Пьесы для провинциального театра

– Что делать? Сватать, да свадьбу играть! Тебе уж двадцать пять годков, пора, сынок! Я тоже в твоём возрасте женился, – ответил Павел Алексеевич.

И все были рады этому известию, кроме средней дочери Павла Алексеевича. Не очень она верила в то, что девчонка с улицы станет супругой её любимого брата.

– Ты работать пришла, вот и работай! Нечего на директора магазина заглядываться и глазки ему строить, мала ещё, подрасти чуток надо, – как-то раз отчитала она Леночку, увидев, что та улыбается Георгию.

С тех пор девчонка хозяйскую дочь Елену Павловну боялась и в её присутствии робела, а та нарочно смотрела на работницу свысока.

Однако побороть притяжение двух сердец Елене Павловне не удалось.

Не так и долго проработала по найму Леночка. В пятнадцать лет она родила Георгию сына Виктора, а в шестнадцать – дочь Капиталину, и полностью погрузилась в счастливое материнство и семейные дела.

В Георгии она видела не только супруга, опору, поильца и кормильца, любила она его искренне, горячо, всем сердцем, и готова была пойти за ним на край света.

Вот и случилось: попали они на этот край, ни сном, ни духом не ведая, что не только им, но и всем Просянкиным предстоит тяжёлое испытание, и пройти они его должны вместе.

Встреча

В начале второй недели в церкви сменился надсмотрщик. Тихон ушёл отдыхать, а новый, Пётр, заступил на вахту.

– Завтра с утра эшелон придёт, потесниться придётся, – объявил он. – Куды вас всех девать – ума не приложу?

Новых ссыльных встречали около церкви.

Лена с детьми осталась около Татьяны, а Евдокия вышла на улицу. Вдруг мелькнёт родное лицо?

Переселенцев подвозили на подводах.

– Мама, мамочка! – Евдокия кинулась к женщине небольшого роста, закутанной в шерстяной, клетчатый головной платок.

– Дусенька, доченька! – Пелагея Ивановна залилась слезами. – А мы уж думали, не увидимся больше никогда.

– Мама, мы все здесь, в этой церкви.

– Господь услышал наши молитвы, вернул нам деток.

Евдокия не сразу разглядела младших братьев и отца: Павел Алексеевич обзавёлся бородой и стал походить на старца.

– Что ж, не обманул председатель горсовета – хоромы-то теперь у нас новые! – сказал он, разглядывая со всех сторон бывший Храм. – Когда у нас не остается ничего, то и одного Бога достаточно.

Саша и Вася приуныли: разорённая церковь, битком набитая людьми, не показалась им хорошим местом для жизни.

– Размещайтесь, отдыхайте, а завтра с утра лес валить. Работать будут все – и подростки, и юноши, и отцы, и деды. У нас тут строго: кто не работает, тот не ест, – предупредил надсмотрщик.

– А зачем лес валить-то по зиме? – крикнул кто-то из вновь прибывших.

– Дерево отлежаться должно, а по весне начнём посёлок для раскулаченных строить.

Вместе с партией ссыльных переселенцев подвезли крупу, соль, котелки, миски, ложки и кружки.

Обустраивались до самого вечера, пока не вернулись с работы Филипп, Георгий и Василий, а проговорили всю ночь.

– Взрослые умеют перетерпливать, а дети не могут. Не вынесут они в таком холоде, потеряем их, коли не предпримем меры, – сказал сыновьям Павел Алексеевич. – Попробую поговорить с охранником.

Под утро удалось вздремнуть, но крепкого сна ни у кого из обитателей церкви не получалось: кашель детей и взрослых, стоны болящих, плач младенцев то и дело нарушали хрупкую тишину.

Гулкое эхо подхватывало голоса, уносило их под своды Храма, они витали под куполом, продолжая жить своей жизнью, пока свежие и сильные вибрации не гасили прежнее звучание.

Акустика в церкви была отменной: неровности каменных стен отражали звук, и он получался богатым, насыщенным, мощным.

Снаружи казалось, что там, внутри тёмного Храма, переговариваются хриплыми, звенящими, тонкими и грубыми голосами таинственные мифические существа.

А вскоре пришла новая беда.

Один за одним стали умирать взрослые и дети. И старых, и малых мучил понос, забирая последние капли жидкости из ослабленных тел, унося остатки сил и здоровья.

Мужчин поделили на группы: одни шли валить лес, а другие рыли могилы и предавали земле скончавшихся.

Просьба

– Пётр, ты в этих краях живёшь? – обратился Павел Алексеевич к надсмотрщику.

– Ага, тутошний.

– Христом Богом прошу тебя, Пётр, забери моих внуков к себе в дом на время холодов: мальчика-трёхлетку, двум другим детям по два годика.

– И не проси, дед! У меня и так тридцать ссыльных живут, первых-то раскулаченных мы к себе брали. А ещё жена у меня на сносях, да пятеро своих деток, а комнатьёв-то в доме две! Уж и в сенях живут ссыльные, и в бане, и в сарае, и на чердаке. А ежели твоих забрать, остальные тоже просить за детей станут. Нет, не могу!

– Может, другой кто согласится, ты узнай у местных.

– Без толку спрашивать, у всех по тридцать, а то и по сорок человек напихано. Не возьмут. Вот построите себе дома и тогда будете в них жить.

– Сколько же мы их строить будем?

– Да года два или поболе.

– За два года, Петя, мы все поляжем в эту землю, не дождёмся домов.

– Ничо, других ссыльных понавезут, дед, – ответил Пётр и засмеялся.

Птенчик

Тем временем простуда Женечки приняла устрашающую форму.

Щёчки мальчика полыхали, днём и ночью он заходился в сухом кашле. Под утро, когда холод становился нестерпимым, мучения его усиливались.

– Пресвятая Дева Богородица, не оставь раба Божьего Евгения без благословения, уврачуй раны телесные его, умоли Господа нашего, Сына Твоего, спасение подарить малютке. Не для себя, для дитятка малого прошу, птенчика нашего, – Евдокия неустанно молилась о здоровье племянника, уповая на Божью помощь.

Она поила мальчика тёплой водой, кормила рыбной похлёбкой, но вот уже сутки он отказывался от еды.