Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

Трудовой народ в священной борьбе с эксплуататорами и кровопийцами спалил эту церковь… Теперь вот ее отстроили, и сразу стало видно – городище, отделенное оврагами от остальной террасы Сороти, остро нуждается в таком завершении. Без церкви место просто обезглавлено. Так и стоял без головы несколько десятков лет (символ России).

Да-да… Про Большую Речку… Недавно Саша Волков построил беседку на берегу Большой. Беседка примыкает к двухэтажной бане, построенной уже давно Волковым-старшим. Пока не было беседки – вроде, все так и надо. В моем романе «Медвежий ключ» разумный медведь лежал в крапиве как раз на этом самом месте. А как появилась беседка – сразу стало видно, что ее тут и не хватало. Очень нужная беседка, она сразу завершает ландшафт. Полная законченность деталей.

Мой народ

О народе не говорит только ленивый. Вот и с Алешей Волковым мы сцепились на том, что же такое русский народ. Алеша полагает, что за кого готов воевать, к такому народу и принадлежишь. А я ни за кого не готов. Мое государство, за которое не грех и воевать, пало почти сто лет назад. Российской империи больше нет, и воевать мне не за кого и не зачем.

Для меня народ – это те, с кем я говорю на родном языке. На Mutterschprahe. А мой субэтнос – русская интеллигенция. Вот это – и, правда, свои. Люди похожего поведения и похожей исторической судьбы. В самой большей степени – с корнями, потомственная, выросшая из дореволюционной. Такая вот иерархия «своих».

У Волковых огород зарос крапивой и бурьяном. Сам Волков (цитирую): «…нашел в траве помидоры». Смеялись мы, я послал дочерей найти ещё. Не нашли. То ли надо было искать старательней, то ли трава забила помидоры окончательно. Причем до «перестройки» у Волковых и вообще не было огорода. Интеллигенты они… специалисты… Для них думать о чём-то важнее, чем вырастить помидоры. И потому – мой народ.

А восемьдесят процентов населения и Большой Речки, и Красноярска, и Петербурга – не мой народ. Потому что не относятся к моему народу люди, не знающие Пушкина и Гумилева, и говорящие по-русски с непонятным акцентом. Нелепый сброд, который смутно помнит, что когда-то был народом, но толком не знает и собственного языка. И вообще никакого… Стадия обобезьяньивания данного периода определяется забыванием словарного запаса и грамматики. Пиджин-рашен как язык даже части литературы. Конечный итог – блеяние и мычание, вопли павианов и матерщина.

«Консерваторы – представители народа! – сказал некогда лорд Кларендон. – Той его части, которая заслуживает, чтобы ее представляли». Он прав. Я чувствую точно так же.

Речка

Большую Речку слышно все время, и днем и ночью. Ледяная прозрачная вода перехлестывает через камни порога. Стоишь на камнях, и ступней скоро не чувствуешь. Вода буквально обжигает, когда ею моешься и чистишь зубы. Зато вдруг накатывает ощущение, что тут очень тепло, чуть ли не жарко… Когда выйдешь.

Речка старается, несет глину и грунт, камни разного размера. Чаще мелочь, но бывает, и довольно крупные камни. Нет-нет, сквозь журчание и плеск раздается стук уносимого камня. В русле все время попадаются и окатанные голыши, и разных размеров камни, которые река не успела обточить… обломки скал.

На примере Большой Речки легко изучать мою любимую тему ? о работе воды по формированию местности. Дочери чуть не упали от удивления, что всю долину глубиной в сотни метров, шириной в километры, сделали такие маленькие Оя и Большая. А они сделали! Прокопали эту громадную долину, несут Бог знает сколько твердого вещества вниз, буквально на глазах делают выше днища долин…

Что характерно, камни тут такие же, как под Красноярском – те же самые слоистые метаморфические породы, которые были дном моря сотни миллионов лет назад, окаменели на глубине, от давления и температуры. Разрушая Саяны, реки уносят эти породы, поднявшиеся 20—25 млн. лет назад вместе с горами. До самого Ледовитого океана попадаются в русле эти окатанные многослойные камешки. Чем дальше от Саян, тем их меньше, все больше в русле Енисея песка и глины. А тут песка и глины почти нет, сплошные камни.

Проходят дожди – и ночной голос речки становится басовитее, солиднее. Камни, на которых еще утром можно было стоять, скрывает вода. И гуще, темнее эта вода, несущая все больше грунта. Камни уже скрыты под шоколадно-темной водой, какой и не особо умоешься из-за глинистой взвеси.

Река ночью шумит серьезно, гулко, даже немного страшно: река будто пытается выпрыгнуть из поймы. Солидный такой, мрачноватый звук.

Под этот шум спится еще лучше, чем под звуки дождя. Просыпаешься – и слушаешь реку. И засыпаешь со странным ощущением, что все в этом мире в порядке.

Звездопад

Дочки пошли на улицу пописать и радостно сообщают, что звезды вовсю видно. Да! Это не город… И высоко, звезды огромные, яркие. Таких в городе не увидишь, даже в окрестностях. Пошли смотреть вместе, и смотрели с полчаса. Полине быстро наскучило, а Уля все стояла и смотрела.

Вот звездочка сорвалась с неба, мгновенно прочертила след и исчезла. И еще… Я помню, как называется группа астероидов, сквозь которую проходит Земля в эти дни августа: Персеиды. Сквозь Цефеиды Земля уже прошла. Один из пиков августовского звездопада.

На другой день выхожу покурить в полночь, и около часу стою, смотрю на падение метеоритов. Глухая ночь, прохладная и темная. Во всей деревне – от силы один огонек или два. Тихо-тихо. Еле взбрехнет собака на другом конце, кто-то маленький прошуршит под забором… Даже ветер почти совсем стих. В этой тишине и темноте мчатся сквозь невероятное пространство громадные каменно-металлические шары, сгорают в верхних слоях атмосферы. Здесь, с поверхности земли, это видно как мгновенно вспыхивающие и гаснущие огненные черточки в небе. Загадывать желание? Зачем? Мне не нужно угадывать волю звезд, желать чего-то, пока летит звезда. Я знаю, что со мной сбудется. И знаю, что если что-то станет нужно – смогу получить. Из земли выгрызу, из ничего сотворю. Я давно больше не неудачник. Хозяин жизни? Да… как всякий взрослый мужчина. Нормальные люди становятся хозяевами своей жизни к тридцати. Я – смешной урод и нелепый маменькин сынок. Я стал хозяином жизни к пятидесяти. Противно и гадко вспоминать об этом, но забывать – куда вреднее, чем помнить.

На третью ночь опять выхожу. Поля и Уля выбегают за мной. Я обнимаю дочек, и слышу радостные вскрикивания, когда огненный меч чертит небо. Стрелы ангелов? Нет, просто пролетел метеорит. Пролетел и сгорел на высоте десяти-пятнадцати километров. Женя тоже вышел, стоит рядом, курит, что-то говорит. Судя по звуку голоса, улыбается. Я особенно остро переживаю падение звезд, разделяя это со своими детьми. И с маленькими, и с очень взрослыми, прокуренными, увенчанными учеными степенями и работой в зарубежных лабораториях. Поля начинает дрожать – даже в кофте ей промозгло и прохладно. Беги в дом, доченька, завтра мы выйдем еще.

В Большой Речке странно уходит все наносное, остается главное в душе. Стою под вечным звездным небом, смотрю на огненные полосы в черноте над головой, выше домов телеграфных проводов, деревьев и сопок. И никакого желания испытывать судьбу, или что-то просить у высших сил. Просто редкое торжественное зрелище, данное Богом и судьбой. Как награда за прожитую жизнь.

Кремнистый путь

Половина второго. Ни огонька, полная тьма и тишина. Выхожу из усадьбы… Раскурил трубку, постоял, пока глаза привыкнут. Пошел по дороге. Эта дорога ведет в лес. Вверх вдоль Большой, километров 18 петляет по местности, потом круто идет в гору. Там еще километров 35 ведет она к избушкам, к охотничьей базе Волковых. Там кедрачи, глухая горная тайга. Из нее часто кто-то приходит на равнину. В 1999, когда Паша и Женя были в Большой, они возвращались с базы вместе с Андреем и Алешей Волковыми. Шли долго, на равнину вышли уже ночью. Ночь была безлунная, а километрах в трех от деревни вдруг сильно запахло тухлятиной. Парни так и шли с оружием наизготовку – на всякий случай. Между прочим, наутро мы пошли проверить, что там – и не нашли ни следочка. И туши не нашли. И запаха не было. Тот, кто валялся в падали, осторожно шел за парнями по траве, а потом отстал и убрался к себе домой. Не решился напасть на четверых крепких парней с двустволками и ножами, да и зачем ему в августе. Волковы называют медведя не очень уважительно: «свинья с клыками». Пока ему хватает корешков, охотиться на опасную дичь он не будет.

Сейчас я иду как раз эти три километра. За этот поход старший Волков меня бы не очень похвалил, но я же ему не скажу. Почему-то полная вера, что никакой опасности нет. Светят звезды, ухает сова, ночные бабочки пролетают у самого лица. Какое-то умиротворение (оно часто бывает в Большой Речке), чувство покоя, внутренней тишины. Мир прост: темнота, лес, дорога в свете луны и звезд. Спят мама и Женя в Красноярске. В палатке, во дворе усадьбы Волковых, спят мои дочки. Паша тоже еще спит – в Лоуборо сейчас 7 утра. Мне хорошо одному идти сквозь ночь. «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно, спит Земля в сияньи голубом». Все так и есть только мне вовсе не больно и не трудно. Мне умиротворенно и спокойно. «Уж не жду от жизни ничего я»…

Не жду? Не жду. Все что хотел, уже выгрыз. Если ничего больше и не сбудется – главное сделано, можно спокойно стареть.

«И не жаль мне прошлого ничуть…». Не-а… прошлого мне часто бывает очень жаль. Я довольно глупо прожил жизнь… Ну пусть будет – активную часть жизни. Нелепо и глупо, об этом невозможно не жалеть. А вот впасть в прострацию, в летаргический сон совсем не хочется. Ни забыться, ни заснуть, чтобы надо мной шумел кедр или дуб. Хочется вот так идти сквозь ночь.

На пороге усадьбы, у ворот, выколачиваю и снова набиваю трубку. Так тихо, что даже удары трубкой о собственную ладонь кажутся громкими. Опять завопил кто-то пернатый – наверное, козодой, для филина слишком пронзительно. Раскуриваю трубку перед тем, как пойти проверить, как спят девочки. Впрочем, их сопение отлично слышно и сквозь ткань палатки. Подтыкаю одеяло под Полину, вылезаю наружу… Светят звезды. Чуть заметно повеял ветерок, сильнее стал запах влаги и травы. И само поднимается лицо к небу, к прохладной сине-черной бесконечности, пронизанной светом Луны и звезд. Господи, как хорошо… Боже, спасибо Тебе.

Наталья и козы

Наталья сбежала в Большую Речку в 1992 году, когда ее муж обнищал. Уехала на лето, и быстренько нашла тут другого мужа, с домом и огородом. В отличие от мужа-неудачника, этот вроде мог и прокормить. Он и мог… Когда осенью первый муж из города приехал за Натальей, он привез с собой толстую пачку денег… Но посмотрел на происходящее, и уехал обратно один. Он и сейчас живет в Красноярске с другой женой и двумя детьми от нее. У него свой строительный бизнес, и с тех пор он только разрастается. Дети его и Натальи живут с матерью, но часто ездят к отцу. Чем старше, тем больше времени они проводят с отцом, и именно он решает их вопросы «учиться» и «иметь перспективу».

А Наталья так и живет в Большой Речке с новым мужем, вскапывает огород и ходит в лес за грибами. И развела стадо коз. Она продает козье молоко – говорят, оно очень полезное. Насчет пользы не знаю, но что вкусное – это точно. Наталья молока не разбавляет, – говорит, что ей Бог не велит. И вечером брать деньги почему-то тоже не велит. Где в Библии сказано, что вечером нельзя брать деньги, я не нашел.

– Тогда я зайду к вам завтра днем. Мне тоже бог Один не велит не платить за молоко. Если не заплачу, он меня в Валгаллу не пустит.

Я произношу это невероятно серьезно, и Наташа тоже очень серьезно замирает, внимательно смотрит. Кто меня знает? Может, и правда именно Один не велит?

Сейчас еще хорошо… Муж Наташи, Аркадий, водит туристов на сплав, и они по осени закупают центнер-два муки и круп. Огород, козы, сбор грибов…

А первые два года у Наташи были проблемы с зимней обувью. Отец детям обувь купил, но они были еще маленькие,

Наташа в их ботинки и валенки влезть не могла. А у нового мужа обувь была на три размера больше, чем у Наташи, а денег на новую не было. Наташа тогда очень увлекалась космическими энергиями и подпитывалась энергией от земли путем хождения босиком.

Православие пришло чуть позже, когда обувь уже купили, ссыпали в лари запасы крупы, и Наташа начала воевать с мышами, облюбовавшими ее запасы…

Дети вырастают, и все реже они в Большой Речке… Недавно с отцом ездили в Петербург и в Скандинавию. Учиться они будут то ли в Красноярске, то ли в Москве. Наташа родила еще одну дочку. Этот ребенок не имеет никаких перспектив, кроме огорода и коз; разве что Наташа умолит первого мужа и ему поспособствовать… Заодно с его кровными детьми.

В общем, нелепая судьба. И что характерно, от начала до конца построенная собственными руками.

Коршун

На столбе возле лесопилки сидит молодой коршун и орет. Просто поразительно, какие сильные звуки издает такое маленькое существо! Как заорет – слышно километра на два. Рабочие сидят у балка, ждут, когда подвезут новые пилы. Три здоровенных мужика, трезвые и недовольные: нет работы, нет и заработка. Что приятно, даже не пытаются обидеть коршуна, хотя орет он просто устрашающе.

– Во выделывается, паршивец…, – произносит один.

– Дает…

– А мать вон летает.., – и третий показывает мне маму коршуна. Чтобы ее не заметить, надо страдать изъянами зрения: размах крыльев у нее метра полтора. Мама летит, сует пойманного мыша в клюв коршуну, и улетает дальше. Вон она, чертит кругами над полем, охотится на мышей и лягушек. А молодой здоровенный коршун так нахально сидит и скоро опять начинает надсадно орать.

Лесопилка не работает, я не могу показать Поле и Уле, как пилят бревна, превращают их в доски разной толщины. Но коршуна очень даже могу. И склоны гор за речками могу: ведь деревня Большая Речка стоит в междуречье. Оя с одной стороны, Большая с другой подмывают крутейшие склоны.

Недавно на склонах на другом берегу Большой видели медведя. Девчонки из деревни, лет по 13—14, собирали грибы, и спускались с горы в темпе марша, на собственных попках. Хотя зверь был совершенно не агрессивен, даже не зарычал, и вообще сразу ушел. Этот склон тоже могу показать. И другой склон, за Оей, на который сбежали козы Натальи. Плевать им на зверей и людей, они лихо прыгают по таким кручам, что становится жутко. Сияющий день, орущий коршун и козы, запах свежераспиленных пихт, шум реки, мерцающее ярко-синее небо. Вокруг меня прыгают дочери, а за речкой по склонам – козы.

Проблема кушева

Поля не ест супов. Разве что суп-пюре в бабушкином исполнении, и только. Но перечисляет:

– Не ем супов грибных, рассольника, борща, горохового, перлового, и вообще никакого. Хотя могу съесть супа с фрикадельками.

И грибов она не ест. И соусов. И вообще не особо дозовешься к столу.