Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум

Впоследствии я часто встречалась с подобными ситуациями: на территории совсем небогатого городка или посёлка может находиться довольно жирный объект так называемого федерального подчинения. Люди, работающие на нём, получают зарплату в полтора раза больше, чем за такую же работу в городе. Администрация чувствует себя бедным родственником, но при случае норовит что-нибудь откусить от сытного пирога, а если не удастся, то лягнуть его обладателя.

Витя предложил создать в Тобольске свой «Рекорд», который будет заниматься всеми культурными делами города и непосредственно держать контакт с питерским «Рекордом». Тобольский тёзка станет детищем химкомбината, Саше Костылеву предлагалась роль директора. При этом он останется в руководстве администрации города и будет проводить интересы жителей Тобольска в социальной и культурной сфере. Судя по тому, как Костылев мгновенно покраснел и заулыбался, эта тема обсуждалась раньше, а теперь, видимо, настал момент её обнародовать. Ударили по рукам.

За час до концерта мы были во Дворце культуры с хорошим, довольно вместительным залом, приличной акустикой и неплохой звуковой аппаратурой. До меня долетали обрывки разговоров между Витей и Сашей Дольским, и было понятно – они о чём-то спорят. При моём приближении голоса затихали, но спорить не переставали.

К началу концерта зал был полон – ни одного свободного места. Саша заметно волновался, он подошёл ко мне и спросил: «Ты как думаешь, здесь знают такую фамилию – Дольский?». Отвечать не пришлось, Костылев стал объявлять программу концерта, и после Сашиной фамилии раздались такие дружные аплодисменты, что это вполне сошло за ответ. Дольский тут же приободрился, заулыбался и лёгкой походкой вышел на сцену.

Стоя за кулисами, я слушала его выступление, наблюдала реакцию зрительного зала, следила за перемещениями Вити и других «наших». Саша не только пел, он рассказывал по ходу дела разные истории. Таковы законы бардовского жанра – песни нужно не просто петь, но и объяснять, как и почему они появились на свет.

В какой-то момент я отвлеклась и перестала прислушиваться к тому, что Саша говорит, но по Витиной реакции поняла, что текст не такой, как надо. Зал сидел притихший, и с первых аккордов я поняла, что это песня про душу и тело, которую он исполнял вчера в автобусе. Когда Саша разухабисто зачастил: «Вам бы пузо набить колбасой и лапшой, нам бы в небе парить воспалённой душой», зал в такт захлопал. Овации, просто буря оваций. Витя облегчённо выдохнул: пронесло.

Но вот Саша сделал небольшую паузу, его лицо приняло выражение жалкой покорности, даже подбородок запал и стал безвольным. Наступила тишина, и без всякого вступления, под гитарные аккорды Дольский запел:

Я был чиновником когда-то
давным-давно, давным-давно,
имел убогую зарплату —
на хлеб хватало и вино.

Не тем чиновником, конечно,
что власть имеет и доход,
а нищим, маленьким и грешным,
как весь народ, как весь народ.

В зале переглядывались, кто-то еле смех сдерживал, кто-то делал непроницаемое лицо. Рефреном звучало «как весь народ, как весь народ», на задних рядах стали на этом месте подхлопывать и притопывать. Саша допел до конца и, не делая паузы, запел другую песню, обратив свой взгляд куда-то в зал.

Наша нищая обитель
Вас до тучности вскормила…
Уходите, уходите
от ветрила, от кормила.

Затем, чтоб избегнуть событий,
что горе земле принесут,
прошу Вас – совсем уходите,
проигран с Историей Суд!

Союзница вашему трону —
Великая белая Вошь,
и держит над вами корону
Всеобщая Красная Ложь!

На мгновение повисла тишина. Я высунулась из-за кулис и поняла: Дольский пел седьмому ряду, там сидело руководство города и комбината, комитетчики и прочие важные шишки. Зрители тоже смотрели на седьмой ряд. Секунды длились так долго, что мне стало страшно. А в следующий момент послышались сначала отдельные, а потом всё набирающие силу рукоплескания. Овации было не остановить, к сцене пробирались с букетами, дежурные не подпускали близко, тогда букеты стали бросать. Потом Костылев сказал, что первыми захлопали с седьмого ряда, так что зал всё же получил высочайшее разрешение одобрить исполнителя.

К концу первого отделения Дольскому еле удавалось останавливать аплодисменты и петь дальше. Витя ходил за кулисами мрачный, только повторял: «А мне теперь что делать? Хоть вообще не выходи!»

Дольский продолжал петь, рассказывал что-то смешное, зал то и дело разражался одобрительным хохотом и аплодисментами. Но когда он объявил «Рецепты коктейлей», стал при этом длинную историю рассказывать, я насторожилась. Если это то, что он вчера одним куплетом напел в автобусе, то исполнять со сцены такое нельзя, тем более в присутствии партийных боссов.

Так и есть, она! Что теперь будет?! Выразительно смотрю на Витю, но тот почему-то спокоен. А Саша между тем нарочито «поддатым» голосом выдаёт рецепт за рецептом, и каждый встречается восторженными рукоплесканиями.

…Если взять сто грамм аэрозоли,
Что от тараканов и клопов,
И добавить жидкость для мозолей,
Капнуть капли три «шанель» духов,

Влить туда резинового клею
И разбавить лаком для ногтей —
С этого и грузчики балдеют,
Я же только вижу в темноте.

Я не по изысканным салонам,
Знал по подворотням этикет,
«Южное» мешал с одеколоном,
Это ж, братцы, фирменный букет!

Зал просто взорвался хлопками и криками. Седьмой ряд дружно улыбался. Это был триумф. Дольского не хотели отпускать, он выходил, кланялся, явно порывался ещё спеть, но Витя ему показал на часы.

Всё, Саша ушёл за кулисы. Мы кинулись к нему, стали поздравлять, обнимать. Костылев со своей командой распаковывали шампанское, этот концерт был их «пробным шаром», и уже сейчас было понятно – победа! Мы праздновали не только успех Дольского, но и успех нашего начинания, а самое главное – торжество свободы. Если уж седьмой ряд, заполненный всеми представителями власти, говорит «да», значит, действительно, жизнь переменилась.

Один Резников был не весел и, кисло поздравляя Сашу, добавил:

– Ты хотя бы подумал, что мне теперь во втором отделении делать?

Мы с Сашей, не сговариваясь, чуть не в один голос, ответили:

– Петь, что же ещё!

Витя только рукой махнул и пошёл в гримёрку привести себя в порядок.

Дольского обступили со всех сторон, народ прорывался за кулисы и тащил всякие дары, в частности – спиртное. Саше предлагали выпить, но он отшучивался, а мне тихонько сказал:

– Куда бы отсюда свалить? Уже все достали! Пойдём, прогуляемся.

Ладно, думаю, Витькины концерты я знаю, а с Дольским хочется пообщаться, к тому же настроение у него странное, лучше я с ним побуду. Выбираемся на свежий воздух. Уже темно, мы бродим по каким-то пустырям, и Саша мне рассказывает истории из своей жизни. Про Галича, как тот у него деньги занимал, как они гуляли неделями в Свердловске, а потом, после отъезда Галича за кордон, к Саше пришли из КГБ, дело завели.

– Только в этом году отстали, – вздохнул Дольский.

Потом про живопись заговорили. Он, оказывается, рисует и даже пишет маслом. Договариваемся встретиться в Питере, он покажет свои картины.

– Слушай, что я тебе скажу, – вдруг произносит с усилием и тоской в голосе, – эти псы устраивают баню, нас всех туда тащат.

– Меня – нет, – шучу я. Про баню слышала от Вити. Сам мэр Елфимов приглашает, а завтра – к нему на дачу едем. Понятно, что в баню я со всеми не пойду, буду коротать вечер в гостиничном номере.

– Я не хочу туда идти, – капризным голосом говорит Саша, – они там голые нажрутся, а я им песни пой. Знаю я эти дела. Уже предупредили, чтобы гитару не забыл. Можно я с тобой побуду? Посидим, чайку попьём, я тебе свою лирику спою.

– Ну, Саша, неудобно как-то. Что они подумают? Решат, что ты их не уважаешь, – отговариваю я.

– Я их, действительно, не уважаю. И сегодня на концерте они должны были это понять. На кой я им сдался? Да и не хочу я туда, не хочу и всё.

Эх, мне бы тогда поддержать Сашу, пошли бы в гостиницу, ну их всех, действительно, в баню! Но меня вдруг заклинило, для дела, мол, надо, иди.