Написано около ПИРСа

– Возьму! – в итоге решаю я. – Обязательно! Если этот маленький паршивец к моему возвращению жив будет – возьму! И хрен с ней, с комендантшей.

Доезжаю до своей остановки. Выхожу и прямиком – к котёнку.

– Эй, ты живой? – тормошу его. Он лишь тихо пискнул.

– Жи-во-ой! – Я засунул его за пазуху и понёсся в общагу.

Принёс в комнату, молока налил, печени куриной дал. Она ест, а я её разглядываю. Да, она. Котенок девочкой оказался. Пятицветная «черепашка». Рыжие, белые, серые, чёрные, кремовые пятна на тельце наляпаны так, словно над ним художник-абстракционист с похмелья поработал.

Наелась, по штанам на меня забралась, прижалась к животу и завела свой маленький дизель-генератор: «Фррр-фырр-фррр».

Она дремлет, а я в ступоре сижу. Я ж её мог и не взять. А она меня благодарит…

Горло спазмы душат, в глазах слёзы стоят, сердце в рёбра бьёт. Тихое «фрр» резонирует с чем—то глубоко внутри, выворачивает душу наизнанку, вытряхивает её, как старый полушубок по весне – от моли и пыли. Заставляет душу замирать от восторга, радости и восхищения…

– Будешь «Счастьем», – сказала жена, когда увидела это чудо…

Счастье разное бывает.

Слепую малышку прооперировали, и она теперь видит лицо матери. Не кончиками пальцев, а своими глазами. Ребёнок СЧАСТЛИВ, у мамы слёзы СЧАСТЬЯ.

Цинковые гробы выгружают из вагона. Рядом с капитаном, сопровождающим «груз 200», стоит женщина. Он зачитывает список фамилий. Побелевшими от напряжения пальцами женщина стиснула пальто на груди, перестала дышать и вся обратилась в слух – ждёт знакомой фамилии. Капитан дочитывает до конца и замолкает. Не прозвучало… ЖИВ. Её сын жив. Напряжение отпускает, и она оседает на землю. СЧАСТЬЕ.

Тридцатилетний парень боится, что болен ВИЧ. Трясущимися от напряжения пальцами тычет в номер медицинского центра на своём телефоне, чтобы узнать результаты анализов. Усталый женский голос говорит, что результат отрицательный. СЧАСТЬЕ.

А какое ТВОЁ счастье?

Море или горы

Чигринская Марина

Море, говоришь?

Лаптевых? Согласна и на Баренцево, Охотское, Японское. Вот и имя моё от латинского «маринус» – «морская». А довелось встретиться только с Чёрным…

Интересно, вспоминали родители о море, думая, как назвать младшенькую? Мечтали о том, как она с визгом будет взлетать на штормовых волнах в Сочи? Прыгать «солдатиком» с огромной скалы в Симеизе, холодея от страха? Плавать у Золотых ворот в Коктебеле, не веря, что внизу почти километр тяжелой толщи воды, такая она прозрачная?

Знаешь, я впервые увидела море восьмилетней девочкой. В Севастополе. Замерла от восторга, утонула в могучем рёве, слилась с огромными торопливыми волнами. И… испугалась силы и мощи «чудовища». Боюсь и сейчас…

Тебе хорошо, ты и в горах свой, и с морем на «ты». А для меня оно – Его Величество. Мне не постигнуть без проводника тайн этой огромной Вселенной. Море капризно и изменчиво, не знаешь, чего ждать. На Волге заплываю на середину реки и ничего не боюсь, а на море – до буйков и обратно. Волжская вода родная. Качает, баюкает, смывает слёзы.

Только не подумай, что я дикая противница моря. Крым люблю всем сердцем, казалось, и море тоже… Но встретилась с двуглавым Эльбрусом и застыла от красоты и величия его вершин. Покой потеряла. Ну, почему не раньше – в 30, 40? Хотя бы в 50? Рванула бы в альпинистки – в новый фантастический мир!

Ты не представляешь, что со мной творится, когда прикасаюсь к шершавой щеке скалы, горячей, как печка. Когда сижу на камне над самым обрывом. Хочется кричать от восторга и полноты жизни! А потом застыть и слушать, как вздыхают и шепчут скалы свои старинные легенды.

Горы… Кажется, что море тянет меня вниз, а горы зовут взлететь.

А ещё в горах есть реки. Они усердно поливают горы, и те растут и растут веками. Горная речка – это моё-моё. У нас один характер на двоих. Обе бежим, несёмся, не думая ни о чём. Омоешь ноги упругой ледяной струёй, зачерпнёшь пригоршню напиться, и можно лететь дальше. Заросли рододендронов по берегам, огромные хосты – я никогда не видела их в дикой природе. Водопады со звенящей весёлыми брызгами водой! Ночёвка в палатке рядом с ревущей рекой! А горные озёра! Это же что-то невероятное!

Да-да, не трогай за плечо, знаю, что пишем о море. Прости, но сердце в горах! А потому – знаешь, давай лучше в Архыз! Люблю возвращаться в места, где была счастлива. А вдруг, где-то там, на знакомой полянке, поджидает меня преданный Джинн…

Если бы они умели говорить

Бузыкаева Лариса

Мои коты.

Они, конечно, были не совсем мои. Ещё папины и мамины. Нельзя сказать, что я о них забыла в дне сегодняшнем. Нет.

Каждый прохожий, идущий мимо, оставляет в памяти свою царапинку, а тут – живые пушистые существа.

Они сидят на яркой радуге, свесив хвосты, и внимательно меня разглядывают. Чудесные кошары!

Один – чёрно-белый, холёный, важный и степенный. Ни дать ни взять граф. Лорд. Ах, нет – Маркиз! А как иначе мы могли назвать столь важную особу кошачьей масти?

Второй – серенький. Местами чрезвычайно пушист, местами почти лыс. Тонкохвостый и большеухий. Осоловело-изумлённые глазки смотрят доверчиво и искренне.

Мой малыш. Мой Шнурок.

– Представляешь, я даже не помню, как ты у нас появился, – смотрю на Маркиза и начинаю разговор первая.

Неловко болтать с котами, запрокинув голову. Радуга высоко. Ложусь на траву, закидываю руки за голову – вот теперь удобно, теперь мы – глаза в глаза.

– Это плохо, – вынес вердикт Маркиз. – Не ожидал от тебя.

– Да нет же! Просто мне кажется, что ты был у нас всегда! – понимаю, что оправдываться перед призраком кота, – дело неблагодарное, но надо как-то спасать репутацию бывшей хозяйки. – Прекрасно помню, как покупали тебе сухой и влажный корм, рыбку. Как ты выселял папу с его законной кровати, укладываясь ровно посерединке. И взрослый мужчина терпел твои выходки. Помню, как забирался в постель к маме. Как мы все вчетвером ходили на огород.

– А про меня… ничего не помнишь? – легким ветерком прошелестел в моём сознании вопрос.

Вопрос будто сам собой появился вместе с милым образом Шнурка, таким, каким я его помнила. Его глаза смотрели на меня с такой отчаянной надеждой, что я не выдержала.

– Шнурик, милый, тебя я помню больше! – изо всех сил пытаюсь послать лучики любви и тепла поближе к его серенькой шкурке. – Как ты впервые появился на коврике около нашей двери. И никуда не хотел уходить, хотя я налила тебе молока и посадила на высокий подоконник двумя этажами ниже. Ты молоко вылакал и – бегом за мной, дальше нравиться и умилять.

– Я очень хотел быть вашим.

– Ага… Ты мне тоже сразу понравился. Но… что скажут родители, ты же понимаешь.

– Да, понимаю. С котами ведь столько хлопот, – эхом продолжал ход моих мыслей Шнурок.

– Перестаньте сентиментальничать. Оба, – Маркиз встал и небрежно потянулся, выгнув спину. – В конечном итоге всё всем разрешили: тебе – он глянул на меня строго – пустить малыша в дом, а тебе, котёнок, – остаться в этом доме.

– О да, я помню твоё робкое появление в нашей прихожей. Внимательно все обнюхав, ты почему-то стал заигрывать с папиными шнурками от ботинок. Именно из-за этой любви к длинным верёвочкам мы и назвали тебя Шнурком, малыш, – я увлеклась воспоминаниями о Шнурке-котёнке и невольно улыбнулась.

– Так это я от волнения, – он смущённо опустил мордочку и распушил хвостик.

– Ты был забавным и очень хорошим. Старательным, – я смотрела на своих котов, мысленно к ним прижимаясь. – Помнишь, малыш, как ты пытался походить на людей? Ты усаживался в унитаз и справлял там маленькие кошачьи дела. А потом смешно тряс лапками.

– Я очень хотел быть вашим, – эхо доносилось с радуги все тише.