Моё наследство

Выдав уборщицам очередную партию порошка и чистящих средств, я попросила слесаря, практически не пьющего и ответственного, присмотреть за оболдуем электриком, разрешила без моей подписи выполнить заявки по электролампочкам и мелкому ремонту в кабинетах, и разрешила Евгению оформить вместо болеющей второй месяц уборщицы, его жену.

Уборщица со второго этажа начала жаловаться на отсутствие хороших перчаток, но я уже вприпрыжку шла к проходной, хотелось домой и никогда не видеть ЖБК ни снаружи ни, тем более, изнутри.

– Я решила пока в Катиной квартире ничего не трогать. – Сообщила мне мама. – Не знаю уровня цен. Поеду к отцу на дачу, и там что-нибудь присмотрю для продажи, а то в холодильнике пусто.

Дожевывая бутерброд с подсохшим сыром, я пожелал ей удачи. Уже одетой, мама вернулась от двери.

– А квартиру придётся продать. Нехорошая она. Не зря, конечно, Гриша за неё такие деньги предлагает.

Я согласно покивала. Опять затренькал телефон, и пришлось отложить второй бутерброд. Звонил Сергей Дмитриевич, назначил мне встречу на завтра, на одиннадцать, в своём кабинете.

Что там мама говорила про квартиру? Нечисто здесь? А может, Катя действительно что-нибудь спрятала, и Григорий об этом знает? На сколько это «что-то» может потянуть, если Григорию не нужны ни дорогие картины, ни драгоценности?

Что можно спрятать в квартире небольшое по объёму? Та-ак. Деньги, наркотики, бриллианты, компы с информацией. Что ещё?

Стервочка пришла на кухню и смотрела на меня с осуждением. Вот так! Не успела она заснуть, как без неё завтракает.

Я спросила собаку: что же могла здесь спрятать Катя, но Стерва чихнула и тявкнула, требуя завтрака. Я наложила ей в блюдце варёной телятины, и смотрела, как она ест кошачьими движениями. Уникальная собака, толку от неё никакого, стоит бешеные деньги, и люди готовы их отдавать, потому что с ней приятно общаться, смотреть на такую милую мордашку, и видеть преданные глаза.

Йоркширка доела мясо, пукнула и застучала тонкой лохматой лапой по полу, напоминая о прогулке.

На улице шел дождь со снегом. Гулять я решила, не выходя из-под козырька подъезда. Стерва в таких случаях очень быстро решала свои проблемы. Лавочка у подъезда была с одного конца сухая, и только я прицелилась сесть на неё, как послышался скулёж моей собаки. Я в два прыжка запрыгнула за кусты.

Старый перекормленный пудель философски смотрел мутным взглядом на Стерву, а она сидела перед ним, и почему-то скулила. Хозяйка пуделя, толстая тетка, мерным голосом выговаривала обоим:

– Как не стыдно, пожилой пенсионер, а такие вещи делаешь.

Запыхавшись, я встала около огромной женщины, в фиолетовом плаще, между прочим, стоимостью за две мои зарплаты.

– Какие он вещи делает? – спросила я у рыжего пса.

– Наскакивает. Ему до встречи с собачим богом полграмма осталось, а он наскакивает. Испугал бедняжку.

Особенного любовного пыла и страсти в пуделе не наблюдалось. Он всё так же сидел перед Стервой, и она смотрела ему в глаза. Гипноз.

Сбоку потянуло табачным дымом. Обернувшись, я увидела вчерашнего парня, красавца. А вот и мой гипноз. Взгляда отрывать от него не хотелось. Нос с горбинкой, волнистые светлые длинные волосы до плеч. Парень плавным жестом, пропуская волосы сквозь пальцы, завёл пряди назад. В руке с сигаретой у него болтался собачий поводок… Значит, есть надежда ещё раз его увидеть.

Женщина дёрнула меня за рукав.

– … Не говорят кто?

– Кто?

– Ну, грабитель твой. – Настойчивая тётка так внимательно смотрела на меня, что захотелось с нею поговорить.

– Не говорят, кто был тот парень. – Я пожала плечами под тонким пальто. – Документов при нём не было.

– Не страшно тебе спать-то в квартире после Кати? Душа, она сорок дней на земле ещё кружит.

– Пока не страшно. Тем более, что я скоро съеду с этой квартиры.

– Куда? – Женщина с тревогой посмотрела на меня. Самые любопытные пенсионерки в мире, это российские пенсионерки.

– Пока не знаю куда.

Мне разговор был не интересен, мне интереснее было смотреть левее. Парень широким жестом бросил сигарету в кусты, и пошел прочь. Я готова была идти следом. И уже сделала шаг… но тут Стерва очнулась и ломанулась к подъезду. Крикнув тетке: «До свидания», – я похромала за собакой.

В коридоре Стервочка отряхнулась, и, пока я снимала сапоги, убежала прятаться. Она терпеть не могла мыть лапы. Я, не спеша, надела тапочки и пошлёпала её отлавливать. Стерва спряталась за пальму в гостиной, и даже зарычала на меня.

– Иди сюда, лохматик.

Собака обнажила мелкие зубы, и сделала рывок в сторону. Я тоже сделала рывок, Стерва наткнулась на мою руку, оттолкнулась от неё, подпрыгнула и сбила полуметровое плоское керамическое кашпо на стене. Кашпо разломалось на куски. На моей руке остались три кровавые царапины. Стерва забилась под белую тумбочку, а я развернулась и пошла за веником.

Доставшаяся от Кати тумбочка для макияжа – мечта. Белого дуба, с большим овальным подвижным зеркалом, с ящичками для парфюмерии, небольшая, на гнутых ножках. Стервочка чувствовала себя под тумбочкой более, чем комфортно.

Ничего себе я взялась за наследство. Вчера столик стеклянный грохнула, сегодня кашпо ручной работы расколотила – так, глядишь, вернусь в прежнее полунищенское состояние.

Тщательно собрав крупные куски керамики и комья земли, я достала пылесос. Пострадавший плющ необходимо было пересаживать. Например, к пальме.

Потянув за ветку, я размотала длинное растение, и увидела в его корнях плоский полиэтиленовый пакет. Полиэтилен был очень плотный, и почти непрозрачный – но евро, они и в Африке евро.

Глава 7

Цветочная валюта

Пакет я распотрошила на кухне зазубренным ножом, и от волнения даже не порезалась. Пачка была в банковской упаковке. Значит здесь десять тысяч евро. Миленький цветочек рос у тёти на стене.

Я передумала пересаживать плющ. Наоборот, застелила пол газетами, подтащила к пальме два пустых пакета и переложила в них землю из керамической кадки. Землю пришлось копать мельхиоровой лопаткой для торта. В кадке ничего лишнего, в смысле денег, не оказалось. Обидно. Пришлось возвратить землю на место, и туда же вкопать плющ.

Та-ак. Что мы теперь имеем? Мы имеем возможность найти в цветах, или в иных предметах обстановки пачки полноценных европейских денег. Может из-за этого Григорий так хочет меня отсюда выселить?.. Но ведь все вещи мне отдавались не глядя. И цветочное кашпо тоже. Нелогично. Так что же, у Кати стены из золота что ли? Я подошла к стене и подцепила уголок. Под бумагой серел бетон, я постучала по нему, прислушалась. Стена типовая. Уж в этом я понимаю.

Пройдясь по квартире, я насчитала четвёрку больших цветов и десять маленьких. Мелкими были кактусы, не считая метрового в объёме монстра, который стоял возле компьютера в гостиной. Его я проверила вторым.

Ура! В нём тоже был запаянный четырёхугольник, но с купюрами по пятьдесят долларов. Радость моя была в два раза меньше, но, рассудив здраво, я решила представить самой себе, что первым бы разбила горшок с кактусом, тогда кашпо с плющом доставило бы мне радости в два раза больше.

На ахреологическо-цветочные раскопки ушел целый час. Стервочка смотрела за моими действиями с интересом, всё время пыталась помочь копать, и теперь походила не на элитную йоркширку, а на половую щётку после генеральной уборки в подземном переходе.

Позвонил папа, и взволнованным голосом доложил о задержке родителей сегодня на унаследованной даче, по причине их с мамой совместного желания произвести опись ценных предметов. Мне рекомендовалось пригласить к себе ночевать Милу, или любого другого человека приемлемого для достойного проведения вечернего досуга.

Вот такая речуга. Она означала, что папа немного выпил, мама жарит картошку на свиных шкварках, а в холодильнике охлаждается водка. Я заверила папу, что всенепременно прислушаюсь к его рекомендациям и нагоню полный дом гостей. А также пожелала им с мамой хорошо провести вечер и помириться. Папа промямлил благодарственные слова.

Мне кажется, что после разъезда с сестрой, когда Катя перестала ежедневно напоминать отцу об измене мамы, он стал чаще у нас бывать. А после смерти Кати, которая, кроме меня, была единственным знающим о мамином загуле человеком, папе стало некого стыдиться, и он опять потянулся к маме.

Они прожили вместе до развода двадцать восемь лет и не надоели друг другу. Мне не надо было об этом рассказывать, достаточно было видеть их по утрам, когда мама потягивалась, одной рукой нащупывала пульт телевизора, а другой тормошила сонного папу, у которого на щеке были видны розовые полоски наполовину от подушки, а наполовину от маминой ночнушки, в которую он утыкался во сне.

Наверное, к возрасту «ягодки», моей маме захотелось африканских страстей и дополнительных материальных субсидий, но для любовницы она была слишком властной.

Мне она не каялась в своих ошибках, не рыдала на плече, и у отца прощения не просила. Но иногда, ковыляя ночью в туалет через её комнату, я слышала, как она плакала. Она не ревела в подушку, она лежала на спине, лицом в потолок, сдерживала вздохи, и вытирала слёзы со щёк.