полагала, поможет ее дочери вернуть память. Она усердно сидела со мной рядом и восклицала, подсовывая мне под нос очередной артефакт:

– Солнышко, посмотри, помнишь наш домик у озера в Швейцарии? Ты так любила проводить там время! Вот это твоя любимая шкатулка из ракушек. Мы привезли ее с пляжа Мёртл в Южной Каролине, и ты складывала туда всякие мелочи. А вот, смотри, наш доберман Тайгер. Видишь, ты обнимаешь его? Здесь тебе всего пять лет.

Рашель с блаженством смотрела на фотографию с мощным псом, которого обнимала тощая белокурая девчушка в летней маечке на бретельках и коротких джинсовых шортиках. Пес лежал с высунутым языком и щурился на солнце, а девчушка сидела на изумрудно-зеленой траве, обхватив его мощную шею тоненькими ручками. У меня в голове пронеслось: «Совсем не похожа на мою крошку, такую же, впрочем, худышку, но с длинными каштановыми волосами и темно-шоколадными глазами». Ох, Рашель, как я тебя понимаю! Ты – мать, которая пытается вернуть свое дитя, но проблема в том, что я не могу тебе помочь. Я не знаю, в каком из миров сейчас твоя дочь, но здесь, в этой палате, ее точно нет. Здесь есть я, но я не могу тебе все рассказать по нескольким причинам: во-первых, я сама не понимаю, что происходит, во-вторых, я не хочу убивать твои надежды, ведь ты счастлива тем, что твой ребенок выжил, но главное, я не уверена, что мне поверят. Вернее, я почти на сто процентов уверена, что мне не поверят и сочтут за травму мозга и помешательство, и начнут лечить, желая заставить меня вспомнить то, что должна знать Элизабет. А проблема в том, что я этого не знаю и, соответственно, не вспомню НИКОГДА. И жить мне тогда оставшиеся года овощем в фешенебельном дурдоме, ибо деньги у моих «родителей» явно водятся немалые, и доктора будут лечить их единственное (или не единственное?) чадо до тех пор, пока существует монетный двор. Нет, я буду молчать и делать вид, что ничего не помню. А дальше искать путь домой, к мужу, к ребенку.

– Ой, Лиззи, ты узнаешь этот ресторанчик?

Мне вручили фотографию с увитым плющом двухэтажным домиком с открытой верандой на втором этаже. Возле домика росли кусты, усыпанные крупными белыми и розовыми цветами. Небо над рестораном создавало фон невероятной красоты и голубизны, а солнце ярко освещало каменные стены дома, его плоскую крышу и окна с деревянными жалюзи.

Как же мне хотелось сказать, нет, я не помню и не могу помнить этого ресторана, так как обед в нем стоит половину моей месячной зарплаты, и такие заведения я всегда обходила стороной. Я не могу помнить наш отдых в Ницце и поход в Сирк дю Солей в Арии, элитной гостинице Лас Вегаса. Я не летала с вами в Италию, чтобы послушать божественный голос оперной дивы и не ходила по горным тропам швейцарских Альп. Я родилась за тысячи километров отсюда в среднестатистической российской семье с небольшим достатком, жила и работала в маленьком сибирском городке, пока не повстречала своего мужа, который прилетел туда в командировку и увез меня сначала к себе, в Хабаровск, а потом в Канаду, где ему предложили работу. Наша кроха родилась уже здесь, в Торонто, ну, то есть там, в Торонто. Я никогда не жила в Калифорнии и вообще никогда не была в США, и у меня никогда не было более $50,000 на счету. Мне хотелось кричать, что это не моя, а чужая жизнь, которую мне зачем-то навязали, ну, или подарили, я не совсем еще в этом разобралась. Но я молчала, угрюмо смотря на очередное фото, а Рашель продолжала верещать с восторгом:

– Твой папа отвел нас в этот ресторан, чтобы ты перестала плакать, когда погиб Тайгер. Он хотел купить тебе пони, но ты отказалась наотрез заводить другого питомца. Ты такая упрямая! Это у тебя от отца, – явно с горечью сказала Рашель, но тут же снова затараторила с восторгом. – Ох, а это ты впервые пошла на занятия танцами. Тебе здесь пять с половиной. Моя маленькая балерина! Помнишь это розовое платье?

– Нет, – я отрицательно покачала головой.

– Значит, крошка делает вид, что ничего не помнит? Ну, и какую же игру ты на этот раз затеяла, Лиззи?

От неожиданности я вздрогнула, а Рашель резко повернулась в сторону голоса. У двери в палату стояла молодая женщина в дорогом брючном костюме. На солнце шелк отливал металлическим блеском, и было видно, что костюм шили на заказ: сидел он по фигуре идеально и выполнен был с дорогой простотой и обилием вкуса. Темные волосы уложены, на ногах туфли на таком высоком каблуке, что не оставалось сомнений – в них можно передвигаться только в автомобиле.

Женщина явно не намеревалась меня обнимать, и было понятно, что особой радости по поводу моего пробуждения она не испытывает. Мне показалось, что я ее уже где-то видела, особенно знакомыми были серые красивой продолговатой формы глаза. И вдруг я поняла: это глаза Стива! Значит, это его родственница, может, дочь, то есть моя сестра?! Рашель тут же подтвердила мою догадку:

– Клаудия, прекрати сейчас же! Ты не видишь, твоей сестре плохо?

– Сводной сестре, Рашель, сводной. Хоть я бы предпочла думать, что не имею к ней никакого отношения.

– Что ты имеешь в виду? – побагровела Рашель.

– Да просто говорю, как есть. Из всех детей нашего отца, несмотря на все их недостатки, совершенно никчемной дрянью можно назвать только эту маленькую врушку.

– Не смей! – Рашель почти кричала. – Я позову охрану и…

– Не утруждайся – Клаудия усмехнулась. – Я просто пришла проверить, действительно ли моя, – Клаудия скривилась – сестричка симулирует, что ничего не помнит. Учти, – Клаудия посмотрела на меня с таким презрением, что я невольно сжалась на кровати – больше ты не одурачишь ни меня, ни нашего отца. Пусть твоя мамочка и защищает тебя при любых обстоятельствах, но с нас довольно.

Резко развернувшись на каблуках, Клаудия выскочила из палаты, а Рашель стояла возле меня, мелко трясясь всем телом.

Наконец она перестала дрожать и сказала почти спокойным голосом:

– Не переживай, родная, я поговорю с твоим отцом, и они тебя больше не побеспокоят.

– Они?

Рашель замялась:

– Наверное, я должна тебе кое-что рассказать. Понимаешь, я вышла замуж, когда мне было двадцать семь лет, а твоему отцу, к тому времени вдовцу – сорок восемь. У него уже были дети: старшая Клаудия, ее ты только что видела, средний сын-Брайан, ему тогда было шестнадцать, и младший, Мэтт, ему только исполнилось тринадцать. Ты не поверишь, какой прием они мне устроили! Не было и дня, чтобы они не бунтовали и не пробовали довести меня до слез. Что и понятно: подростки в доме, а я сама лишь на четыре года старше падчерицы, – Рашель глубоко вздохнула и продолжила. – Она и была главной во всех скандалах, все время подбивала мальчишек на безобразия. Я плакала, жаловалась, но что толку? Стив не желал вмешиваться в склоки, которые, как он считал, не стоят того, чтобы о них говорить. Почти год я жила как на войне, не знала, когда и где меня поджидает неприятность. Я похудела и постарела, и уже думала, что больше не выдержу, когда я узнала, что беременна. Стив был счастлив, он очень хотел еще одну девочку. Когда у него родилась Клаудия, ему было всего двадцать пять, и он зарабатывал деньги день и ночь, чтобы обеспечить семью и почти не помнит, как выросла дочь. Дети же приняли эту новость холодно, а Клаудия просто взбесилась и стала скандалить. Тогда-то Стив впервые понял, что я не преувеличивала, когда жаловалась ему на детей. В результате, Клаудию отослали из дома под предлогом необходимости продолжить образование, и она уехала в Швейцарию. После ее отъезда мальчишки присмирели, особенно когда я припугнула, что уговорю отца отправить и их обоих в элитную школу-интернат.

Рашель задумалась, потом продолжила мечтательно:

– Ох, Лиззи, это были самые лучшие годы для нашей семьи. Я была так счастлива! Ты родилась, и Стив стал проводить больше времени дома, возился с тобой, мы ездили отдыхать вместе. Мальчики вели себя хорошо. Клаудия навещала нас, но ненадолго, и я терпела ее приезды, зная, что скоро она уедет. Как бы я хотела вернуться в прошлое и остаться там навсегда…

Рашель замолчала, потом взглянула на меня и вздрогнула, опомнившись.

– Но, дорогая, я так рада, что ты очнулась и снова с нами. Не обращай внимания на Клаудию. Она просто всегда завидовала тебе, потому что ты во всем ее лучше, и Стив всегда был ближе к тебе, чем к ней.

Я молчала. Что я могла сказать? Что я и не собиралась обращать внимания на Клаудию, ее братьев или кого бы то ни было из семьи Трэворов?

– Сколько мне лет? – задала я единственный интересующий меня вопрос.

– Шестнадцать – ответила Рашель, и сердце мое тревожно сжалось.

ГЛАВА 3

Наконец настал момент, которого я одновременно очень ждала и боялась. Доктор Саймон зашел в палату и приторно-бодрым голосом объявил, что физически я абсолютно здорова и нет никакого смысла держать меня в больнице.

– Лиззи, дорогая, мы так привыкли к тебе, что не хотим отпускать, – доктор просиял. – Но думаю, что тебе лучше попробовать все вспомнить в родных стенах, они тебе помогут, я уверен.

«Ох, доктор, я понятия не имею, что там за стены, но ничем они мне не помогут, это точно», – подумала я, а вслух лишь пробормотала благодарность за заботу и уверенность в том, что дома мне, несомненно, будет лучше.

– Ну что ж, Элизабет, я не прощаюсь, – улыбнулся доктор Саймон, – мы будем видеться на регулярных осмотрах, но я надеюсь, что в следующий раз, когда мы увидимся, ты уже сможешь рассказать мне о себе.

Я улыбнулась и попрощалась с доктором. Айлин помогла мне устроиться в кресле-каталке, Рашель удостоверилась, что мне в нем удобно, и меня покатили к выходу, где уже ожидал шофер, вышедший из длинного и широкого черного Крайслера, припаркованного у самых дверей. Внутри автомобиль казался необъятным, со снежно-белыми мягкими креслами, обтянутыми явно натуральной кожей. Потолок сверкал тысячью мелких звездочек, напоминая ночное небо. Рашель выдвинула планшет, установленный в спинке переднего кресла.

– Малышка, ты хочешь посмотреть что-нибудь? Выпить воды или сока?

Я отрицательно покачала головой.

– Может, прибавить кондиционер? Нет? Хорошо, скажи мне, если захочешь чего-нибудь, договорились? – Рашель немного осеклась, но потом продолжила. – Знаешь, папы дома не будет, он очень занят и не смог сделать перерыв, – в голосе Рашель чувствовалась тревога, она явно боялась моей реакции.

Мне бы очень хотелось ей сказать, что повода для тревоги нет, и мне все равно, дома Стивен или работает, но я промолчала, глядя в окно. Машина мчалась на большой скорости, и за окном мелькали автомобили, разделительные ограждения, дорожные указатели и пальмы, растущие вдоль шоссе. Пальмы! Не могу в это поверить. Я ни разу в жизни не видела столько пальм. И небо. Такое синее, яркое, с редкими разорванными белыми облачками. Неужели это не сон, неужели я не проснусь?

Рашель взяла мою руку.

– Родная, папа придет вечером, и вы увидитесь, – Рашель явно приняла мое молчание за показное недовольство.

Я отодвинула руку.

– Хорошо, я все равно хотела бы отдохнуть, как только мы приедем домой.

– Да-да, – Рашель вздохнула, явно расстроенная. – Отдыхай.

Я с облегчением закрыла глаза. Мне необходимо подумать, как поступить дальше, как вырваться из этой семьи и добраться до мужа и дочери? Просто сбежать? Но у меня ни денег, ни документов. Я в теле несовершеннолетней и чтобы пересечь границу, пусть даже и такую номинальную, как американо-канадская, мне понадобятся документы и разрешение родителей. А они меня не отпустят. Сейчас точно.

– Вот мы и дома! – Рашель повернулась ко мне, явно ожидая, что я захочу поскорее увидеть родные стены.

Я посмотрела в окно. Вдалеке среди деревьев виднелся дом необыкновенной красоты. Кипенно-белый, похожий на увеличенную копию очаровательных поместий северной Италии, он утопал в зелени сада, через который мы сейчас и проезжали.