Отречение

– Восемь месяцев.

– Да, быстро растут чужие дети, кажется, вчера только с роддома привезли… – в её голосе задрожала тоска по собственной единственной дочери, упорхнувшей на чужбину и забывающей даже писать, и Юлька не знала, что ей ответить.

– Аня ж тоже в институт поступила в один год со мной, – невпопад сказала она. – Первую сессию она ещё сдала кое-как, хотя уже подрабатывала, а со второй ушла рожать в академический отпуск. Сейчас, может, восстановится через месяц, хотя мне кажется, не будет она дальше учиться. У них совсем денег нет. Бабке зарплату задерживают в библиотеке, вот вроде за декабрь только дали, пенсию тоже, не протянут они втроём на бабкины доходы. Если только Серёга… – она пожала плечами, – да ведь и он не из богатеньких, я давно его знаю.

– А что Серёга-то этот? – спросила Зинаида, – серьёзно у них с Аней или как?

– Да нет, – Юлька скривилась, – он за ней ходит, но не более того. Анька всё по своему буржуйчику сохнет. Он поигрался и бросил, а она, дура, влюбилась. Вроде неплохая ж девчонка, а мозгов нет. Серёгу даже жалко. Он за ней, как пришпиленный, каждый вечер, и туда, и сюда, и с ребёнком погулять, и на двух работах вкалывает, чтоб ей помочь, а она… эх… – девушка безнадёжно махнула рукой.

Они помолчали ещё несколько минут. Струи воды продолжали равномерно колотить по лужам. Гром снова раскатился над крышами домов. Дождь явно не собирался стихать.

В проёме между секциями забора мелькнула рыжая копна мальчишеских волос – в сезон, когда дети не носили шапки, Мишкина голова была хорошо заметна издалека.

Через несколько секунд из дыры в заборе появился долговязый рыжий Мишка, за ним Артём, а следом ещё несколько пацанов – они побежали в сторону гаражей, и дождь хлестал по их спинам.

– Тёмка! – крикнула Юля через дорогу. – Я тебе дам по стройкам лазить!

Артём на мгновение остановился, чтобы развернуться и показать старшей сестре язык, и тут же бросился догонять Мишку.

– Совсем от рук отбился, – сказала Юля, – никого не слушает.

– Мальчишки, возраст у них такой хулиганистый, – пояснила, вздыхая, Зинаида, – сейчас бы самое время, чтобы отец учил уму-разуму, потом поздно будет, сами с матерью не справитесь… Отец-то как? – спросила она. – Пьёт? Или на митинги ходит? Работает или как?

– Угу, – подтвердила девушка, – временами. И пьёт, и работает, и на митинги ходит. Когда как. Когда есть работа – работает, когда большие митинги – приходит, а когда ни того ни другого – не выдерживает и пьёт. Так вот, – добавила она, словно извиняясь.

– А митинги-то часто сейчас? – уточнила соседка.

– Теперь-то только первого мая крупная демонстрация…

– Ну да, – ответила Зинаида, и Юля не совсем поняла, что именно собеседница имела в виду, – а голосовать-то пойдёте? – спросила она, кивком головы указывая на мокрый плакат, который порывом ветра прибило к стене.

– Конечно, – Юля даже удивилась такому странному вопросу – не только в их подъезде или в соседних, но и во всём микрорайоне её и Андрея знали как политических активистов, приносивших свежие листовки и газеты. – Как же без нас-то?

– А то ж приходишь домой, только включишь телевизор – ладно бы реклама, к ней привыкли уже, а то кругом Да-Да-Нет-Да, даже «Санта-Барбару» нормально не посмотришь, а сейчас новый мексиканский сериал запустили, «Просто Мария» называется… Там такая история, такая история, ну почти как про нашу Аню…

В сериалах Юля не разбиралась, и ей мгновенно стало безумно скучно. Похождения Марии, Виктора, Хуана Карлоса и прочих Марианн навевали на неё смертную тоску. Хуже могли быть только выступления демократов, рассказывавших о прелестях рыночной экономики и звучно жевавших слово «тоталитаризм».

– Ладно, пойду я, тёть Зин, вроде и дождь заканчивается…

– Ты погоди, – женщина легонько взяла её за рукав ветровки, – ты разбираешься, ты скажи, как голосовать-то?

– А то не знаете, тётя Зина? – рассмеялась Юля доброжелательно и почти весело, – послушайте рекламу и сделайте наоборот. Стало быть, «Нет-Нет-Да-Нет». Как же ещё?

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.

Девушка вышла из-под козырька под последние капли дождя и остановилась.

От палатки к остановке шёл Николай Зайцев.

Завидев дочь, он едва заметным движением скрыл под куртку бутылку «Рояля», только что купленную в ларьке.

Юлька сделала вид, что не видела этого жеста.

* * *

Совещание на Петровке было посвящено обеспечению безопасности завтрашнего Первомая. Незнакомый Белякову полковник МВД говорил много ничего не значащих фраз о готовящихся провокациях со стороны красно-коричневых в свете вышедшего накануне президентского указа о запрете массовых мероприятий на Красной площади, и это Виктору Белякову не понравилось – он считал себя вне политики и ожидал чёткой постановки задачи, а не пропагандистской мишуры.

Вид у полковника был помятый, лицо красное и как будто с похмелья, и капитан Беляков не мог отделаться от мысли, что мимикой и манерами он напоминает Ельцина.

Но самое главное полковник сказал в конце. Обведя тяжёлым взглядом присутствующих офицеров, он достал из кармана и продемонстрировал ярко-оранжевый жетон.

– Все видели? – спросил полковник уже совсем по-ельцински и продолжил, – Завтра, первого мая, с девяти утра и до окончания мероприятий, такие жетоны будут у сотрудников, выполняющих специальные функции. Каждый милиционер должен оказывать содействие предъявителям жетона. И разумеется, никто не имеет права предъявителей задерживать или вообще как-то им препятствовать. Всё ясно? Вопросы есть?

– Есть, – отозвался вдруг незнакомый Белякову молоденький лейтенант с тонкой, почти девичьей шеей, неуклюже торчавшей из форменного воротника, – что следует делать в случае нарушения порядка со стороны этих… предъявителей?

– Повторяю, – с назиданием ответил краснолицый полковник, – никто не имеет права препятствовать любым действиям предъявителей жетонов. Подчёркиваю – никто. Сказано же – выполняют специальные функции. Ещё вопросы есть?

Больше вопросов не было, но Беляков, да похоже, и не он один, не мог отделаться от мысли, что провокации завтра действительно готовятся, но отнюдь не со стороны «красно-коричневых»…

Впрочем, ждать оставалось недолго – меньше суток.

Наутро Белякову предстояло дежурить в оцеплении на Ленинском проспекте, на единственном направлении, куда оставался свободным проход с Октябрьской площади. Со всех остальных сторон площадь была блокирована с ночи ОМОНом и тяжёлой техникой.

Когда совсем рассвело, подразделение Белякова заняло отведённый ему участок на Ленинском. Рядом с ним оказался тот самый молодой лейтенант, который вчера на совещании задавал ненужные вопросы.

Нутром чувствуя неладное – всё-таки он не первый год служил в милиции – Беляков в глубине души надеялся, что, раз уж его поставили на второстепенное направление, на единственный проспект, ведущий с площади в сторону от центра, а именно к центру, к Красной площади ожидался прорыв «красно-коричневых» – то бог даст, пронесёт, и если уж суждено пролиться в этот день крови, то хотя бы не здесь…

– Зовут тебя как? – тихо спросил он лейтенанта.

– Володя, – ответил тот.

– Ну что ж, Володя, будем надеяться, сегодня пронесёт…

А из головы у него не выходило предупреждение о людях с оранжевыми жетонами, и начинал понимать Виктор Беляков, что опасность исходит именно от них, что будь сегодня просто драка на митинге – не первая, что ж, и не последняя, а вот если задумано что-то серьёзное…

Беляков хрустнул костяшками пальцев.

…А народ всё прибывал.

Октябрьская площадь заполнялась людьми – точь-в-точь как полтора года назад, на то памятное седьмое ноября – именно этот день пришёл на ум Юльке Зайцевой, когда она поняла, а скорее почувствовала, что что-то идёт не так.

…Лидеры демонстрации оказались перед тяжёлым выбором.

Толпа была обозлена и настроена на прорыв к центру – но это однозначно означало бы кровь, взять ответственность за которую было некому.

И людской клин устремился вперёд по пути наименьшего сопротивления – на единственную не перегороженную милицейскими кордонами магистраль.

На Ленинский проспект.