Чуждость

– Я была уверена, что ты сейчас вновь на силу напирать начнешь, а ты стал апеллировать к логике, и даже не чужд самокритики, – она скосила на него удивленный взгляд. – Что ж, у меня не то положение, чтобы не попытаться достичь хоть какого-то компромисса. Говори, какие есть предложения и что ждешь от меня.

– После такой фразы хочется удавиться, но я проглочу, Лу. Компромисс, так компромисс. Хотя мне больше нравятся слова: любовь, семья, взаимопомощь, взаимопонимание… Но похоже тебе теперь они не близки… Ладно, переживем. Главное хоть как-то начать понимать друг друга…

– Короче можешь? – она неприязненно поморщилась.

– Могу. Пообещай, что, по крайней мере, пока полностью не заживет нога, не станешь больше пытаться сбегать. Для твоей ноги это может иметь фатальные последствия и стоить тебе будет слишком дорого… Ну и примешь мою помощь и моей матери, и с озорницами общаться нормально будешь…

– А если не пообещаю?

– Лу! Черт! Не надоело еще? Нет? – он схватил её за плечи и уперся в глаза неприязненным злым взглядом. – Вот чего ты добиваешься? Чего? Чтобы я начал придумывать как тебя связанной и под надзором круглосуточным держать? Так я придумаю! Можешь не сомневаться!

– Извини, – она отвела взгляд. – Я этого не хочу. И злить тебя не хотела. Просто устала очень за сегодняшний день и нанервничалась, вот и капризничаю. Я не стану сбегать и приму все твои условия, только позволь иметь ноутбук с доступом в интернет.

– Ты меня совсем за осла держишь? Хочешь с любовником своим прямо из нашего дома общаться? Надеешься: приедет и заберет тебя?

– Я обещаю, даже клянусь, что ни с кем общаться не стану. И вообще в интернет выходить могу лишь при тебе. Мне лишь доступ к сайту публикаций института нужен и к материалам конференций. Все.

– Смысла тебя контролировать не вижу. Я не настолько хорошо во всей этой компьютерной дребедени разбираюсь, чтобы суметь отследить послала ты что-то кому-то или нет, активировав например вложенную самораскручивающуюся программу.

– А если я пообещаю? Пообещаю не использовать интернет для передачи сведений обо мне и попыток сбежать? Ты поверишь мне?

Брюс долго молчал, вглядываясь ей в глаза, потом задумчиво хмыкнул, отстранился и тихо проговорил:

– Интересно ты ставишь вопрос… Получается: какая же мы семья, если я сам тебе не верю… Хорошо… Я сделаю этот шаг и поверю. Если пообещаешь, что будешь лишь получать информацию, а сама никакую информацию не отправлять. Вообще никакую. Я поверю, и ты получишь ноут с подключением к интернету. И телефон в доме отключать не стану, и мобильную связь глушить, если пообещаешь никому кроме меня не звонить и ни с кем не общаться.

– А готовую неподписанную статью скинуть можно будет?

– Нет, – тут же категорично отозвался он.

– Почему?

– Лично я и по неподписанному рапорту почти безошибочно могу определить, кто его писал. Думаю, я не единственный, кто обладает такими способностями. Так что, или только получаешь материал или не получаешь ничего.

После секундного размышления Мила согласно кивнула:

– Хорошо. Я согласна и клянусь, что интернет буду использовать лишь для получения информации, и по телефону кроме тебя никому звонить не стану, и сбегать не буду пытаться, пока нога полностью не восстановится.

– Замечательно. Только еще пообещай, что после того, как медики признают, что с ногой у тебя полный порядок, мы сначала откровенно поговорим, и лишь потом ты будешь вправе пытаться возобновить свои попытки уйти из семьи.

– Резонное требование с твоей стороны, – усмехнулась она, – правда, мне скребет слух словосочетание «уйти из семьи», но каждый вправе трактовать ситуацию по-своему, и я соглашусь. Перед тем как возобновить попытки покинуть твой дом я откровенно поговорю с тобой, обещаю.

– Ну вот и договорились… Тогда сейчас съезжу за матерью и озорницами, они помогут тебе в мое отсутствие, а к вечеру принесу ноут с работы и костыли постараюсь для тебя достать, чтобы ты хоть как-то по дому передвигаться могла.

– Спасибо. Только перед тем, как уйти, помоги мне, пожалуйста, побывать в ванной комнате. Вряд ли кому-то кроме тебя будет под силу помочь мне в этом.

– Конечно, Лу. Извини, что сам не догадался предложить. Сейчас помогу, – он наклонился к ней. – Хватайся за шею, и я отнесу тебя туда.

Когда они вернулись, и он вновь осторожно опустил её на кровать, она, прошептав «благодарю», утомленно откинулась на подушки и прикрыла глаза.

– Лу, я тоже хотел тебя попросить, – коснулся её руки Брюс.

– Да, – она тут же вновь распахнула глаза.

– Я не знаю, как объяснить озорницам, почему ты решила изменить внешность и сделала пластическую операцию… Может, скажем, что ты вновь попала в аварию… и это была вынужденная мера?

– Как хочешь, так и объясняй. Мне все равно, – равнодушно повела она плечом. – Считаешь, что надо сказать про аварию, скажи. Я не возражаю.

– Прекрасно, – он обрадовано улыбнулся. – Тогда может, для большей правдоподобности согласишься, чтобы я тебе голову бинтом замотал? Ну чтобы им не сразу кардинальное изменение твоей внешности в глаза бросилось, а?

– Да хоть всю замотай. Ради спокойствия твоих детей я согласна потерпеть, – усмехнулась Мила и, видя с какой поспешностью Брюс направился в ванную, где, как она заметила, находился шкафчик с аптечкой, иронично добавила: – Надеюсь, уж совсем в мумию ты меня не превратишь…

– Нет, нет, что ты… Я лишь чуточку… – подходя к ней с бинтом в руке заверил он, и помогая сесть на кровати, тихо попросил: – Только ради всего святого, не называй их «моими детьми» особенно при матери. Не хочешь своими звать, называй по именам.

– И как их зовут?

– Да уж… Похоже ты решила играть роль до конца… Хотя не понимаю: вот какого черта тебе это надо? Чтобы меня лишний раз позлить? Ведь вот так и подмывает рот тебе замотать, чтобы прекратила измываться, – начав наматывать бинт ей на лоб, не удержался от колкости Брюс.

– Если тебе так будет легче, замотай, – хмыкнула в ответ она.

– Ладно. Переживу. Забыла, так забыла. Значит так, дочек зовут: Сьюзен и Каролина, а мою мать: Полина. И уж если так пошло, то меня зовут: Брюс Честер.

– Приятно познакомиться, – иронично проговорила она и, ощутив, как напряглись пальцы Брюса, наматывающие ей на лицо повязку, подумала, что, скорее всего, зря ответила так.

Однако он сдержался и, мрачно процедив сквозь зубы: «я рад, что тебе приятно», продолжил наматывать бинт. Закрепив кончик, он оглядел дело рук своих и с удовлетворением выдохнул:

– Неплохо, неплохо… Хоть и давно это было, а похоже, помню еще, как на курсах первой помощи учили повязки накладывать. Ладно, отдыхай, – он помог ей улечься и укрыл одеялом. – Через пару часов привезу мать, и она покормит тебя, а пока постарайся поспать, ты же всю ночь в бегах провела.

– Ты тоже, насколько я понимаю.

– Мне легче. Я – мужчина, да и на работе привык сутками не спать. Так что обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке.

Он вышел, и Мила утомленно закрыла глаза. Нога под гипсом неприятно ныла, не давая уснуть, но усталость вскоре взяла свое, и она провалилась в зыбкую пелену сна.

***

Проснулась она от тихого, но достаточно эмоционального шепота:

– А ну кыш, отсюда, озорницы. Мама спит, и будить её нельзя.

– Ну, бабулечка, мы не будем будить… мы только тихонечко посидим рядом с ней… ну разреши…

– Я знаю, как вы тихо сидеть умеете, так что давайте, давайте выходите отсюда, и побыстрей.

– Ну, бабулечка, мы, и правда, тихо… вот честно-честно тихо…

– Вот проснется она, и если хорошо себя чувствовать будет, я вас к ней позову, а сейчас идите или в гостиной поиграйте, или в саду.

Послышался шорох, потом скрипнула дверь, и топот детских ножек по коридору ознаменовал, что матери Брюса удалось выпроводить девочек из комнаты.