Красиво жить не запретишь

Они еще покрутились по купе, проверили места для вещей под нижними полками, недоверчиво посмотрели на меня и вышли.

Я натянула джинсы, взяла сигареты, зажигалку и пошла в тамбур. Курить не хотелось – меня мутило от выпитого, – но пришлось караулить: вдруг им приспичит проверить еще и туалет? Этого мне совершенно не нужно было. Если бы они попытались туда зайти, я бы сделала вид, будто мне жутко плохо (что в принципе было недалеко от истины), и, сыграв на их человеческих чувствах, попросила бы пустить меня первой.

Я выкурила три сигареты, пока они дошли до туалета в нашем вагоне. Напрасно выкурила. Во-первых, меня замутило еще больше, во-вторых, туалет они проверять не стали. Прошли мимо, бросая на меня взгляды. Тоже мне мужчины… Камуфляж, набитый мускулатурой, – и все.

Я затушила последний окурок и пошла досыпать.

Казалось, только я приклонила на подушку голову, сразу забарабанили в дверь. Сна моментально как не бывало. Я вскочила с койки и выбежала в коридор. Здорово! Все идет по плану. Поезд стоял. По вагону с вытаращенными глазами носились похмельные участники конференции. Откуда-то сбоку на меня налетел Дима.

– Таня! Таня! Как хорошо, что я тебя нашел! – радостно закричал он, тряся лохмами растрепанных волос.

– А что случилось? – спросила я, имитируя крайнее изумление от всего происходящего.

– Кто-то подложил бомбы в два наших вагона! Пойдем, нужно немедленно выходить!

– По-оки-инуть вагон, – раздался у меня над ухом зычный голос. В коридоре был совершенный хаос. Честно говоря, я даже не рассчитывала на такую реакцию, когда подкладывала свои «бомбы».

Черт возьми, как мне теперь оторваться от своего навязчивого любовника и осуществить вторую часть плана – быстро обшарить купе, где ехали товарищи, на которых указал мне Никуленко?

– Дима, – я перешла на зловещий шепот, – мне нужно с тобой поговорить.

– Слушаю, – он несколько посерьезнел. Очевидно, подумал, что я скажу ему, что теперь его долг – жениться на мне.

Мы вернулись обратно в купе. Я прикрыла дверь и молча показала красную корочку фальшивого удостоверения. Эффект был поразительный. Дима открыл рот и посмотрел на меня, как на внезапно воскресшего ископаемого ящера.

– И как вас теперь прикажете называть? – он неожиданно перешел на «вы». – Товарищ капитан?

– Товарищ майор, – я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Топот и крики за дверью стихли. Скорее всего в вагоне уже никого не было, нужно спешить.

– Дима, слушайте меня внимательно, – не знаю почему, но я тоже перешла на «вы», – выходите вместе со всеми, на расспросы обо мне отвечайте, что в поезде меня нет, я ушла, скажем, интервьюировать работников железной дороги. Естественно, о том, кто я на самом деле, ни один человек не должен знать. Поняли?

– Да, я…

Тут послышались вопли проводника, вопрошающего: все ли покинули вагон, загромыхали двери – он заглядывал в каждое купе.

– Идите, – шепнула я Диме.

Он кивнул и выбежал. Я забралась на полку для чемоданов и затихла. Открылась дверь, в купе заглянул проводник. Как я и думала, на третью полку посмотреть он не удосужился. Дверь захлопнулась, и наступила непривычная для поезда тишина. Я спрыгнула с полки и, осторожно приотворив дверь, выглянула в коридор.

Вроде вагон пустой. Нужно было спешить, саперы скоро должны подойти. Я надеялась, что менты без них побоятся сунуться. Итак, два купе в нашем вагоне, одно – в следующем. Четвертое и восьмое. Я толкнула дверь в четвертое. Странно, что проводник не запер все купе. Тоже, наверное, обкакался, спешил; он и осматривал-то их… заглянул, и все. Да если бы и закрыл: такие стандартные замки открываются на раз-два.

Четвертое купе я обыскала по всем правилам, даже взрезала клеенчатое покрытие вагонных коек, в восьмом пришлось действовать быстрее, ни с какими покрытиями возиться не стала. Все, иду в другой вагон. Вообще-то «иду» – слишком громко сказано; я передвигалась чуть ли не ползком, чтобы меня не заметили из окон. И, по-моему, зря беспокоилась, художники сразу же разбрелись кто куда – мне повезло, что «бомбы» заметили, когда мы подъезжали к станции: поезд пустили на запасный путь.

Я перебралась в следующий вагон. Пятое купе. Дверь здесь тоже оказалась незапертой. Я открыла первый попавшийся чемодан и стала копаться в вещах. Потом сняла с полки второй, третий…

Я закончила примерно минут через десять. Результаты неутешительны – полный ноль, черт возьми.

А вот интересно, почему до сих пор не слышно саперов? Я перебралась обратно в свой вагон и осторожно выглянула из окна на улицу. Никого, кроме Димы, который, вероятно, вообразил, что я оставила его прикрывать тылы. Тоже мне контрразведчик… Ну, раз пока все тихо, сделаем еще одно дело – и я вошла в купе председателя Киевского союза художников Григория Львовича Никуленко.

Сомневалась я: разумнее было бы, конечно, предположить, что не он убил Нубина, но улики говорили против него, да и вообще я чувствовала, что он чего-то недоговаривает, где-то привирает. Если убийца все-таки Никуленко, то должны остаться какие-то доказательства: одежда с пятнами крови, оружие, хотя пистолет он скорее всего выбросил.

Минуты через три были обысканы его одежда и чемодан. Под нижними полками я обнаружила ящики с трехлитровыми банками, полными варенья. Вишневым, если я не ошибаюсь. Такая же банка, непочатая, даже не открытая, стояла на столике. И все. Я прикинула, что ехать нам осталось совсем немного – прибытие завтра утром. Ну, задержимся на пару-тройку часов из-за моего «терроризма». Времени мало, план мой никаких результатов не дал, а другого у меня нет. В коридоре послышались голоса:

– Шутники, мать их…

– Расстреливать надо таких шутников. Придумают же – часы изолентой обмотали и в сортире повесили. Зря только отделение подняли.

– Не иначе как спьяну.

– Спьяну… Вот именно, знаем мы этих художников. Творческая, блин, интеллигенция…

Саперы! Вовремя, ребята. Я собралась проделать привычный уже путь на третью полку. Поставила ногу на столик. Оттолкнулась. Черт! Трехлитровая банка летит на пол. Я пытаюсь как-то предотвратить ее падение, нога моя подворачивается, и я с грохотом обрушиваюсь на столик.

Саперы, видимо, подумали, что все-таки сработала какая-то бомба, поскольку в купе вошли не сразу, а примерно спустя минуту. К этому времени я уже сидела на койке. Болела рука и поясница. Прощупав ушибленные места, я пришла к выводу, что хоть и обошлось без переломов, но синяки останутся – будь здоров.

Саперов оказалось двое. Здоровенные мужики в военной форме, да один к тому же с бородой.

– Здравствуйте, – поздоровалась я, когда они вошли.

– Здравствуйте, – ошалело ответили они.

– А я с верхней полки упала, – пожаловалась я им.

Тут до них стало доходить, что ситуация, мягко говоря, несколько абсурдна.

– А вы, собственно, что тут делаете? – строго спросил бородач.

Я показала им свое журналистское удостоверение.

– Пишу статью о Киевском союзе художников. Сопровождаю их в поездке. А тут случай – террористический акт. Не могла же я просто уйти, мы, журналисты, такими происшествиями дорожим, – быстро проговорила я, – а вы случайно не выяснили, чьих это рук дело?

– Да чьих, чьих… Сами себе, наверное, и подложили, – ответил мне тот, что без бороды, – бухали, поди, вчера, попугать решили друг дружку, да и забыли наутро. Они ж ведь додумаются…

Помолчали.

– Микеланджелы! – со злобой вдруг сказал бородач. – Паганини хреновы!

Его коллега встрепенулся:

– Пойдем мы… Удачного вам репортажа, – сказал он.

– До свидания, – попрощался и бородач.

– Счастливо, – сказала я.

Да, счастливо еще отделалась. Могли бы и в милицию повести, а там уж, наверное, и журналистская ксива не поможет. Повесят на меня убийство Нубина, и доказывай, что не верблюд. Доказать-то докажу, но времени сколько потеряю!