Из Жизни Стюардессы

С малых лет меня приучили прикрываться, хорошенько накрывать тело перед любым человеком.

Мало-помалу закапывали в мою душу капли стыдливости, день за днем.

– Накройся, накройся, а то кто-нибудь увидит! – бывало говорили мне, если я вдруг замешкаюсь, переодеваясь у себя в комнате и забыв задернуть шторы.

Я до сих пор, прежде чем снять платье, проверяю, чтобы все было закрыто, и чтобы меня никто не увидел, но в этом я ни разу не призналась даже Валентине, моей коллеге, с которой мы много лет жили в одной квартире неподалеку от аэропорта в городе, где я сейчас живу: в Риме.

Когда я была маленькой, чтобы меня не наказали, я с великим старанием повиновалась зачастую слишком строгим правилам.

Была в них суровость воззрений и нравов, переданных из поколения в поколение.

Моя тетя Кармела – все звали ее Линой – рассказывала, что, когда она впервые осмелилась произнести бранное слово, ей приказали открыть рот и высунуть язык.

– Странная игра! – подумала она.

Ее мать, моя бабушка, вытащила одну из шпилек, которыми она собирала в пучок свои длинные волосы, и больно уколола ею дочку в язык.

Принимая во внимание последствия, очень немногие из дочерей и внучек в моей семье произносят ругательства несмотря на то, что бывают моменты, когда они бранятся мысленно.

Я здесь, в Катании, в отпуске на неделю, и вновь чувствую старые вкусы, запахи, ощущения.

Моя мать встречает меня солнечной улыбкой, она сдерживается и обнимает меня не так сильно, как ей хотелось бы, может из опасения, что у меня хрустнут кости.

Долго гладит меня по смолисто-черным, как у нее, волосам, снисходящим до плеч, я распустила их, освободив от резинок, которых требуют правила моей работы.

У мамы белая тонкая кожа, мягкая как песок, от нее веет ароматом розовых лепестков и апельсинов.

Я все время вижусь ей слишком худой (хотя на мой взгляд я набрала, по меньшей мере, килограмма два-три по сравнению с моим утопичным идеальным весом), поэтому она зовет меня отведать всякой вкуснятины, которую начала готовить со вчерашнего дня, и почти заставляет съесть все, что обильно кладет мне в тарелку.

Сегодня она приготовила мои любимые блюда: тонкую лапшу с чернилами каракатицы и рыбу-меч в фольге.

Она никак не наглядится на меня, все время гладит по голове; от одной мысли, что я приехала, она счастлива и радостно возбуждена.

Мои тети и двоюродные сестры каждый раз, когда мы встречаемся, тоже всячески показывают, что дорожат мной и хотят послушать про мои поездки и про мою работу.

В воображении родственниц я стала частичкой их мира, которая переместилась в другой мир: тот другой мир соткан из мечтаний над страницей журнала, он влечет, но написано, что опасен, полон соблазнов, может непоправимо сбить с пути. Я – та из них, у которой тоже сияли глаза, и как-то раз взяла да уехала. Я живое доказательство, что внешний мир меняет тебя, это да: но можно остаться самой собой, потому что все зависит от того, какой у тебя характер. А они для меня – самое важное из всего, чему я научилась за все мои поездки: то, что в дальнюю даль можно лететь только когда у тебя в душе остается место, откуда ты родом и куда можешь вернуться. Я научилась, что можно находиться где угодно, но на самом деле остаешься всегда там, где остались твои эмоциональные корни.

Фотографии, которые я сделала в Нью-Йорке, заворожили их, и они хотели бы поехать вместе со мной посмотреть «большое яблоко». А еще хотят, чтобы я взяла их с собой в Гонконг побродить по Stanley Market и по Lady’sMarket, по ночным рынкам, о которых я им много и увлеченно рассказывала, или остановиться в Касабланке, где раскинулась медина с ее цветами и специями, где у чайной мяты вкус крепче и запах более стойкий, чем у нашего душевника, и попробовать тех вкуснейших фиников, которые я привозила им по возвращении из одного рейса. Или покружить со мной по кишащим народом переулкам Шангая, слиться с пестрой толпой и многоцветием, которое я пытаюсь описать и мне никогда не удается сделать это так, как хотелось бы.

В моих родных заложено большое чувство гостеприимства, природный дар принять человека, который передается веками, они всегда здороваются со мной, ущипнув по привычке за щеки, оттягивают обе щеки не особо бережно, и обнимают, повторяя все те же слова с тех пор, как я слышала их в детстве:

– Кровинушка моя! Сладкая моя!

Мой отец тоже рад видеть меня, но он всегда молчалив, не особо изливает свои чувства, крайне сдержан.

У нас одинаковый цвет глаз, небесно-голубой, но в его глазах сквозь легкий лиловый оттенок все время проскальзывают отсветы, от которых временами находит на меня печаль.

Он часто склонен предсказывать неприятности, пронизанные тревогой и беспокойством также, как моя лучшая подруга Стефания, она тоже сицилийка.

Мой отец – человек очень образованный, ему нравится чему-то учиться, и он всегда в курсе всех современных социально-политических событий.

У него сдержанные манеры, он ведет себя формально, часами сидит, закрывшись у себя в кабинете, но в обеденный час и на ужин мы все собираемся вместе за столом.

То, чему мои родители, родные и общество научили меня, так это большая важность семьи, соблюдение правил, а главное нерушимость брачных уз: эта ценность оберегается всегда, любой ценой, часто ценой огромных жертв.

Этот союз нужно беречь в любом случае, даже когда он проблематичен, трудности надо преодолевать или подавлять, порой обходить вниманием.

– Пока смерть не разлучит нас.

Это обещание, которое уже не может быть нарушено, начиная с момента, когда его дают.

Это обязанность строгая и беспрерывная, необходимая для прочной сохранности семейных корней.

Связывают брачный союз не только привязанность, официальное бракосочетание, глубокое чувство долга, которые с детских лет внушают тебе воспитанием, но и навязчивое мнение общества, в котором живешь, оно усердно работает и побуждает вести себя так, чтобы не порвались семейные узы.

В семейной паре у женщины очень важная роль: преданность супругу и детям абсолютна.

Мужчина обязан как можно лучше исполнять роль главы семьи, он должен заботиться о семье и содержать ее.

Преданность и обязанности, любовь и уважение.

Не важно, если вдруг последние два чувства иссякнут, бывает, что они затухают.

Брачные узы есть то, на что можно рассчитывать всю жизнь, дети – клюка в старости, развод не допускается или считается всего лишь сумасбродством, чем-то таким, что «выходит за рамки установленного порядка», его надо избегать, отыскав какой бы то ни было способ.

В момент бракосочетания заявление хранить верность – это обещание, которое нужно совершенно непреклонно исполнять.

Вот правила, которые мне внушили с самого детства. Я уверена, что судьбой мне предписывалось соблюдать эти наставления.

Меня воспитали в большой строгости, состоявшей из властных поступков, приказов, обязанностей и наказаний, и нельзя было возразить или попросить разъяснить, поэтому, когда я стала подростком, у меня осталась путаница в голове и большие сомнения в том, что же поистине правильно, а что решительно неверно.

Железные правила вытекали из предписаний как воспитывать детей, которым научили моего отца в 40-ые годы, и не принимались во внимание происшедшие глубокие изменения и молодежное движение 1968 года, в которых я приняла участие лишь свои рождением.

Тогда, несмотря ни на что, социальный переворот 70-ых годов будто бы никоим образом не коснулся нашей действительности.

У нас все виделось черным или белым, правильным или неправильным, разрешенным или запрещенным, не было места оттенкам, отступлениям от правил, серединным путям.

Образцы и стили жизни, которых придерживались, были, по моему мнению, одряхлевшими пережитками прошлого.

Для меня черное и белое были всего лишь концами многокрасочного разнообразия расцветок, и все же наставлениям надо было повиноваться, не возражая и не противясь.

От выбора школы до выбора друзей, до расписаний, до того, куда можно пойти, до того, как одеваться, до видов спорта, все эти решения отвечали мнениям, склонностям и вкусам не моим, нет, они даже близко не напоминали о моих устремлениях: это было все то, к чему тяготел мой отец.

После тщательного отбора он выносил решение с кем мне можно встречаться, отбор предварялся первоначальным собеседованием-представлением, которое должны были проходить избранные.

Я часто спрашивала себя, каков же мой путь, что же на самом деле важно, каковы мои истинные желания и цели, и зачастую мои ответы в корне разнились от ответов, навязанных мне родителями, которые несомненно делали для моего же блага и чтобы как можно полнее сформировать мою личность, но отражали во мне всего лишь мечты: их мечты.

Я покорно шла в «указанном направлении», и часто оказывалось, что я играю роль, которая несомненно нравилась окружающим, но мне нет, я ощущала, что зарождаются во мне и растут желания, которые не отвечают играемой роли и о которых я никогда не смогла бы поведать, потому что знала, что их воспримут с большой неприязнью: меня влекла свобода и независимость, путешествия и дальние страны.