Пьесы для провинциального театра

Георгий и Филипп сколотили ему последнее пристанище, вырыли неглубокую ямку рядом с тем местом, где ещё вчера похоронили старика со старухой.

Евдокия собрала Геночку в последний путь: обмыла, запеленала в свой пуховый платок. Она не могла поверить в его смерть. Всё прижимала свёрточек с тельцем к себе и тихонько напевала:

– Спи, моя радость, усни. В доме погасли огни, птички затихли в саду, рыбки уснули в пруду, мышка за печкою спит, месяц в окошко глядит…

– Вы уж извиняйте, что так вышло. С детьми-то тут совсем беда, – расчувствовался надсмотрщик Тихон. – Царствие небесное сыночку… Да простит нас Бог!

– Не будет вам прощения ни на земле, ни на небе. Не будет! Никогда не будет! Слышите?!! Никогда! – вскричала Евдокия. – Вот, смотрите, что вы творите! Вы морите голодом матерей! Вы убиваете детей!

Филипп бережно уложил сына в дощатую колыбельку и понёс к выходу.

Василий и Георгий подняли Татьяну, и процессия двинулась к месту погребения.

Женщины и дети шли сзади: Елена и Евдокия вели за собой крошечных Витю, Капу и Женю, а Прасковья и Шура несли в руках лучины.

Опустили Геночку в мёрзлую землю уже по темноте.

– Господи, даруй блаженному младенцу вечный покой со святыми…

Филипп встал на колени перед могилкой сына:

– Прости нас, сынок! Прости, что не уберегли тебя!

– Наш маленький птенчик улетел от нас, теперь он на небесах, – прошептала Татьяна и потеряла сознание.

Сотни теней, окруживших могилку, безмолвно следили за сценой прощания.

Первая детская смерть потрясла всех, кто волею судеб оказался в этой заброшенной церкви.

Мужчин стали уводить дальше, в глубь леса, вблизи церкви все деревья уже были срублены. Они подолгу не возвращались, теперь только раз в день им разрешали перекусить и отдохнуть.

Пока мужчины трудились на лесоповале, женщины пытались организовать быт: им удалось выпросить у надсмотрщика котелок, корыто и мыло, они установили очередь на пользование этими немудрёными благами и занимались хозяйством, стирали детские вещички, варили похлёбку из воблы.

Внутренность пустынного здания ожила, наполнилась банными парами, запахом варева, гомоном ребятни и озабоченными голосами женщин, колдовавших над обедом: засохшую рыбу, превратившуюся в камень, сначала размачивали в воде, а потом варили.

Варёная вобла жутко пахла, но давала маломальский навар и соль, и от этого вонючая жидкость превращалась в съедобный бульон.

Здоровье Татьяны по-прежнему внушало опасение. Жар у неё спал, но сама она очень ослабла.

Вспоминая умершего сынишку, приходила в отчаяние и выла тихо, горько: так скулят собаки по умершим щенкам.

– Поплачь, поплачь, моя хорошая. Горе надо выплакать, – Евдокия гладила её по волосам, она ни на минуту не оставляла больную невестку.

– Ты искупай меня, Дуся, перед смертью.

– Тань, не думай о смерти! А помыть тебя, действительно, надо. Что же ты у нас после родов так и не очистилась? Я сейчас попрошу корыто, нагрею воду и искупаю тебя, может, и вся хворь выйдет, – сказала Евдокия.

– Ты, Дуся, передохни чуток, я сама нагрею воду, девочки за детьми приглядят. А потом вместе Таню искупаем, – предложила Лена.

– Спасибо, Леночка! Ты такая заботливая, добрая девочка.

– Дуся, я же вижу, ты все ночи не спишь, да и днём тебе отдыха нет. Поберегла бы ты себя. Мы ведь с тобой можем по очереди смотреть за Таней, – сказала Лена и обняла Евдокию за плечи.

От этого искреннего участия сердце Евдокии встрепенулось навстречу, как будто душа душе открылась, и она, уткнувшись в Леночкино плечо, расплакалась.

Никогда раньше женщины не были подругами, общались редко и мало, встречались только на семейных праздниках.

Леночка была самой молоденькой мамой в семье Просянкиных: Татьяне исполнилось тридцать четыре, Евдокии шёл тридцать третий год, а ей – девятнадцатый, совсем ещё девочка! Рядом с сыном и дочкой Леночка смотрелась старшей сестричкой.

Услужливая и вежливая, она старалась угодить всем Просянкиным, хотя уже целых пять лет официально носила их фамилию и была полноправным членом большой и дружной купеческой семьи.

Глава двенадцатая

Леночка

Лена появилась в их доме совершенно случайно.

Купцам Просянкиным требовалась помощница в магазин для мойки и уборки помещения.

И вдруг по объявлению пришла она: серьёзная, в берете и широком сером пальто, с коричневым, громоздким, фанерным чемоданом в руках.

– Здравствуйте! На работу принимаете?

– Принимаем, коль работать умеешь, – ответил Георгий.

– Умею. Объясняйте, что делать надо, – девушка поставила в угол свой чемодан, аккуратно повесила на вешалку пальтишко.

Георгий с интересом рассматривал молоденькую работницу с удивительно тонкой фигурой, хорошими манерами и приятным голосом. Он успел отметить её необыкновенно нежное лицо и красивые, умные глаза.

– Ух, какая прыткая! Сначала расскажи, как зовут, откуда будешь, сколько тебе лет?

– Плотникова Лена. Из Вольска. Четырнадцать, – коротко ответила она.

– В Петровске где живёшь?

– Пока нигде, но буду снимать угол.

– Хорошо. Тогда приходи завтра на работу к семи утра.

Не смог отказать Георгий девчонке – уж больно хороша, запала в душу юная красавица.

Ждал её, боялся, что не придёт, передумает. А она пришла, не подвела.

А вскоре и отец заметил:

– Гора, мне показалось, или ты засматриваешься на Леночку? Уж не влюблён ли ты в нашу работницу?

– Влюблён, а что делать, отец, и не знаю…