Четвертый Кеннеди

– И последний, – уточнил Оракул. – Я цепляюсь за жизнь кончиками своих гребаных пальцев.

Кристиан рассмеялся. До девяноста лет бранные слова в лексиконе Оракула не значились, и теперь он произносил их, точно маленький ребенок, не понимающий, что говорит.

– С этим все ясно, – продолжил Оракул. – Теперь позволь рассказать тебе кое-что о великих людях, включая меня и Кеннеди. В конце концов они пожирают себя и свое окружение. Я, впрочем, не уверен, что твой Кеннеди – великий человек. Да, он стал президентом Соединенных Штатов. Но это не более чем фокус. Между прочим, ты знаешь, в шоу-бизнесе считается, что фокусники начисто лишены артистического таланта. – Оракул чуть склонил голову набок и теперь очень напоминал мудрую сову. – Я согласен с тем, что Кеннеди – не типичный политик. Он – идеалист, интеллигент, у него твердые моральные принципы, хотя я не уверен, что долгое сексуальное воздержание полезно для здоровья. Но все эти достоинства оборачиваются недостатками, когда речь идет о политическом величии. Человек без греха? Яхта без паруса!

– Ты не одобряешь его действий. Но какой курс избрал бы ты? – спросил Кристиан.

– Вопрос неуместный. Три года он лишь мотался из стороны в сторону, а это всегда приводит к беде. – Глаза Оракула вновь затуманились. – Надеюсь, нынешний кризис не затянется, и мой день рождения отметят в самое ближайшее время. Какая у меня была жизнь? Можно ли мне жаловаться на судьбу? Родился я в бедности, так что смог оценить богатство, нажитое с годами. С моей невзрачной внешностью я научился обольщать самых красивых женщин. На голову грех жаловаться, до сих пор работает как часы. Огромный запас энергии, до сих пор хватает. Отменное здоровье, ни одного действительно серьезного заболевания. Отличная жизнь, и такая долгая! В этом, наверное, и беда, слишком долгая. Сейчас я просто не могу смотреть на свое отражение в зеркале, а ведь я никогда не отличался красотой. – Он помолчал, потом резко добавил: – Уйди с государственной службы. Не участвуй в том, что сейчас происходит.

– Не могу, – ответил Кристиан. – Слишком поздно. – Всмотрелся в испещренную пигментными бляшками лысину, восхищаясь умом Оракула, заглянул в туманное море глаз. Доживет ли он сам до таких лет? Превратится ли в такое вот высохшее насекомое?

А Оракул без труда читал его мысли. Какая же беспечная эта молодежь, думал он, прямо-таки маленькие дети. Он видел, что совет запоздал, что его крестник уже предал себя.

Кристиан допил бренди, поднялся. Поправил плед, прикрывавший ноги Оракула, звонком вызвал сиделок. Наклонившись, прошептал Оракулу на ухо:

– Скажи мне правду об Элен Дюпрей, она же была одной из твоих протеже до того, как вышла замуж. Я знаю, что именно ты ввел ее в мир политики. Ты ее трахал или к тому времени оставил эту забаву более молодым?

Оракул покачал головой:

– Эту забаву я оставил только после девяноста лет. И позволь сказать, что настоящее одиночество начинается именно тогда, когда тебя бросает твой член. Отвечаю на твой вопрос. Я ей не приглянулся, смотреть-то особо не на что. Признаюсь, меня такое отношение разочаровало, потому что мне больше всего нравились именно такие женщины, сочетающие красоту и ум. Я не любил некрасивых и умных, очень уж они походили на меня самого. Я не мог полюбить красивых и глупых. А вот когда ум накладывался на красоту. Я просто млел от восторга. Элен Дюпрей… я знал, что она далеко пойдет, потому что ее отличала и железная воля. Я, конечно, пытался, но безрезультатно. Одна из редких моих неудач. Но мы, разумеется, остались добрыми друзьями. Это тоже талант, отказать мужчине в его сексуальных домогательствах, но остаться близким другом. Редкий талант. Вот тогда я понял, что она – очень честолюбивая женщина.

Кристиан коснулся его руки, бугристой, как шрам:

– Буду звонить и заезжать каждый день. Чтобы держать тебя в курсе.

* * *

После ухода Кристиана Оракул и не думал об отдыхе. Предстояло передать полученную от него информацию членам Сократовского клуба, игравшим ведущие роли в американском обществе. Он не считал, что своими действиями предает Кристиана, которого очень любил. Любовь всегда стояла у него на втором плане.

Он не мог бездействовать, когда его страна попала в полосу грозового фронта. Он видел свою задачу в том, чтобы привести государственный корабль в безопасную гавань. А иначе ради чего жить человеку его возраста? И, по правде говоря, он терпеть не мог легенд, связанных с именем Кеннеди. Вот и представился случай уничтожить их на веки вечные.

Наконец Оракул позволил сиделкам уложить его в постель. Элен Дюпрей он вспоминал с нежностью, но не без разочарования. Когда Элен представили ему, ей было чуть больше двадцати. Естественно, она сразу же ему приглянулась, такая молодая, умная, красивая. Он часто рассказывал Элен о власти, ее обретении, ее использовании и, что более важно, о достижении цели без включения ее механизмов. Она слушала внимательно, демонстрируя терпение, необходимое тем, кто хочет взойти на вершину политической пирамиды.

Один из величайших парадоксов человечества, говорил он, состоит в том, что люди зачастую действуют против своих же интересов. Гордость разрушает их жизни. Зависть и заблуждения уводят на дороги, ведущие в никуда. Почему человеку очень важно поддерживать образ, который он сам и создает. Были люди, которые никогда не раболепствовали, не льстили, ни в чем никому не уступали, не предавали, не обманывали. Были и такие, кто всю жизнь завидовал и ревновал к более счастливой судьбе других.

За этими рассуждениями скрывалась молчаливая просьба, на которую Элен предпочла ответить отказом. Она отвергла престарелого воздыхателя и продолжила путь к вершинам власти уже без его помощи.

Если человек доживает до ста лет в ясном уме, он не может не понимать, что ему не чуждо подсознательное злодейство, и выискивает свидетельства его проявления в прошлом. Оракул обиделся, когда Элен Дюпрей отказалась отдаться ему. Он знал, что она не ханжа, что у нее есть любовники. И в семьдесят лет он был на удивление тщеславен.

Он поехал в центр омоложения в Швейцарии, где хирургическим методом убирали морщины, разглаживали кожу, подсаживали клетки зародышей животных. Но ничего не могли сделать с усыханием скелета, ухудшением подвижности суставов, с превращением крови в воду.

И хотя пользы ему это не приносило, Оракул верил, что знает, как завоевать любовь женщины. Даже когда ему перевалило за шестьдесят, молодые любовницы обожали его. Секрет заключался в том, что он ни в чем их не ограничивал, не ревновал, не оскорблял их чувства. Они заводили романы с молодыми мужчинами и иной раз походя обижали Оракула. Он не обращал на это ни малейшего внимания. Дарил им дорогие подарки, картины, украшения. Способствовал их карьере, разрешал пользоваться своими счетами. Человек предусмотрительный, он не ограничивался одной любовницей, в любой момент времени у него их было три, а то и четыре. Потому что личная жизнь каждой не замыкалась на нем. Они могли влюбиться и бросить его, могли уехать в длительное путешествие, могли работать от зари до зари. Так что многого он от них не требовал. Но когда жаждал общения с женщиной (не только секса, но и сладкого журчания их голосков), уж одна из четверых обязательно приезжала к нему. Они прекрасно понимали, что в его компании они могут попасть в те дома, куда без него их могли и не пустить. Его причастность к высшему политическому свету служила еще одной приманкой.

Он не делал секрета из того, что любовниц у него несколько, они все знали друг друга. Он нисколько не сомневался, что в глубине души женщины не любили моногамных мужчин.

К сожалению, все зло, сотворенное им, вспоминалось гораздо чаще, чем добро. На его деньги строились медицинские центры, церкви, дома для престарелых. Он сделал много хорошего. Но сам помнил о себе не самое лучшее. К счастью, он часто думал и о любви. В определенном смысле любовь обернулась наиболее прибыльным вложением капитала. А ведь ему принадлежали брокерские конторы на Уолл-стрит, банки, авиакомпании.

Опирающегося на могущество денег, его часто приглашали принять участие в событиях мирового масштаба, с ним советовались самые влиятельные правители. Он помогал создавать мир, в котором сейчас жили люди. Так что жизнь он прожил удивительную, принеся немалую пользу человечеству. И, однако, для столетнего мозга его бесчисленные романы казались куда живее всего остального. Ах, эти умные, волевые красотки, какие они были милые, как защищали его точку зрения. Теперь они стали судьями, издателями журналов, играли ведущую роль на Уолл-стрит, руководили информационными программами телевещательных компаний. Какую хитрость выказывали они в своих любовных романах, но ему всегда удавалось перехитрить их. Разумеется, не лишая того, что им полагалось. Он не чувствовал вины, только сожаление. Если бы хоть одна из них действительно любила его, он бы вознес ее до небес. Но мозг тут же напомнил, что он как раз и не заслужил того, чтобы его так любили. Они соглашались на его любовь, но оставляли за собой свободу.

В восемьдесят лет процесс усыхания костей ускорился. Физическое желание начало сходить на нет, зато мозг заполнило море юных образов. Вот тогда он понял, что ему нужны молодые женщины, которые будут ложиться в его постель только для того, чтобы он мог полюбоваться на них. Как бичевала литература это извращение, как злобно молодые высмеивали стариков, словно не понимая, что со временем постареют и они. Но какое же умиротворение приносила его старческому телу красота, на которую он мог только смотреть. Каким же чистым, невинным было это удовольствие. Безупречная форма груди, шелковистая белая кожа, увенчанная крошечным алым бутоном. Загадочные бедра, словно подсвеченные изнутри, удивительный треугольник волос самых разных цветов. Округлость ягодиц, к которым так и тянулась рука. И их лица, удивительные ушные раковины, по которым читались особенности характера, синие, серые, карие или зеленые глаза, скрывающие от мира истинные мысли их обладательниц, нежные щечки, сходящиеся у доверчивых губ, которые могли приносить наслаждение и жестоко ранить. Он смотрел на них, пока не засыпал. Он протягивал руку и касался теплой плоти, шелковистых бедер и ягодиц, горячих губ, очень редко курчавого лобка, чтобы ощутить бьющийся под ним пульс. Прикосновения эти успокаивали его, изгоняли ужас из его снов. Во сне он ненавидел молодых и стремился уничтожить их. Ему снились окопы, заваленные трупами молодых солдат, матросы, тысячами устилавшие морское дно, серебристые космические корабли, которые засасывали черные дыры.

Но, проснувшись, он понимал, что сны эти – форма старческого безумия, проявление отвращения к собственному телу. Он ненавидел свою кожу, похожую на чешую, коричневые бляшки, усыпавшие лысину и руки, эти веснушки смерти, ухудшающееся зрение, неподвижность ног, слабеющее сердце, злобу, которая захлестывала его ясный ум.

Какая жалость, что феи приходили только к младенцам, чтобы даровать им три магических желания! Младенцы в них не нуждались. Только старики смогли бы с толком использовать такие подарки. Особенно старики с абсолютно ясным умом.

Книга вторая. Пасхальная неделя

Глава 4

Понедельник

Отъезд Ромео из Италии тщательно спланировали. С площади Святого Петра минивэн доставил их на конспиративную квартиру, где он переоделся, получил новый паспорт, практически неотличимый от настоящего, взял уже сложенный чемодан, и его незамедлительно перевезли в Южную Францию. Из Ниса он самолетом долетел до Парижа, а оттуда отправился в Америку. И хотя Ромео бодрствовал тридцать часов, он не чувствовал никакой сонливости. И не терял бдительности. Этот этап операции только казался легким: и здесь малейшая ошибка могла привести к провалу.

Обед и вино на самолетах «Эйр Франс», как всегда, не знали себе равных, и Ромео немного расслабился. Взглянул в иллюминатор, на бескрайнюю светло-зеленую гладь воды, сходящуюся на горизонте с синим небом, принял две таблетки снотворного. Но напряжение не пускало его в объятия Морфея. Он думал о паспортном контроле в нью-йоркском аэропорту. Вдруг там что-то пойдет не так? Но, с другой стороны, для плана Джабрила не имело значения, где и когда его поймают. Однако сон все равно не шел. Ромео не питал иллюзий насчет страданий, которые ему предстояло вынести. Он согласился пожертвовать собой во искупление грехов его семьи, его класса, его страны, но теперь в душу закрался загадочный страх.

Наконец таблетки взяли верх, и он заснул. В своих снах он вновь стрелял на площади Святого Петра, а потом бежал, бежал, бежал… Он все еще бежал, когда стюардесса разбудила его. Самолет приземлился в аэропорту Кеннеди. Стюардесса протянула ему пиджак, он взял с багажной полки небольшой чемодан. Прекрасно сыграл свою роль, проходя паспортный контроль, вышел в центральный зал аэропорта.

Сразу же заметил связных. Девушку в зеленой лыжной шапочке с белыми полосками. Юношу в красной бейсболке с синей надписью «ЯНКИ». Сам Ромео знаков отличия не имел: хотел сохранить за собой свободу действий. Он наклонился, открыл чемодан, сделал вид, будто что-то в нем ищет, при этом поглядывая на связных. Ничего подозрительного не заметил. Впрочем, проделывал он все это лишь для проформы.

Девушку, светловолосую, на вкус Ромео, слишком тощую, отличало очень серьезное выражение лица, которое как раз нравилось ему в женщинах. Хохотушек он не жаловал. Он задался вопросом, а какова она в постели, надеясь, что ему удастся соблазнить ее до того, как его арестуют. Он полагал, что ему это удастся без особого труда. Женщинам он нравился. В этом смысле он мог дать Джабрилу сто очков вперед. Она наверняка догадывалась, что он каким-то боком связан с убийством папы, а серьезные девушки с революционными воззрениями почитали за счастье отдаться герою подполья. В этом они находили воплощение своих романтических грез. Ромео заметил, что она держалась чуть в стороне от своего спутника.

Зато доброе, открытое лицо молодого человека, светящееся американским дружелюбием, сразу не понравилось Ромео. Американцы – бесхребетные говнюки, думал он, у них слишком легкая жизнь. Это же надо, за двести лет они так и не создали революционную партию. И это в стране, обязанной революции своим появлением на карте. Этот молодой человек, которого прислали встречать его, и был типичным представителем такой мягкотелости. Ромео подхватил чемодан, направился к ним.

– Извините, пожалуйста. – Ромео улыбнулся, по-английски он говорил с сильным акцентом. – Вы не подскажете мне, где останавливается автобус, идущий на Лонг-Айленд?

Девушка повернулась к нему. Вблизи она смотрелась получше. Он увидел маленький шрам на ее подбородке, который разом возбудил его.

– Вам нужен Северный берег или Южный?

– Ист-Хэмптон, – ответил Ромео.

Девушка улыбнулась очень тепло, даже с обожанием. Молодой человек взял чемодан Ромео.

– Следуйте за нами.

Они направились к выходу, Ромео – за ними. Шум автомобильного потока, толпы людей удивляли его. Их ждала машина. За рулем сидел другой юноша, тоже в красной бейсболке. Первый сел рядом с ним, Ромео и девушка устроились на заднем сиденье. Машина влилась в транспортный поток, когда девушка протянула Ромео руку.

– Меня зовут Дороти. Пожалуйста, ни о чем не волнуйтесь. – Молодые люди с переднего сиденья пробормотали свои имена. – Вы будете в полной безопасности. – В тот момент Ромео испытал агонию Иуды.

Вечером американцы постарались угостить Ромео вкусным обедом. Определили его в уютную комнату с видом на океан. Матрац, правда, был не очень, но Ромео это особо не волновало: он знал, что спать на нем ему придется не больше одной ночи. Обстановка стоила немалых денег, но тонким вкусом хозяева не отличались. Вечер они провели втроем, болтая на английском и итальянском.

Девушка Дороти его удивила. Выяснилось, что она не только красива, но и очень умна. Флиртовать с ним она не собиралась, так что надежды Ромео провести ночь в любовных утехах растаяли, как дым. Молодого человека, Ричарда, также отличала серьезность. Они, безусловно, догадались, что он участвовал в убийстве папы, но вопросов не задавали. Лишь относились с тем уважением и испугом, какие выказывают человеку, медленно умирающему от неизлечимой болезни. На Ромео они произвели самое благоприятное впечатление своей внешностью, интеллигентностью разговора, состраданием к беднякам, уверенностью в том, что убеждения у них правильные, а возможности – беспредельные.

Проведя тихий, спокойный вечер с молодыми людьми, искренними в своей вере, не имеющими ни малейшего понятия о том, какими страданиями и жертвами сопровождается любая революция, Ромео едва не впал в депрессию. Ну почему эти двое должны идти в тюрьму вместе с ним? Его-то освободят, он верил в план Джабрила, простой, эффективный, элегантный. И он добровольно согласился сунуть голову в петлю. А вот они останутся в наручниках, чтобы до конца испить горькую чашу революционеров. Даже возникла мысль предупредить их о беде. Но мир должен был узнать об участии в заговоре американцев. Этим двоим отводилась роль жертвенных барашков. Вот тут он рассердился за себя, очень уж у него доброе сердце. Да, в отличие от Джабрила он не мог бросить бомбу в детский сад, но уж заклание двоих взрослых не должно вызывать у него никаких эмоций. В конце концов, он убил папу.

Да и какие мучения выпадут на их долю? Ну, проведут несколько лет в тюрьме. Америка столь мягкотела, что их могут даже освободить в зале суда. Америка – страна адвокатов, которые не менее грозны, чем рыцари Круглого стола. И с крючка они могут снять кого угодно.

Вновь он попытался заснуть. Но кошмары последних дней, посетившие его над океаном, ворвались и в открытое окно. Опять он поднимал винтовку, видел, как падает папа, бежал через площадь, слышал отчаянные крики верующих.