Чуждость

– Я бы предпочла их. Но в твоей власти хоть босиком меня запереть, – она поднялась с кровати и немного иронично наклонила вбок голову в ожидании его ответа.

– Надевай, – хмуро проронил Брюс и, шагнув к двери, распахнул.

Быстро надев туфли, она подошла к нему: – Показывай куда идти, я не ориентируюсь в этом доме.

Он неожиданно порывистым движением притянул её к себе и жарко выдохнул в ухо:

– Лу, ну пожалуйста, сделай хоть шаг навстречу! Ну давай попытаемся все возродить. Я обещаю, что тоже буду стараться, во всем стараться идти тебе навстречу. Только согласись хотя бы попробовать.

– Я не создана для семьи, – она постаралась вывернуться.

– Как это не создана? – его объятья стали плотнее. – Столько лет была создана и вдруг нате Вам, пожалуйста, перестала…

Поняв, что ей не вырваться, она обреченно замерла в его руках, лишь уперлась в глаза неприязненным взглядом:

– Это была не я!

– Да как не ты, если я каждую родинку на твоем теле знаю…

– А биофизику и биохимию твоя жена знала? Возможно, наши тела похожи, но мысли, чувства и все остальное разные…

– Лу, ты забила голову какой-то глупостью! Причем тут биофизика или биохимия? Нравятся они тебе, ну и черт с этим… Я же не возражал, что ты всю эту дребедень читала и учила, развлекайся с ними и дальше… Я готов закрыть глаза на эти твои увлечения, только не надо, чтобы они заслоняли жизнь, реальную жизнь, любовь, семью и все остальное. Это несравнимые вещи! Никакая наука не стоит того, чтобы ради неё жертвовать благополучием семьи и детей.

– Да не увлечение это, не увлечение! Это моя жизнь!

– Лу, я, кажется, начинаю понимать. Ты постаралась наукой заполнить ту зияющую пустоту в душе, что у тебя образовалась после аварии и твоей амнезии, но это неправильно! Я допускаю, что тоже был виноват в этом, виноват, что не помог тебе заполнить её теми чувствами, что были раньше, но я готов сейчас постараться все исправить. Не отказывайся от этого. Не превращай себя в душевного инвалида, гоня прочь любовь и чувства. Ты способна любить, страстно любить. Уж я-то знаю. Почему ты не хочешь возродить это чувство? Мы ведь можем это сделать, если оба постараемся.

Мила прикрыла глаза. Брюс раздражал ее. Еще когда они жили вместе, её выводила из себя его приземленность, постоянная уверенность в собственной правоте и ограниченность интересов, которые не выходили за рамки: семья – работа – телевизор – посидеть с друзьями – выпить пива – посмотреть спортивные состязания. Тогда она глушила эти чувства, чувствуя себя обязанной заменить ему жену, место которой невзначай заняла… А сейчас, после того, как она ощутила вкус свободы, раздражение и неприятие просто захлестывали ее. Она почувствовала себя вольной птицей, и возвращаться в клетку, которая неимоверно сковывала и раздражала, ей не хотелось ни в коей мере.

– Ну что ты молчишь? Я недостоин даже ответа? – он легонько тряхнул ее.

Не открывая глаз, Мила плотнее сжала губы. Достаточно хорошо изучив характер Брюса, она понимала бесперспективность продолжения выяснений отношений.

– Ведь причина выеденного яйца не стоила, – продолжил он, так и не дождавшись от неё ответа. – Что ты в амбиции ударилась? Ну доказала, доказала, что можешь и самостоятельно без нас жить… вернее не самостоятельно, а за счет уже другого мужика, готового ради тебя даже на преступление пойти, лишь бы ты подле была. Чем ты его так, кстати, зацепила, что он тебе даже гибель собственной жены простил? Он же на суде на твою голову призывал все кары небесные и максимум сделал, чтобы в тюрьму спровадить. Если бы не я, ведь засадил бы он тебя надолго…

– Может, Вы все же запрете меня там, где хотели? – как можно более отстраненным и холодным тоном проронила она. – У меня сильно болит голова, и я совсем не понимаю, о чем Вы ведете речь и что хотите от меня…

– Что тут непонятного? – голос Брюса сорвался на крик. – Я хочу, чтобы до тебя наконец дошло, что мы – семья! Хочешь ты это или нет, но это факт! И ты обязана жить, в соответствии с этим. Обязана, исходя и из моральных устоев, и из твоей гражданской ответственности. По закону обязана, в конце концов!

– Даже если согласиться с Вашим утверждением, что я Ваша жена, что мне мешает по закону развестись с Вами? То, что я по закону ей не являюсь, или что-то другое?

– Совесть твоя тебе должна помешать! Она у тебя есть или полностью отсутствует?

– Похоже, мы вкладываем в этот термин разные понятия. И в Вашем понимании совести у меня, скорее всего, нет.

– И тебе не стыдно в этом признаваться?

– Нет. Стыдно красть чужое, присваивать себе право распоряжаться чужой жизнью, какими бы словами это не прикрывалось, а остального стыдиться смысла не вижу…

– А десять заповедей? Ты наплевала даже на них?

– Вы их хотя бы читали, чтобы упрекать меня в их несоблюдении?– усмехнулась Мила, а потом, раздраженно поморщившись, продолжила: – Да даже если и читали, не Ваше это дело судить меня, я за свои дела сама перед Богом ответ держать буду, и Вы мне – не указ.

– Я к твоему сведению, голубушка, блюду здесь соблюдение Законов! Ясно тебе?

– Законов общества, но не морали. Так что не надо все в одну кучу. Есть претензии по закону – встречаемся в суде и все выясняем. Нет законных оснований привлечь меня к суду – все Ваши сентенции не более чем демагогия. Потому что Ваше мнение насчет моей морали меня абсолютно не интересует. С моралью я как-нибудь сама разберусь.

– Думаешь, если грохнули вместе с полюбовником кого-то вместо тебя и документы ей твои подложили, то я не стану доказывать это из-за любви к тебе?! Сука ты расчетливая!!

Кулак Брюса врезался ей в скулу, и у неё моментально потемнело в глазах, после чего она по инерции опрокинулась навзничь.

Очнулась она от того, что Брюс, стоящий рядом с ней на коленях, приподняв её голову, легонько теребил по щеке:

– Лу, Лу, очнись! Очнись!

Чуть отдышавшись и сфокусировав на нем взгляд, Мила недобро прищурилась и с нескрываемой злостью выдохнула:

– Ты зря остановился. Тебе все равно придется меня убить, потому что быть твоей дрессированной собачкой я не намерена! И как только у меня появится возможность, подам на тебя в суд! И ты не получишь не только меня в качестве жены, но и детей своих больше не увидишь, потому что оставить их с отцом, практикующим рукоприкладство, и использующим его, как аргумент, не решится ни один ювенальный суд. Так что лучше доводи начатое до конца, потому что силой ты победишь, только когда я умру, ну или с ума сойду от боли… В здравом уме и твердой памяти тебе меня не сломить!

– Дура! Дрянь! Да, что ж тебе так нравится доводить меня до бешенства?! – в глазах Брюса полыхнула ярость.

Мила нервно сглотнула и, обуздав кипящие в душе чувства, тихо проговорила:

– Отпусти меня. По-человечески прошу: отпусти… Можешь избить еще до этого, чтобы утвердиться в собственном превосходстве, лишь отпусти. Если отпустишь сам, я никаких претензий к тебе предъявлять не буду и алименты твоим детям буду платить… Только оставь в покое.

– Я не могу тебя отпустить…

– Почему? – в голосе её зазвенели слезы. – Зачем я тебе? Тебе нравится, что кто-то доводит тебя до бешенства? Какой тебе в этом толк?

– Я люблю тебя! Мы биологически как-то связаны, я не могу без тебя жить! Я пробовал – не получается…

Поняв, что так и не сумела переломить ситуацию, она неприязненно поморщилась:

– Что за чушь… Мы разные люди. Это лишь сиамские близнецы не могут друг без друга. Но они неполноценны по определению. А полноценные люди вполне самодостаточны.

– Лу, а как же случаи когда один умирает на могиле другого от тоски?

– Умирают сами лишь слабаки, которые привыкли перекладывать свои проблемы на чужие плечи, и когда этого плеча рядом не оказывается, то груз жизни становится для них столь невыносим, что жить они больше не желают… не комфортно им, видите ли… – она презрительно скривилась. – Они не любили партнера, они слишком сильно любили личный душевный комфорт, который получали подле него, и не более того. Это ущербные люди типа наркоманов, лишенных дозы.

– Это ты ущербна… Так отзываться о любви… – он с ужасом смотрел на нее. Потом медленно отстранился и встал. – Лу, скажи, что ты пошутила…

– Не шучу я, – она потерла пальцами виски, потом коснулась сильно опухшей скулы и, скривившись от боли, медленно села на полу. – Да, я ущербна… ущербна… мне нужны мои исследования также как доза наркоману… и в любви, о которой ты говоришь, я вижу лишь паразитизм… желание одного использовать жизнь другого по своему усмотрению. Ладно еще, когда симбиоз идет, и оба выгоды от этого чувства получают, а так… паразитизм… чистой воды паразитизм… Только тебе придется паразитировать исключительно на моем трупе.

– Что за чушь ты мелешь? Как такое можно говорить? Ну ладно я… Хрен со мной… – он раздраженно махнул рукой, – но у тебя же дети! Можешь считать озорниц паразитами, но дети до момента взросления не могут жить, не опираясь на поддержку в первую очередь матери. Ради тебя я бы перешагнул через собственные чувства, но перешагнуть через чувства дочерей, извини, не могу! Я по себе знаю, что они чувствуют, и не позволю тебе так поступать с ними!

– Как замечательно уметь прикрываться чужими нуждами. Не за себя мол радею… Ты только забываешь, что если не ощущаешь себя матерью в душе, то изображать мать внешне – это в любом случае фальшь, которую дети все равно почувствуют рано или поздно. И тогда получат гораздо более серьезную душевную травму, чем могла бы быть при том раскладе, который я предлагаю. Ясно тебе?

– У тебя что, совсем плохо с головой? Ты ударилась что ли сильно? Это же какой тварью надо быть, чтобы не чувствовать себя матерью собственных детей?