Странствующий оруженосец

Придерживая за шкирку, Мишель помог мужику подняться. Прижимая кусок своей плоти, беспрестанно оглядываясь и спотыкаясь, рыжий побрел прочь.

– Иди-иди, – сказал ему вслед Мишель. – Сам нарвался, плакать никто не будет, – и добавил вполголоса: – Может, для тебя лучше было, если б я тебя совсем зарубил…

Мари, уже знавшая, по чью душу приходили крестьяне, смотрела рыжему вслед со смешанным чувством жалости и ненависти – жаль было покалеченного мужичка, больно ему, как бы не помер, столько крови потеряв, но и злобы было предостаточно. В который раз люди платят ей черной неблагодарностью, обвиняют в несуществующих преступлениях. Если бы не Мишель, гореть ей заживо в собственном доме…

Звезды на небе потускнели, на востоке показалась над деревьями, медленно расширяясь, светлая полоса. Ночь близилась к концу, когда трое усталых человек вернулись в дом. Жак, все еще пребывавший под действием макового сока, сейчас же улегся на лавку, освободив от кошек плащ, и мгновенно заснул. Мишель и Мари некоторое время молча сидели рядом на постели. Девушка, спрятав лицо на его груди, судорожно всхлипывала, а Мишель пытался успокоить ее.

– Все уже позади, не надо плакать…

– Почему они так ненавидят меня? – пробормотала Мари, тщетно стараясь унять подступавшие к горлу рыдания.

– Потому что ты не такая, как они, – Мишель гладил ее по плечу и легонько покачивал. – Кому же понравится, если кто-то умнее, красивее, удачливее? Они глупые, мыслишки у них только вокруг поля, огорода да избы и крутятся, если случается нечто непривычное, необычное, они пугаются и стараются избавиться от непонятного. Мужики просто боятся тебя.

– Рыжего того жалко… – неожиданно сказала Мари. – Помрет ведь…

– Нашла, о чем беспокоиться! – рассердился Мишель. – Тебе что за дело? Одним рыжим больше, одним меньше, какая разница?

Мари подняла на него заплаканное лицо и вдруг засмеялась.

– Вот, совсем другое дело! – обрадовался Мишель и поцеловал ее в мокрую от слез щеку. Но Мари опять помрачнела, прикусила губу, пытаясь не расплакаться, и сдавленно проговорила:

– Ты уедешь, а мне тут одной жить… Погубят меня…

– Да они теперь и смотреть-то в сторону леса не станут, – воскликнул Мишель. – Если хочешь, напишу письмо домой, Виглафу, накажу ему… – тут Мишель осекся, поняв, что проговорился. Мари вскинулась, пристально глядя ему в глаза.

– Виглафу? Ты его знаешь?

– Ну, знаю, – немного смущенно сказал Мишель. – Сколько и ты, знаю, с рождения… Что ты так испугалась? Это из нашего замка он к тебе ходит. Он мне даже говорил, что в одной из дальних деревень у него живет племянница. Вот я и увидел эту самую «племянницу».

– Виглаф мне тоже рассказывал про баронского сына, которого учит уму-разуму, – улыбнувшись, сказала Мари. – Сорванец, говорил, еще тот. Вот и встретились…

Они помолчали немного, и Мишель, неожиданно для самого себя, спросил:

– А что случилось с Евой после того, как она превратилась в кошку?

Мари грустно усмехнулась:

– Ты все еще помнишь сон?

– Такое забыть невозможно, – покачал головой Мишель. – Я не спрашиваю, как ты это сделала, мне просто хочется знать, что стало с твоей мамой.

– Она тогда исчезла, и ее не было так долго, что я едва не погибла от голода. Съела все запасы, курицу зарезать боялась, а в деревню идти – и того пуще. Как же мне было страшно одной в лесном доме, особенно ночами… Кстати, Виглаф и выручил. Потом она вернулась, но жизнь в ней будто начала затухать, пока не погасла совсем спустя год. После я и обнаружила в себе все это…

– Как же ты выжила одна, такая маленькая? – спросил Мишель.

– Виглаф хотел забрать меня к себе, но я не хотела покидать наш с мамой дом – мне все казалось, что она может вернуться, а кто захочет возвращаться туда, где никто не ждет… Были в деревне женщины, которые жалели меня и помогали, Виглаф часто навещал, да и люди, прознав, что я умею лечить, стали обращаться за помощью, и, как маме, подкидывали узелки с едой…

Рассвет неторопливо прогонял ночную тьму, птицы проснулись и оглашали лес звонкими трелями, бледно-серое небо постепенно голубело, а Мишель и Мари, обнявшись под одеялом, все еще продолжали разговор, раскрывая друг другу, лист за листом, летопись своих коротких молодых жизней, чтобы потом, расставшись, перечитывать их на досуге, вспоминая краткие мгновения душевной близости. Лишь когда солнечные лучи прорезали застоявшийся между ветвей полумрак, усталость взяла свое, и они заснули, так и не раскрыв объятий.

В таком положении и застал их Жак, когда отошел, наконец, от тяжелого глубокого сна ближе к полудню.

* * *

Утром четвертого дня пребывания в домике Мари, решено было отправляться в путь. Головокружение и тошнота уже не беспокоили Мишеля, рана на виске затянулась и начала подживать, так что повязка больше не требовалась. Но Мари все же собрала увесистую холщовую сумку, положив туда несколько пузырьков с привязанными к горлышку лоскутками кожи, на каждом из которых Мишель со слов Мари, не умевшей писать, нацарапал краткое указание: «Сердце», «Голова», «Для сна», «От поноса»; завернутые в тряпочку травяные пучки, две-три берестяные коробочки с мазями.

Еду, что была привезена из Фармера, почти всю съели, но до Аржантана пропитания вполне должно было хватить, однако, накануне днем Мишель все же отправил недовольно ворчавшего Жака в «Серебряный Щит» за вяленой рыбой и вином. Старый слуга без труда догадался, для чего на самом деле баронет хочет спровадить его подальше, но высказывать свое возмущение поведением Мари и господина не осмелился.

Когда Жак расплачивался с Жилем за провизию, тот неожиданно вернул добрую часть той суммы, которую содрал с него за творчество Мишеля. На удивленный вопрос Жака хозяин трактира с удовольствием рассказал, что стоило какому-нибудь проезжему рыцарю сесть за тот стол и прочитать стихотворные излияния Мишеля, доблестный сир сразу же впадал в глубокую печаль и требовал эля в очень больших количествах. Доход Рыжего Жиля заметно возрос, и он даже попросил передать Мишелю, чтобы в следующий раз, когда он соизволит посетить «Серебряный Щит», пусть обязательно сочинит и вырежет на другом столе что-нибудь еще. А чтобы письмена были видны лучше, Жиль аккуратно замазал буквы белой глиной.

Вернувшись, Жак застал Мишеля и Мари за вполне невинными занятиями: девушка начищала медный котелок, а Мишель, раздобыв где-то кусок пергамента, растрепанное перо и чернильницу, что-то писал. Когда Жак рассказал про новый источник барыша Рыжего Жиля, Мишель заявил, что неплохо бы брать со стола ренту, и побольше. Закончив писать, он помахал пергаментом в воздухе, и когда чернила подсохли, обратился к Мари:

– Я написал письмо отцу, ты с ним отправишься в замок Фармер. Там тебя должны принять; о твоем возможном происхождении я тоже написал, так что думаю, на кухне работать не заставят. Мой отец очень добр к незаконнорожденным… Будешь в безопасности, рядом с Виглафом…