О котах и людях: О маках и пижме. Книга 1

Керидвен вдруг стало очень грустно почему-то. Она погладила его по груди. Эльфин широко вздохнул. Где-то внутри, под гладкой кожей, билось сердце, как птица в клетке. Есть ли у дану сердце? Или это тоже иллюзия, как все на свете? Все на свете, кроме невидимых золотых нитей, которые пришивают их друг к другу?

– И со сколькими ты венчался? – спросила она.

Эльфин повернул голову и опять заулыбался.

– Ни с одной. Ты первая.

– Да не может такого быть!

Эльфин опустил ресницы.

– Ну, а что я сделаю… Я уже на Авалоне жил, когда венчание изобрели!

[1х07] ХРАНИЛИЩЕ

Керидвен коснулась желтоватой клавиши. Фортепьяно издало глубокий, протяжный звук. Он раскатился по комнате и затих. Она нажала еще одну. И еще.

Звуки были гладкие, округлые, увесистые, каждый ложился в комнату, как обкатанный водой голыш, который подбираешь, чтобы размахнуться и бросить в реку. Чем правее, тем они становились зыбче и мельче, хотя оставались такие же круглые. Перебирать клавиши по одной было все равно что шагать по лестнице. Керидвен добралась до края. Лестница кончилась. Тогда она попробовала быстро-быстро перетаптывать по ней всеми пальцами. Раздалась дробь, и Керидвен засмеялась. Если набрать горсть песка и сыпать в бочку с дождевой водой – получается такое же. Только тихо.

Она попробовала еще раз. И еще раз. Звуки скакали, как солнечные зайчики по лужам. Керидвен вскинула голову от удовольствия – и вдруг увидела, что в дверях стоит и смотрит на нее Эльфин.

Он не успел отвернуться или опустить глаза – и взгляд ударил ее, как нож под сердце. Такой светлый, такой невыносимо распахнутый, что из нее вышибло дыхание. Никто в тварном мире не может, не должен так смотреть ни на кого, и уж тем более – на нее. Но сказать об этом – означало разбить это мгновение, и это было невозможно. Это было бы предательство.

Медленно, как во сне, не чуя под собой ног, не слыша ничего, она подошла и положила ладонь ему на глаза. Эльфин опустил веки – ресницы щекотнули ладонь изнутри – и только тогда она смогла выдохнуть и вдохнуть снова.

Эльфин молча прижал ее к себе – так, будто она могла куда-то деться.

Керидвен зажмурилась. Внутри у нее ворочалась чудовищная, свинцовая нежность и чудовищная, тяжелая жалость, невыносимая в своей безнадежности.

Эльфин всегда был такой… такой сильный. Такой красивый. Такой уверенный. Невыносимо было видеть его таким… освежеванным. Невыносимо было знать, что она тому причиной. А дороги назад не было.

– Ты поэтому всегда жмуришься? – спросила она шепотом.

Она ощутила, как Эльфин кивнул.

– Весь мир в тебе. Весь мир, каким он был до Падения.

Что на это можно было ответить?

– Я… я не знала, что так можно, – с трудом выговорила она.

– Керри, радость… Я поклялся любить тебя. Мне можно.

За огромным окном в саду роились белые мухи. По стеклу выступили узоры – как голубиные перья. Свет был серый и мягкий, как кошачье горло. Керидвен приложила палец к стеклу – остался круглый след.

Эльфин лежал на софе, уперев в грудь маленькую деревянную арфу, и тренькал струнами, глядя в потолок. Он мог так часами, ему не надоедало.

– У вас справляют Рождество? – спросила Керидвен.

– Рождество? Нет. Да и рано еще.

– Да как поймешь – рано, не рано… Замело все.

– Еще и Самайна не было. – Он нахмурился, будто что-то вспомнив.

Эльфин сел. Брлюм, жалобно сказала арфа.

Он отставил инструмент в сторону и принялся шарить на столе в груде нот, неочиненных карандашей и прочей изящной мелочи. Отрыл круглое зеркало размером с тарелку и принялся крутить в руках. Брякнулся на софу обратно и уставился на зеркало так, будто дыру пытался проглядеть.

Керидвен фыркнула в рукав, подошла и обняла его со спины.

– Я тебе и так скажу, что ты красивый.

Эльфин прижал палец к губам. Керидвен заглянула ему через плечо и ойкнула.

В зеркале вместо Эльфина маячил кудрявый паренек – смугловатый, с почти сросшимися бровями и с таким носом, будто его по линейке провели.

– А, Эльфин, хайре! – кажется, он тоже их увидел. Будто Эльфин держал в руках окошко, куда можно было заглянуть.

– Хайре, хайре, – заулыбался Эльфин.

– Что это ты вдруг?

– Да я посоветоваться… Самайн на носу, Круг скоро опять на шент собирается, а у меня еще конь не валялся. Тему надо придумывать, а все уже в зубах навязло.

Паренек оттопырил губу.

– Гатта, давай еще начни жаловаться, что давно ничего интересного не было!

– Ну почему… – Эльфин прищурился. – Вот последний раз, когда Эурон Жаждой накрыло при всем честном народе – было вполне, вполне… было, где развернуться. Но тогда Эйрмид водила. И сдается мне, что она Эурон спровоцировала, чтоб ее накрыло раньше времени. Чтобы Врану было кого поклевать в макушку. Так что я думаю взять темой что-нибудь вроде «Карфаген должен быть разрушен». Чтоб все встряхнулись как-то. Или у тебя какие-нибудь другие варианты есть?

Паренек закрыл лицо руками:

– Ой, нет! Нет-нет-нет! Опять пух и перья в разные стороны! Опять вы там в клубок сцепитесь, а остальным только по углам жаться, чтоб не прилетело! – Он вдруг торжествующе приосанился. – Между прочим, Гатта, ты помнишь, что ты мне должен?

– Я? – Эльфин поднял соломенные брови.

– Да-да. За историю с Нептис.

– А. – Эльфин поскреб щеку. – Точно.

– Так что сиди-ка ты дома, Гатта. А водить в этот раз в шенте буду я. – Паренек ехидно усмехнулся. – Заодно сочтемся.

Эльфин тяжело вздохнул.

– Ну ладно. Только Рианнон и остальным ты об этом сам скажи. А то, знаешь, мне не улыбается объяснять Врану, с чего это у нас на Самайн вдруг такой сиропчик.

Паренек хихикнул: