Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум

Дальше началось что-то неслыханное. Эта троица принялась как ни в чём не бывало общаться на смеси английского и плохого русского (Майк), русского (Лёня) и плохого английского (Юра), а также жестов, всяческих похлопываний, корченья рож и высовывания языков.

Некоторые диалоги вообще не могли сойти за беседу. Тем не менее, они беседовали!!! Примерно так:

Майкл: «Are you in school[3 - Ты учишься в школе? (англ.)]?»

Лёня: «Сейчас покажу», и бежит в соседнюю комнату, приносит оттуда тетрадь со своими рисунками.

Майкл: «Are these your drawings? Very good[4 - Это твои рисунки? Очень хорошие! (англ.)]!»

Лёня: «Нет, я красками не люблю, только шариковой ручкой».

Майкл: «No, I can’t accept such a gift from you. Just one picture[5 - Нет, я не могу принять от тебя такой подарок. Только одну картинку (англ.)]».

Юра: «Майкл просит нарисовать ему картинку».

Лёня: «А какую?».

Юра: «What do you want, Mike?[6 - Что ты хочешь, Майк? (англ.)]».

Майк: «May be, a cup of tea?[7 - Может быть, чашку чая? (англ.)]».

Юра: «Он хочет, чтобы ты нарисовал ему дерево».

– Сам ты дерево, – не выдерживаю я, – человек чаю хочет, а дерево будет «tree».

Мы пьём чай с сушками и ванильными сухарями. Майкл просит называть все предметы, повторяет, смешно коверкая некоторые слова, а другие произносит вовсе без акцента. Лёнька то под стол от смеха заваливается, то вдруг начинает подозревать Майка в том, что он прекрасно знает русский, но притворяется.

Пока пили чай, Юра рассказал, что с ними случилось на прогулке. Они уже возвращались и проходили по Шкиперскому протоку, за Наличной улицей, где мы часто бываем, потому что там вроде как и Ленинград кончается, сплошь какие-то провинциального вида домишки, а потом и вовсе заливчик небольшой с мостом и рыбаками. И всегда тихо. Вдруг видят, какие-то люди что-то копают, рядом – несколько машин. Из них вышли двое с видеокамерами. Явно съёмка намечается. Юрка с Лёнчиком остановились посмотреть.

Пока Юра разглядывал, что там копают, Лёнька к одной из машин подошёл совсем близко. Видит, в ней Невзоров сидит, курит. Очень захотелось Лёнчику с самим Александром Невзоровым поговорить. Правда, он ничего лучше не придумал, как спросить его, который час. Невзоров взглянул на наручные часы, потом – более внимательно на Лёньку и вежливо ответил. Тема общения была исчерпана, и тут вдруг Лёнчику представилось страшное зрелище.

Рядом с дорогой в свежевырытой могиле лежала женщина. Мужики с лопатами забрасывали её землёй, и всё это снимала камера. В какой-то момент Невзоров вышел из машины и крикнул: «Всё, хватит!». Женщина поднялась из «могилы», оказавшись в одной рубашке. С неё стали стряхивать землю, накинули пальто. Потом повели в машину и все вместе уехали, а мужчины остались яму закапывать.

– Мы их спугнули, а теперь они отвезут её в другое место и там закопают, – твердит Лёнька, требуя немедленно звонить в милицию.

– Да это сюжет для «600 секунд» снимали, надо будет вечером посмотреть, к чему эти похороны, – говорю я.

Майк забрасывает меня вопросами об этой программе, говорит, что у них тоже такая есть, – вроде хроника, а на самом деле всё подстроено. Это такой формат, стилистика, очень модно.

Лёнька упрямо бубнит про милицию, но Майк ему говорит: «This is a joke[8 - Это шутка (англ.)]», и сын сразу успокаивается. Расстаются они довольные друг другом, и Лёня вдруг делает то, чего давно не делал с малознакомыми людьми, – он жестом просит Майка наклониться и что-то шепчет ему на ухо, долго так шепчет. Потом вопросительно смотрит, ждёт ответа. Майк на мгновение задумывается, потом убеждённо говорит: «O’key, I’ll do it for you[9 - Хорошо, я сделаю это для тебя (англ.)]». И протягивает Лёнчику руку.

– Я же говорил, он знает русский. Он всё понял и мне пообещал. – Лёнька в восторге, они с Майком понимают друг друга.

Выходя из квартиры, слышу, как Юрка выпытывает у Лёньки, что он там шептал Майку на ухо, а Лёнчик всё твердит: «Вот увидишь, сам увидишь!».

BLUE & GRAY[10 - голубое и серое (англ.)]

Дня за два до отъезда гостей в «Смольненской» состоялся общий сбор. Как и в первый день, он проходил в зале ресторана, только столы на сей раз были выстроены по-другому, составлены в несколько групп. Майкла я не видела весь день, они со Стивом куда-то ездили и появились только в ресторане. Мне показалось, что Майкл немного простужен, покашливает, вытирает платком лоб, вообще выглядит скучным и безынициативным. Увидев меня, строит улыбку-гримаску, даёт понять, что рад бы улыбаться, да настроение не то.

Возможно, он тогда уже знал от Стива или догадался сам, что его планам, как и планам всей делегации, не суждено сбыться. Уже потом, после отъезда американских и канадских бизнесменов, я узнала подробности. Все зарубежные контакты, которые Сева привлёк в «Рекорд» для «Звёздного инкубатора», либо не кончились ничем, либо уплыли на сторону. Для ответного визита в США русскую делегацию формировали уже совсем другие люди, и впоследствии в Нью-Йорке оказались вовсе не представители культуры и искусства, а советские начальники. Они тихо выжидали, наблюдая переговоры и споры из-за спин и с уголков общего стола, а в какой-то момент резко всех отодвинули и поехали на Запад сами, совсем с другими целями, нежели у размечтавшегося «Рекорда».

Об этом мы часто говорили с Севой, который, свозив делегацию в Москву, вернулся раздосадованный и злой, открыто конфликтовал с Витей и в конце концов совсем перестал появляться в «Рекорде». Мы иногда с ним встречались и, впадая в «маниловщину», представляли, как мы едем в Вудсток, встречаемся с участниками знаменитого фестиваля, посещаем театры на Бродвее, модные нью-йоркские клубы и дискотеки.

Как-то раз мы зашли к Севе домой. Квартира показалась мне очень запутанной, хотя и уютной. Особый хаос в ней создавало невообразимое количество роялей и пианино. С непонятной грустью Севка поглядывал на меня через стёкла очков в тонкой серебристой оправе, потом стал играть что-то из классики, пересаживаясь с одного инструмента на другой, спрашивал, какой звук мне больше нравится.

Ну, я не такой знаток… Пожалуй, больше всего мне нравился звук его собственного голоса с нотками хандры и усталости, нравился внимательный и участливый взгляд, как у чеховского врача земской больницы. Я знала, что тоже нравлюсь ему, может, даже больше, чем нравлюсь. За год совместной работы в «Рекорде» мы оба начинали понимать, кто есть кто, но, не сговариваясь, поместили друг друга в разряд друзей и впоследствии очень этим гордились…

Буквально в последний день пребывания Майк пригласил меня в свой гостиничный номер. У него остался целый свёрток разных угощений: шоколада, сухих супов, киселей, в общем, как мы сейчас называем, «бомж-пакетов». Но в те времена нам они казались такой же экзотикой, как кока-кола и сигареты «Pall Mall». К чести сказать, еда из пакетов получалась отменная: с кусочками копчёного мяса, морковки и почти свежей зелени. Майк попросил забрать это, ведь опасения остаться в России голодным не оправдались, ничего ему не понадобилось, кормили в «Смольненской» по первому разряду, а под водку в мастерских наших художников сходило всё.

Вспомнив Лёньку, я согласилась. Он вообще очень плохо ел, приходилось придумывать всякие истории про еду, чтобы у него возникал аппетит. Про Майка он бубнил с утра до вечера. «Майкл Муллалли, Майкл Муллалли», – повторял он как заклинание, так что пакетики с супами могли стать для Лёньки магической, священной пищей.

Мы зашли в стандартный, безликий номер гостиницы и, пока Майк доставал из чемодана и складывал в красивую красную сумку подарки для Лёнчика, я разглядывала в зеркале своё отражение.

За эти две недели лицо моё осунулось, слишком много приходилось бегать по лестницам на последние этажи мастерских, ходить пешком по городу, а главное – говорить по-английски, что сильно напрягало меня. Всё же читать «Алису в стране чудес», лёжа на диване и вооружившись на всякий случай словарём, – это одно, а переводить идиоматические выражения творческой богемы – дело неподъёмное, возможное только при сильном взаимном желании понять друг друга, ну и в определённой кондиции…

Я увидела за своей спиной в зеркальном отражении лицо Майка, его непослушную мальчишескую чёлку, которую он постоянно сгонял со лба, и обернулась, чтобы сказать… Но я не успела раскрыть рта, потому что мои губы были перекрыты каким-то молниеносным, просто снайперским поцелуем. Да и не поцелуем вовсе! Меня будто ужалила змея, и впридачу обхватил питон. Инстинктивно я пыталась вырваться, но чувствовала лишь железную хватку на всех ключевых позициях. Дурацкая мысль о русском гостеприимстве мелькнула на миг, но тут же сменилась животным страхом. Только позже я узнала, что у Майка был «географический язык», рифлёный, как протектор вездехода. Тогда я ощущала лишь ужас и полнейшую беспомощность.

Сейчас я думаю, что, случись всё это в каких-нибудь фешенебельных апартаментах с журчащим водопадом на стенах, восточной музыкой и затягивающими коврами, никакого страха у меня бы не было, и неизвестно, чем бы закончилась культурная программа. Но диссонанс между обстановкой совдеповского номера и неожиданным накалом страстей был настолько силён, что вогнал меня в форменный ступор. Я стала деревянной и неподъёмной: ни посадить меня, ни положить было невозможно, только раскачивать, как воткнутый в землю шест. Почувствовав неладное, Майк ослабил объятия, я тут же вывернулась и оказалась в прихожей.

– Oh, I’m sorry! Don’t worry, Marina. It’s over. Never again, I promise[11 - О, прости! Не волнуйся, Марина. Всё закончилось. Больше никогда, я обещаю. (англ.)], – он был явно сам испуган и своей вспышкой, и моей реакцией.

– O’key, no problem, – стандартная фраза в ответ, стандартная улыбка.

Пакет с дарами для Лёньки всё же вручён, и я выхожу на улицу, где меня поджидает машина, чтобы отвезти домой.

На другой день поздно вечером мы провожали всю делегацию в Москву. «Красная стрела» была подана, из Смольненского ресторана в вагон принесли закуску, два ящика водки и шампанского.

Мы пришли провожать втроём: я, Юра и Лёнчик, который не спускал глаз с Майкла Муллалли, но подойти стеснялся. Майк сам подошёл к нам и минут пять говорил с Лёнькой по-английски, рассказывая ему, как он с мамой скоро приедет в Нью-Йорк, просил запомнить адрес, всё спрашивал: «Do you understand me? O’key?[12 - Ты меня понимаешь? Да? (англ.)]»

Перед самым отходом поезда Сева и Майкл стояли у открытых дверей и, улыбаясь, смотрели на нас. Когда вагон тронулся, они вдруг стали протягивать руки, мешая проводнику закрыть дверь. Сева кричал: «Марина, прыгай быстро, поедем с нами, брось ты всё это, едем!» Я взглянула на Юрку и Лёню, на их лицах по-прежнему сияли прощальные улыбки. Юра прижимал Лёньку к себе, а тот улыбался сквозь слёзы. Они явно воспринимали Севкин призыв как шутку и представить не могли, что мысленно я уже совершила прыжок, догнала уходящий поезд и, подхваченная под руки Севой и Майком, вскочила в открытую дверь вагона. Но только мысленно. А на деле махала обеими руками, посылала воздушные поцелуи, а что-то несбывшееся уходило из моей жизни. Уходило навсегда…

Целый месяц после отъезда делегации Лёнчик, приходя из школы, нырял в красную сумку и доставал из неё заветный пакетик, а чаще два: супчик и какой-нибудь десерт. Он так и не сказал, о чём шептал Майку на ухо. Может, он просил, чтобы Майк подарил ему что-то такое на память, из-за чего Лёнчик будет его долго вспоминать? Вот он и подарил. Самый вкусный «Куриный суп-пюре с овощами» Лёнька растянул аж до Нового года.

К тому времени я получила от Майка небольшую бандероль, в которой был косметический набор. В футляре в виде веера, с золочёной оправой и перламутровой инкрустацией на крышке, наряду с многочисленными кисточками отсвечивали холодом серые, жемчужные, голубоватые, сиреневые, тёмно-синие, графитовые, бирюзовые тени. Справа в овальных кюветах блёклыми льдинками лежали румяна в тон холодной гамме теней. Вовнутрь была вложена визитная карточка, на ней изящными буквами было напечатано: «Michael Mullally, Producer-Director[13 - Майкл Муллали, продюсер-режиссёр (англ.)]», а снизу от руки: «blue & gray».

Часть 5. Тобольск – Питер

1988—1989 гг.

Из дневника Саши Полищука

Май 1989.

Мотаемся по городам и весям. Черноземье и Нечерноземье, Поволожье, Урал. Уфа – Новосибирск – Омск – Иркутск – Тюмень. Сегодня – Тобольск. Завтра… Право, не помню.

Тобольск – столица Сибири. Древний город, центр русской колонизации. Родом отсюда огромное количество совершенно замечательных людей – от композитора Алябьева и изобретателя водки Менделеева до популярного киноактёра Александра Абдулова. Здесь через 25 лет после декабрьского восстания умер в забвении друг Пушкина, умница-лицеист Кюхельбекер, считающийся, между прочим, прототипом Чацкого.

Сегодня вечером здесь играем мы.