Метаморфозы. Тетралогия

– За что?

– Мне злиться нельзя. Я тогда… – Сашка запнулась. – Знаешь, тебе надо водки выпить.

– Побежали, – сказал Егор, стараясь не цокать зубами.

И потрусил вдоль улицы прочь от берега, а Сашка за ним.

Давние ежедневные пробежки не успели окончательно забыться; она бежала ровно, не отставая от Егора. Тот тяжело топал, роняя капли, мерное хлюпанье его кроссовок то сливалось с Сашкиными шагами, то приходило с ними в диссонанс. Оба молчали; как всегда на бегу, Сашке легче стало сосредоточиться.

Первый курс. Истерики, депрессии. Пьянство. Как зовут этого парня? Что, если бы ему в самом деле удалось утопиться? Нет, не удалось бы; слишком неэффективно, слишком напоказ… Он же видел, что Егор рядом… А может быть, он ни о чем не думал, а просто допился до «белочки», повредился умом от портновских занятий?

На улице Сакко и Ванцетти она все-таки отстала. Егор не обернулся, нырнул в переулок, и, когда Сашка, пыхтя, взбежала по ступенькам общаги, его уже и след простыл.

Она поднялась к себе в комнату. Обеих соседок не было дома. Беспорядок творился жуткий: на кроватях свалена одежда, под кроватями – обувь, на столе, среди бумаг – крошки, грязная банка из-под варенья и перепачканная пластиковая посуда. Сашке сделалось противно; она не была фанатом уборки, но чудовищный «срач», который порой устраивали в комнате соседки, раздражал ее все больше.

Она открыла окно и выбросила вниз, на газон, чей-то правый ботинок, правую кроссовку и туфлю на шпильке. Может, задумаются в следующий раз.

Переоделась в спортивный костюм. Натянула теплые носки. Идти на обед не хотелось: аппетита не было совершенно. На третьей паре и на четвертой предстояли индивидуальные с Портновым, но Сашка была записана на шестнадцать пятнадцать, а значит, время у нее было.

Она села за стол. Открыла ящик с учебниками и наткнулась на плеер; сразу вспомнилось все. Разговор с Коженниковым. «Укради кошелек». «Мне жаль, что у вас с Костей так плохо получилось»…

Запихнув плеер в глубину ящика, она взялась за текстовой модуль с цифрой 4 на обложке. Параграф тридцать шесть; она успела прочитать текст три раза от начала и до конца, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказала Сашка, не оборачиваясь.

Скрипнула дверь.

– Извини… Ты занимаешься?

В дверях стоял Егор. Он переоделся, на нем был теплый осенний свитер и синие тренировочные штаны. В руках Егор держал правую туфлю на шпильке и правый же ботинок.

– Извини, у тебя под окном вот это лежит… Так надо?

– Да, – сказала Сашка.

Поднялась, взяла у Егора обувь и снова выбросила в форточку. Отряхнула ладони.

– Я провожу воспитательную работу среди твоих однокурсниц, – пояснила в ответ на удивленный взгляд Егора. – Видишь, что они мне устроили?

И она широким жестом обвела беспорядок в комнате. Егор смутился: вид девичьих трусов, брошенных на кровати, заставил его нервно отвести глаза.

– Прости их. Понимаешь, у нас на первом курсе…

– Ты думаешь, я не училась на первом курсе? – Сашка прищурилась.

– У вас было то же самое?

– Ну конечно. И ничего, живы.

Егор вздохнул:

– Я хотел с тобой поговорить… Саша.

– Говори, – Сашка улыбнулась. – Заварить тебе чаю? Пошли на кухню, там хоть трусы где попало не валяются…

Она вышла в коридор вслед за Егором, заперла дверь и ключ положила в карман. Пусть побегают, козы, за ключом.

– Я летом на Сакко и Ванцетти насобирала липы. Знаешь, как она цветет! Пчелы просто с ума сходят… Сплошной гул стоит… И пахнет, пахнет липой по всей улице, и в комнате пахнет, если окна не закрывать…

– Ты летом домой не ездила?

– Ездила на две недели… А так у нас была практика… Ничего особенного, вишню собирали, – Сашка говорила легко, в этот момент ей самой казалось, что лето с липой и вишней было простым и беззаботным, настоящим студенческим летом. – Я на вишню потом смотреть не могла. И липы насушила целую жестянку. Тебе после холодной воды – самое оно.

Она поставила чайник.

– А как ты оказалась на берегу? – спросил Егор, протирая тряпкой клеенку на столе.

– Гуляла, – коротко ответила Сашка. Подняла крышку большой жестяной банки, вдохнула запах липы. – Вижу – вы барахтаетесь… Как он, такой пьяный, на мостик-то поднялся?

– Не такой уж он был пьяный, – сказал Егор. – Просто… Ну понимаешь.

– Позор, – коротко сказала Сашка и подумала, что за несколько минут до происшествия на реке сама смотрела на мостик, примериваясь. В чашках запузырился кипяток, сухие липовые цветки начали стремительно набухать, над столом поплыл замечательный запах.

– Здорово, – Егор принюхался, его ноздри вздрогнули. – Саш… А кроссовки ты зачем сняла? Там, на берегу?

Сашка поставила чайник на место. Сняла с полки сахарницу с отбитой ручкой.

– Честно говоря… А что мне было делать? Хотела, наверное, за вами нырять… Спасать, – она криво улыбнулась, не глядя на Егора.

– Спасибо, – помолчав, сказал Егор.

– Да за что?

Егор придвинул к себе чашку, положил ладони на теплый фаянс.

– Это Степка. Задолбал со своими истериками… Каждый день вещи собирает, домой, говорит, еду! Каждое утро разбирает опять. Послал матери телеграмму… Мать перенервничала, только о нем и думала, наверное, и вот – улицу переходила, под машину попала, теперь в больнице лежит с сотрясением. У Степки еще брат есть, старший… Я с ним по телефону говорил. Он говорит – Степка с детства истерики закатывает, мать пугает. Из пионерлагеря письмо прислал, что их крысятиной кормят… Вот. Брат-то думает, что он опять выламывается, придумывает всякое, не хочет в самостоятельную жизнь, хочет у мамы под крылышком. А я… понимаешь, Саш, я-то брата Степкиного слушаю – по телефону… И поддакиваю! Да, говорю, у нас хороший вуз, нормальные условия… Понятно, конечно, общага – это не дома… А Степке говорю потом: что же ты делаешь, идиот. Мать пожалей хотя бы. А он… Видишь как.

– Вижу, – сказала Сашка. – Он учится?

– Какое там! Наша препод по специальности, Ирина Анатольевна, его на каждом занятии дрючит, докладную обещает подать куратору…

– «Обещает», – горько повторила Сашка. – Я один только раз занятие пропустила… случайно. А наш Портнов сразу докладную написал. И… – Сашка махнула рукой. – Скажи этому Степке, что если не сдаст зимнюю сессию…

Она запнулась. Не хотелось вслух говорить то, что вертелось на кончике языка.

– Ты здорово его вытащил, – улыбнулась, меняя тему. – И откачал лучше любой «Скорой». Где научился?

* * *