О котах и людях: о ястребинке и розах

Блейз потряс Керидвен за плечо.

– Керри, приехали!

Керидвен разлепила глаза. Голова была тяжелая, как с похмелья.

Финн загудел клаксоном. Из-за забора появился Джимми, до отвращения бодрый и жизнерадостный.

– Ухх ты, какой конище! Уважаю! Ну что, как там все? Как наш припадочный?

Блейз поморщился.

– Ну, что ты так…

– А что я так? Меньше надо было орать по жаре, целей был бы.

Блейз уставился на Джимми с удивлением.

– То есть, ты не видел?..

– Чего не видел? – не понял Джимми.

Блейз только рукой махнул. Джимми продолжил, похлопывая коня по шее.

– Вы-то уехали, а я потом весь этот улей успокаивал. Ну, народ! То им святой Георгий примерещился, теперь вот ангелы какие-то, демоны, черт знает что… Одна сеструха твоя, Финн, нормальная. Ха-ха, как пальнула в крышу, сразу тихо стало! Никаких, мол, демонов – ну, ей хоть поверили. Слушают вас тут, о’рурковских, не поспоришь… И домой я ее к двенадцати отвел, как обещались, так что ты не дрейфь! И папаше я твоему сказал, что ты священника в госпиталь повез, так что ты не беспокойся, не влетит.

– Спасибо, – пробормотал Финн. Кажется, перспектива общаться с папенькой его все равно не радовала.

День пошел-побежал своим чередом – дел никто не отменял. Мир совершенно не собирался останавливаться из-за того, что какому-то деревенскому священнику разверзлись небеса на голову. Керидвен наскоро переоделась и принялась хлопотать. Но, возвращаясь от Канавана – надо было расфасовать да отнести новую порцию снадобий, да еще забежать за продуктами, да отбиваясь по дороге от расспросов – можно подумать, и так все не знают, что случилось! – и дома не посидеть было в тишине.

Джимми с Блейзом ругались у крыльца над какими-то банками и корзинками.

– Куда ты все это потащил! – шипел Блейз. – Поставь обратно!

– Еще чего! – возмущался Джимми. – Скиснет все по жаре, чего добру зря пропадать!

Керидвен сунула нос в ближайшую склянку – и правда, там был творог.

– Это откуда нам такое привалило?

Блейз издал мученический вздох.

– Это О’Доннелы хотят, чтобы я им ребенка покрестил.

– А ты чего ломаешься? – не поняла Керидвен.

Блейз страдательски сморщился.

– Ну так ведь я… так мне… запретили мне служить, в общем.

Керидвен сплюнула. Все эти церковные сложности казались ей полной дурью.

– Керри, ну… да, отец Джозеф не может, но я-то им ведь тоже не нужен на самом деле… в экстренном порядке кто угодно может ребенка покрестить…

– О! – с набитым ртом обрадовался Джимми. – А давай я схожу? Ты мне на бумажке напиши, чего там сказать-то надо. И людям необидно, и нам польза!

– Да как ты!.. – взвился Блейз. – Это ж от чистого сердца надо!

– А я что, от грязного что ли?.. – оскорбился Джимми. – Мне, может, жалко стало. Сначала напридумывают всякого, а потом убиваются.

Блейз набычился, и Керидвен затаила дыхание – неужто выругается?

Но тут из-за забора раздался крик:

– Отец Блейз! Отец Блейз!

Блейз взмахнул руками:

– Ах, да не называйте вы меня так, бога ради! – и выбежал.

Джимми заржал.

– Вот же люди, а! Вот что надо в голове иметь, чтоб такое придумать, а?

Керидвен только дернула плечом. Временами беспечность Джимми вызывала у нее лютую зависть.

К вечеру все-таки все угомонились. Керидвен закрыла дверь в спальню и плюхнулась на кровать. Голова гудела после долгого дня. Ноги тоже.

Керидвен вздохнула и принялась стаскивать платье через голову. Руку кольнул пионовый корешок на нитке – подарок сестры Урсулы. Керидвен хмыкнула. Инкубы, суккубы… Если бы.

Сейчас, из дома, сестра Урсула не казалась уже такой страшной и всеведущей. Знала бы она… а впрочем, что бы это дало?

Можно было бы поговорить с кем-нибудь.

А толку? Что бы это изменило?

Может, дело вообще не в нас, как сказал Эльфин. Может быть, все это – и их роман, и припадок преподобного – вообще было ради того, чтобы Блейз мог стать священником. Он у нас праведник. О ком мирозданию заботиться еще.

От этой мысли ей вдруг стало чудовищно тоскливо, хоть ложись и помирай. Керидвен сунула корешок под подушку, загасила лампу и натянула на голову тяжелое одеяло. Вот так же и в гробу будешь лежать, мелькнуло у нее. Керидвен зажмурилась.

На глаза опять набежали злые слезы. Было чудовищно обидно. Неужели все зря? Ничего не было, и ничего не будет, и единственный способ быть счастливым на этом свете – это превратиться в слюнявого лучезарного идиота? Только такой овцой ты и нужен… и ангелам… и всем остальным…

Керидвен вцепилась в подушку зубами – так, чтобы не было слышно крика в темноте – и зарыдала, так, как, конечно, нельзя было позволить себе заплакать в госпитале, на виду у всех, о всей своей потерянной жизни, о всем хорошем, что просачивается сквозь пальцы, и что никак нельзя, нельзя, нельзя сохранить.

Да так и заснула.

Ей снилось, что она падает в пустоту. Будто нити, которыми она связана с другими людьми, рвутся с тонким звоном, будто не остается вокруг никого, ничего, кроме огромной, немой пустоты, и она падает вниз, вниз, вниз, скользит, как по склону горы, но это не страшно, потому что на самом деле кроме этой звенящей, кружащейся в самой себе пустоты ничего и не было никогда, как не было Лллангатена, как не было Авалона, как не было женщины по имени Керидвен, жены своего мужа, сестры своего брата, знахарки своего сада, плоти от плоти, крови от крови – никого, никогда, ничего.

Вдруг что-то толкнуло ее под ноги, черное и шершавое. Она поняла, что стоит босиком на камне. Камень был тепловатый, как еще не остывшая печь, и твердый. Тогда она легла, ощущая всей спиной твердую, неровную поверхность. Раскинула руки. Камень никуда не падал. Она поднесла руки к лицу и посмотрела на пальцы.