Метафизика души

К разговору присоединились и другие посетители, а Кира, как обычно, оказался в центре внимания. Остроумно рассказанная история о погибшем Кравчуке и о том, как дельтаплан усовершенствовали и назвали его «Генерал Кравчук», вызвала бурное обсуждение. Под шумок Кира увёз красавицу-собеседницу, доходчиво объяснив, что он гораздо лучше, чем футболист, и устроит ей такой турнир, который она никогда не забудет. А после турнира он пообещал взять её с собой в «Пивную напротив университета» – ПНУ, или «Реанимация», как её называли завсегдатаи. Именно туда, помимо студентов, захаживали и бывшие спортсмены. Там шутили, что к вечеру в «ПНУ» «мастера» уже лежат, а «заслуженные» ещё стоят. В этих заведениях Киру знали все, а он мог перечислить основные регалии спортсменов: как бывших, так и действующих.

В общем, Кира наслаждался этим праздником, чувствуя себя на заслуженном отдыхе до тех пор, пока у него не закончились деньги. С удивлением обнаружив, что казна пуста, он загрустил и позвонил Ящеру.

– Ну и долго мне здесь ещё отсиживаться? – раздражённо спросил он. – И, вообще, что дальше? Я ведь, кажется, безработный. Вернее, тунеядец. В нашей стране безработицы нет, как же я запамятовал!

– Не дрейфь, сынок, – как обычно бодрым и уверенным голосом произнёс Ящер. – Косой вышел на контакт с людьми Босса, договаривается.

Кира понятия не имел, кто такой Босс и о чём с ним может договариваться Косой, его больше интересовала собственная судьба.

– А мне-то что прикажешь делать? Без денег и без работы!

В ответ он услышал раскатистый, как гром в майскую грозу, хохот Ящера:

– Коротка же у тебя память, мальчик! Забыл, как ты вообще о работе не хотел слышать, как топтал снег вокруг гостиницы, когда тебя внутрь не пускали? Забыл? Так я тебе напоминаю. А твою сытую жизнь кто устроил? Прокрути плёночку-то назад. И поймёшь, что не так ты велик, как тебе кажется. Или ты хочешь, чтобы тебя пасли, как с камешками?

Нет, Кира не хотел повторения страшной истории с поддельными бриллиантами. Он тут же сбавил обороты:

– Ну ладно, не обижайся. Я всё помню. Просто устал здесь сидеть в неизвестности. Хороший город Минск, да только я тут в гостях. Домой хочется, определиться как-то. Сунулся тут в местную интуристовскую гостиницу – так менты сразу заинтересовались, кто да откуда.

– Ты что, с ума сошёл? – вырвалось у Ящера. – Тебе нигде светиться нельзя. Тем более на чужой территории. История с Косым тебя ничему не научила?

– Да понял, понял. Без дел кисну, нагулялся уже.

– Вот теперь о делах. Иваныч своих не бросает. Ты уже, наверное, понял. Насколько я знаю, ты музыку любишь, хорошо в ней разбираешься, с нашими рокерами и джазистами близко знаком.

– Да, – озадаченно произнёс Кира, – а работа тут при чём? Музыка – моё увлечение, хобби.

– Так в умелых руках хобби может превратиться в работу, а лучше в бизнес, и неплохой, между прочим. Покруче, чем то, что ты до сих пор имел.

– Да ладно! Они нищие все, музыканты. Их никуда не пускают: ни на приличные площадки, ни на радио, ни на телевидение.

– А зачем им приличные площадки, как ты выразился? Есть просторы нашей необъятной родины. Там люди тоже хотят к культуре приобщаться. Именитые музыканты к ним не едут – вот и будешь возить второй эшелон, так сказать, тех, кто только пробивается.

– Они там кому-то нужны? Да и не позволят: в провинции свои райкомы и горкомы партии культурой заправляют.

– Не смеши меня. А то ты не знаешь, как дела делаются! Старшие товарищи научат, если сам не сообразишь. Но соображалка у тебя неплохо работает, насколько я помню. Пока тебе делать нечего, походи по ресторанам, с музыкантами познакомься, узнай, что да как. Какие коллективы есть, кто у них директор. Поиграй в «Алло, мы ищем таланты». Можешь представляться директором из МОМА.

– МОМА? А это что такое?

– Эх, темнота! Зациклился на шмотках, а люди серьёзные бабки куют. Московское объединение музыкальных ансамблей, сокращённо МОМА. Теперь понятно? Все музыкальные коллективы, которые хотят выступать в концертных залах или ресторанах, должны в нём зарегистрироваться. У нас же плановая экономика, а не бардак, как у загнивающих. У каждого ансамбля должен быть директор – формальный или реальный, кому что нужно. Этот самый директор замыкает всё на себя: организацию концертов и всё, что связано с этим, – заключает договоры, собирает выручку, сдаёт её государству, получает и выплачивает зарплату коллективу. Про себя, любимого, при этом тоже не забывает. Ну, как тебе такая перспектива?

– Да туда не пробьёшься, мне кажется. Своих хватает. И потом, у меня же образования музыкального нет, да и совсем никакого…

– Ты думаешь, я с тобой просто так эти беседы веду? Для утешения? Лови деньжата, перевожу по почте. Хватит кутить, дармовые кончились. Это уже бизнес. Всё, что будешь от меня получать, вернёшь. С процентами. Я в бирюльки не играю. Как только нам сообщат, что к тебе претензий никто не имеет, берёшь билет на самолёт – и на родину.

Целую неделю Кира послушно ходил на концерты и по ресторанам. Теперь он почти профессиональным взглядом оценивал оркестр и солистов. Всё везде было как-то одинаково: музыканты лабали блатняк, популярную советскую попсу или итальянскую эстраду. Певцы старались добавлять хрипотцы в голос, а певицы со стеклянными глазами, в которых отражались только денежные знаки, попискивали, стараясь попасть в ноты. Скучно. Он не мог понять, почему в Белоруссии, славившейся своими ансамблями «Верасы», «Песняры», «Сябры», ресторанный репертуар не отличался от московского. На концерты этих мастеров народ просто ломился, билеты разлетались как горячие пирожки. А в ресторанах всё одно и то же…

Наконец Кира получил от Ящера разрешение вернуться. Вечером, перед отъездом в Москву, он был таким уставшим от бесконечных походов по «пьяному Минску», что решил из гостиницы никуда не выходить. Просто поднялся на седьмой этаж в ресторан «Седьмое небо», известный своей домашней кухней. Перед глазами поплыла селёдочка с картошкой и укропом, красиво разложенная в длинной узкой селёдочнице. А за ней – запотевшая стопка с холодной водочкой. Ещё в вестибюле он услышал всеми любимую, но уже порядком надоевшую «Лашате ми кантаре». Мужской голос с хрипотцой «под Кутуньо» старательно выводил незнакомые слова.

«Интересно, – подумал Кира, – узнал бы заезжий итальянец в том, что произносил певец, родной язык? И знает ли сам исполнитель, что „Лашате ми кантаре“ означает всего-навсего „Разрешите мне спеть“?» Кира представлял, как ресторанные музыканты «снимали» слова песен на любом языке – сидя в наушниках и прослушивая оригинальное исполнение. При этом ни английским, ни тем более итальянским они не владели и, естественно, о чём сами же впоследствии пели, не догадывались. У них это называлось «петь на курином».

Ресторан был забит до отказа. Кира подошёл к администратору, который его уже хорошо знал, и специально для «очень дорогого гостя», как из-под земли, появился маленький столик. Засуетился официант, ловко прикрывая ослепительно-белой скатертью царапины и выбоины на деревянной поверхности.

Пока сооружался стол, Кира устало стоял в холле, опершись о косяк двери. Все звуки ресторанного зала были хорошо слышны: позвякивание вилок о тарелки, гул голосов, редкие возгласы подпивших гостей. После небольшой паузы, сопровождавшейся вознёй на сцене, настройкой инструментов и обычного «раз-два» в микрофон, зазвучало вступление к песне «Сто часов счастья».

«Какая же всё-таки музыка, – подумал Кира, – просто жилы вытягивает!» Когда вступила певица, он застыл, как будто его ноги пригвоздили к полу. Это был голос Звезды, он не мог спутать. Уж чем-чем, а музыкальным слухом его боженька не обделил! Кира легко отличал живое исполнение от «фанеры» – не зря дружил с музыкантами, которые раскрывали ему множество своих секретов. О гастролях в Минске только начинавшей набирать силу певицы ему ничего известно не было. Он заглянул в зал. На сцене была вовсе не она. Маленькая, хрупкая девушка, с фигуркой, словно выточенной из фарфора, и каким-то простоватым и одновременно беззащитным выражением лица повторяла в точности все интонации Звезды. Тембр и звучание голоса были абсолютной калькой.

«Этот товар надо брать», – подумал Кира и направился к сцене.

В тот же вечер Кира не только договорился о своём участии в карьере певицы, но и влюбился до судорог. «Татьяна Худолей, – Кира повторял про себя имя певицы, – боже, как же неблагозвучно! Нужно будет придумать что-то другое». Девушку все называли Танюшкой, и ей это очень подходило. Он не хотел отпускать её ни на секунду. Дал полчаса на сборы, сам позвонил её музыкальному руководителю и ночным поездом, не позволив допеть ресторанную программу, увёз в Москву.

Да, Кира был виртуозом по части убеждений и уговоров. У Танюшки была куча обязательств: помимо ресторана, днём она работала секретарём у директора рынка, а по выходным давала детям уроки игры на фортепиано.

Но Кира был для неё тем самым принцем на белом коне, и устоять не было ни сил, ни желания.

Глава 8.

Сон наяву

Танюшка, наводя порядок в некогда холостяцкой квартире, напевала:

– Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит, —
Милый взор зовёт меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.

Всё, с её точки зрения, недостающее она докупила – слава Богу, зарабатывала всегда неплохо, а денежки не проматывала без нужды, копила на жильё. Она не стала скаредной, нет – по-прежнему всех угощала пирожками и капустой собственной закваски, но пиры на весь мир ушли в прошлое. К тому же жизнь с безалаберным Валеркой научила её думать о будущем. Стремление иметь собственный угол, чтобы не скитаться по съёмным, стало главным. А теперь, когда таким вот непредсказуемым образом это самое жильё, да не простое, а золотое – квартира в Москве, – само вдруг на неё свалилось, ей оставалось только преобразовать его в свою мечту.

Кира не вмешивался в Танюшкины действия: пусть делает что хочет, у него есть дела поважнее. Очень скоро квартира приобрела совершенно новый облик: на обеденном столе и на журнальных столиках красовались модные польские скатёрки, зеркала сияли серебром, люстра из искусственного хрусталя переливалась огоньками-самоцветами, чешские вазочки с выпуклыми затейливыми орнаментами хвастались искусственными цветами. В общем, в этой квартире воплотились все Танюшкины многолетние грёзы о собственном доме.

Но больше всего Киру радовали не Танюшкины дизайнерские наклонности, а божественные запахи, доносившиеся из кухни. Он уже забыл вкус домашней еды, а Танюшка была не только умелой хозяйкой, но и знатной поварихой. Кира находился на вершине блаженства. Он помирился с родителями и привёл свою избранницу на смотрины. Танюшка покорила семью весёлым нравом и практической жилкой. Она начала обшивать родню: сшила халат бабушке, шифоновую блузку маме, модный сарафан сестре Раисе, а папе связала мохеровый шарф, которым он потом многие годы гордился. Родители вздохнули с облегчением, поняв, что их непутёвый сын остепенился. Такой вот домовитой предстала перед их глазами будущая невестка, которая тем временем думала: «Хорошо, что они не знают, что я творила по молодости: всё раздавала, что имела. Бедный Васька, как он это всё терпел? Да и про Ваську не надо им знать, и про Валерку. Вон какие они правильные – попугайчики-неразлучники. Их отдельно друг от друга и представить невозможно».

Ящер не обманул: сразу по приезде из Минска Киру оформили директором одного из ресторанных ансамблей, а попутно научили, как и с кем работать по организации левых концертов. О, вот это была работа! Что там напитки в баре смешивать – здесь коктейли посерьёзней! Он быстро сколотил выездную бригаду из знакомых музыкантов – и пошло-поехало. Подмосковные посёлки, маленькие старинные города – Трубчевск, Углич, Киржач, Псков, Белозерск, Муром – слушали его концерты. Он даже начал переговоры о гастролях в городах покрупнее: Смоленске, Курске и Ростове-на-Дону.

Кира упивался своими успехами, которые охотно демонстрировал всем: и знакомым, и родителям, а самое главное – своей любимой. Теперь он хотел быть благодетелем для своей семьи. Доставал дефицитные билеты на концерты самых любимых артистов, затаривал родительский бар импортными напитками. Виски Red Label и коньяк «Курвуазье» были особой гордостью папы, который извлекал их из бара только по праздникам и, угощая гостей, как бы небрежно бросал: «Кирка откуда-то притащил, чёрт». Это означало: «Нет, не зря я воспитывал этого негодника, терпел его выходки. Вот теперь как он меня балует…»

На какое-то время Кира даже забыл, что Танюшка хороший товар и её талант может принести навар в их будущую семью. Танюшка тоже не сильно рвалась на сцену, наслаждаясь тихой радостью семейного очага. К ним часто заходили друзья-музыканты и музыкальные «воротилы», как называл Кира авторитетных директоров. Только теперь это были семейные пары, и из музыкальной квартиры чаще доносились песни советских композиторов вместо сумасшедшего, расстраивающего психику соседей рока. Иногда из-за стены даже слышались аплодисменты, если Танюшка душевно исполняла романс на слова Анны Ахматовой или рвущую душу песню о неразделённой любви.

С соседями, которых, как известно, не выбирают, Танюшка познакомилась довольно быстро. По деревенской привычке она взяла за правило всех угощать то пирогами, то тортами. Приготовить на двоих она могла обед или ужин. Ну а если уж затевались пироги, без внимания никто не оставался. Танюшка просто звонила в квартиры нелюдимых москвичей и угощала лакомствами. Те сначала удивлялись, а потом привыкли.

Люди здесь разительно отличались от тех, с которыми она имела дело в своей прежней жизни. Соседка по лестничной клетке Галина Ивановна – математик – работала в Министерстве среднего образования, но совсем не походила на чванливую чиновницу. Она постоянно шутила и рассказывала анекдоты. Узнав, что Танюшкина родня живёт в деревне, она совершенно неожиданно вдруг спросила оторопевшую девушку:

– А чем удои отличаются от надоев?

Танюшка так растерялась, что чуть не уронила тарелочку с тортом «Наполеон», которым собиралась угостить соседку.

– А вот и попалась! – радостно воскликнула Галина Ивановна. – Слово «надои» происходит от слова «надо», – и весело засмеялась собственной прибаутке.